прочел книг, и лучше знал разных петербургских красавиц, чем членов Академии Наук»[142]. Неудивительно, что фактически при Разумовском в академии хозяйничали невежда, ловкий интриган и отъявленный вор Шумахер, «его зять и академии наследник» Тауберт и русский «приказной от науки» Теплов. Положение в академии не изменилось, когда во главе ее оказались Разумовский и Теплов, это еще раз подтверждает, что немецкая клика в академии была сильна не сама по себе, а благодаря постоянной поддержке и покровительству со стороны придворной аристократии. Не останавливающийся ни перед чем для достижения личных своекорыстных целей Теплов был «достойным» партнером Шумахера. Прекрасно образованный, хорошо владевший пером, кистью и смычком, серьезно занимавшийся вопросами экономики, Теплов использовал все свои таланты для того, чтобы сделать карьеру. Беспринципный интриган, он был ловким и умелым демагогом. В нужный момент он умело спекулировал на передовых идеях как в области литературы, так и в области общественно-политической мысли. Примерами этой спекуляции является написанный им манифест по поводу переворота 1762 года и «Рассуждение о качествах стихотворца»[143]. Вся практическая деятельность Теплова как в Академии Наук, так и вне ее не только находилась в прямом противоречии с этими его произведениями, но и представляла собой ожесточенную борьбу против всего прогрессивного.
В результате такой политики правительства в русской Академии Наук оказались люди, не имевшие никакого отношения к науке. В числе академиков были учитель детей Бирона Ле Руа и его секретарь Штрубе де-Пирмонт. Первый из них написал единственную «научную» работу, в которой разбирался вопрос «о могиле Адама на Цейлоне» (!), о втором мы уже говорили. По желанию французского дипломата Лестока был сделан академиком невежественный реакционер Сигизбек, известный как ярый противник системы Коперника и защитник библейских представлений о происхождении и строении вселенной. Не менее энергично Сигизбек выступал против утверждений Линнея о наличии пола у растений, аргументируя свои возражения тем, что бог, создавший землю, никогда не мог бы допустить подобной «безнравственности».
В число академиков попали Юнкер и Штелин, все научные достоинства которых сводились к тому, что они кропали бездарные немецкие стишки к разным торжественным случаям при дворе. О степени и глубине познаний астронома и физика Крафта лучше всего говорит то, что он специализировался на составлении гороскопов. Подобно Фишеру, Деллиль-де ля Кройер, находясь в Сибирской экспедиции, занимался исключительно пьянством и спекуляцией мехами, а затем присвоил себе работы и наблюдения Красильникова. Академиком оказался и прусский шпион, секретарь Остермана, некий Гросс. После падения Остермана Гросс, изобличенный в шпионаже, был вынужден покончить с собой. Нет смысла и нужды продолжать это перечисление. Амман, Винцгейм, Лоттер, Ле Клерк, Гришов и многие другие мало чем отличались от охарактеризованных выше.
Стремясь сохранить свое монопольное положение, эта клика всячески старалась помешать подготовке национальных кадров в области науки и просвещения и препятствовала работам первых русских ученых. Свою вредную деятельность она пыталась изобразить в виде благодеяния русскому народу. Это с типичной для подобных проходимцев наглостью высказал один из подвизавшихся в России прусских офицеров: «Не подлежит сомнению, что невежество русского народа возросло бы до тех же размеров, каких оно достигало до Петра Великого, если бы у него отняли наставников-иностранцев». Автор этих записок вынужден был все же отметить, что русский народ ненавидел этих «благодетелей» и «выгнал бы их из империи, если бы только мог»[144].
Приход к власти Елизаветы, как и назначение президентом К. Г. Разумовского, не внесли и не могли внести коренных изменений в положение академии. Юсуповы и Разумовские, Тепловы и Козловы, Адодуровы и им подобные решительно становились на сторону Шумахера и его приспешников и выполняли это с неменьшим усердием и энергией, чем в свое время делали это Бирон, Остерман или Лесток. Совершенно прав был «Современник», писавший по этому поводу: «Неужели нападать на пройдоху, которому дали власть, а не обвинять тех, кто дал ему эту власть», — и советовавший обратить внимание на своих «русских немцев»[145].
Мы не будем касаться все большего замыкания академии в «чистую науку». Против этого решительно выступал Ломоносов, напоминавший, что «по регламенту Академии Наук профессорам должно не меньше стараться о действительной пользе обществу, а особливо о приращении художеств, нежели о теоретических рассуждениях»[146]. Но Академия Наук была создана не только как государственный центр научно-исследовательской работы в стране, но и как центр по подготовке русских специалистов в области науки и культуры. Если она хотя и с целым рядом недостатков в основном выполняла первую задачу, то с выполнением второй дело обстояло совершенно неудовлетворительно.
Академический университет влачил жалкое существование, в таком же положении находилась и академическая гимназия. Дети из знатных семей, поступившие в академическую гимназию при ее основании, очень скоро покинули ее в связи с открытием Шляхетских корпусов. После этого состав гимназистов коренным образом изменился, о чем с нескрываемой злобой говорили руководившие гимназией Миллер, Байер и Фишер. Весьма показательно, что с ними полностью солидаризировался известный реакционер, занимавший пост министра просвещения в XIX веке, — Д. А. Толстой. Отмечая, что в гимназию в 30-х гг. XVIII века были приняты «сыновья нескольких солдат, столяра, крестьянина, семи плотников, трех адмиралтейских десятских, одного господского человека», Д. А. Толстой заявлял, что это был «ненужный балласт», отвлекавший от нее «детей высших сословий»[147].
Гимназисты академии терпели страшную нужду; вечно голодные, босые и полураздетые, они должны были жить и заниматься в нетопленном помещении с выбитыми стеклами, развалившимися дверями и стенами, покрытыми льдом. Учителя-иностранцы уклонялись от занятий под самыми различными предлогами. Когда же они и являлись на занятия, пользы от этого было мало. Учителя не знали русского языка, да и не хотели его знать, ученики же не знали немецкого. Все преподавание шло исключительно на латинском языке. Неудивительно, что в таких условиях за 30 лет (1726–1755) гимназия не подготовила ни одного человека для поступления в университет.
Ведя дело к полному развалу гимназии, представители клики в то же время на «основании многолетнего опыта» заявляли, что единственным выходом является выписывание студентов из Германии, так как из русских подготовить их будто бы все равно невозможно. Однако ход событий вынуждал руководителей академии периодически принимать в университет студентов, присылаемых из Славяно-греко-латинской академии и семинарий, — так, в 1732 году в академию было прислано 12 человек, в числе которых был С. П. Крашенинников. Среди 10 человек, присланных в академию в 1736 году, были М. В. Ломоносов, Д. Виноградов и Н. Попов, в 1740 году академия получила еще 8 человек, в том числе С.
