и отстранения Тауберта фактическим правителем академии. Ломоносов прекрасно понимал тактику Штелина. Отсюда имеющее вид прямого ультиматума письмо Ломоносова к нему 2 апреля 1761 года с требованием, чтобы Штелин, наконец, занял ясную и недвусмысленную позицию и изложил ее в письменном виде, иначе он (Ломоносов) будет вынужден обратиться непосредственно в Сенат[158]. В своих интимных записках Штелин говорил о Ломоносове с нескрываемой ненавистью: «дикарь», «мнимый художник», «непрошенный гость в искусстве», «интриган». Штелин не жалел самых резких выражений, чтобы очернить ломоносовский проект монумента Петру и его «Полтавскую баталию»: «нелепая выдумка», вызывающая «общий хохот и оханье»; «дрянная картина», «жалкая композиция» и т. д. Он один из главных виновников гибели мозаичной мастерской Ломоносова[159]. Штелин вместе с Таубертом пытался сорвать финансирование академического университета[160]. С ним, как со своим единомышленником, делился Тауберт своими планами борьбы против Ломоносова и изгнания его из академии[161]. Легенда о «Штелине — друге Ломоносова» создана самим Штелиным, и единственным основанием для нее являются сохранившиеся в его бумагах «Черты и анекдоты для биографии Ломоносова» и набросок речи о Ломоносове. Эта речь, которую выдают за похвальную, в действительности является злобной клеветой на Ломоносова. «Мужлан», «с низшими и в семействе суров», «образ его жизни общий плебеям», «желал возвыситься, равных презирал» и т. д. — вот, что говорил о Ломоносове человек, которого пытаются изобразить в качестве его «друга», в наброске, который пытаются выдать «за похвальную речь»[162].
Не заслуживают никакого доверия и факты, сообщаемые Штелиным. Сравним проникнутые безнадежным пессимизмом слова, приводимые Штелиным, с тем, что говорил и писал сам Ломоносов:
И если в поле сем прекрасном и широком
Преторжется мой век недоброхотным роком,
Цветущим младостью останется умам,
Что мной проложенным последуют стопам.
Довольно таковых родит сынов Россия…[163].
Исключительной силой оптимизма и верой в то, что начатое им дело никогда не умрет, проникнуты произведения Ломоносова.
Почти сразу же после своего возвращения из-за границы Ломоносов оказался в самой гуще борьбы. Именно в это время работавший в академии выдающийся русский машиностроитель А. К. Нартов подал в Сенат жалобу. К жалобе Нартова присоединились русские студенты, переводчики и канцеляристы, а также астроном Делиль. Смысл и цели их жалобы совершенно ясны — уничтожение господства реакционной клики и превращение Академии Наук в русскую не только по названию. На помощь академической клике пришла придворная. Во главе комиссии, созданной Сенатом для расследования обвинений, оказался князь Юсупов, незадолго до этого в таких выражениях писавший Бирону: «Припадая к Высочайшим стопам Вашей Высококняжеской Светлости, рабственно ноги целую и прославлять Высочайшее имя Вашей Высококняжеской Светлости и милость до смерти не престану»[164]. Этому сиятельному лакею «писал за Шумахера сильный тогда при дворе человек иностранный» — Лесток. Этого было достаточно. Комиссия увидела в выступлении А. Нартова, И. В. Горлицкого, Д. Грекова, П. Шишкарева, В. Носова, А. Полякова, М. Коврина, Лебедева и др. не смелое выступление патриотов за честь и достоинство русского народа, а бунт «черни», поднявшейся против начальства. В литературе много писалось о неумелых действиях доносителей, об их ошибках и т. д. Но заслуживает внимания не это, а то, с каким мужеством и достоинством они отстаивали правоту своих обвинений. Мы доказали обвинение по первым 8 пунктам и докажем по остальным 30, если получим доступ к делам[165], — писали они в Сенат. Но они ничего не могли доказать, так как за «упорство» и «оскорбление комиссии» были арестованы. Ряд из них (И. В. Горлицкий, А. Поляков и др.) были закованы в кандалы и «посажены на цепь». Около двух лет пробыли они в таком положении, но их так и не смогли заставить отказаться от показаний. Решение комиссии было поистине чудовищным: Шумахера и Тауберта наградить, Горлицкого казнить, Грекова, Полякова, Носова жестоко наказать плетьми и сослать в Сибирь, Попова, Шишкарева и других оставить под арестом до решения дела будущим президентом академии.
Формально Ломоносов не был среди подавших жалобу на Шумахера, но все его поведение в период следствия показывает, что Миллер едва ли ошибался, когда утверждал: «господин адъюнкт Ломоносов был одним из тех, кто подавал жалобу на г-на советника Шумахера, и вызвал тем назначение следственной комиссии»[166]. Недалек был, вероятно, от истины и Ламанский, утверждающий, что заявление Нартова было написано большей частью Ломоносовым[167].
В период работы комиссии Ломоносов активно поддерживал Нартова. Он пытался опечатать документы конференции и в самой резкой форме подчеркивал свое презрение к проходимцам в науке. Он называл Шумахера и ему подобных «невеждами, и ворами» и обвинял их в том, что они действуют во вред русскому народу. Именно этим, были вызваны его бурные столкновения с наиболее усердными клевретами Шумахера — Винцгеймом, Трускотом, Миллером и со всей академической конференцией. Наряду с формальными отписками, которые он подал в комиссию, им было составлено и подано «Нижайшее доказательство о том, что здесь, при Академии Наук, нет университета»[168]. Ломоносов указывал, что университет не имеет студентов. Но и с теми студентами, которые есть в университете, фактически не занимаются. Профессора не экзаменуют студентов и не присваивают отличившимся ученых званий, предпочитая посылать их за границу. Нет в университете ни ректора, ни полного штата профессоров, нет деления на факультеты, не изучается ряд предметов. Ломоносов на основании всего сказанного делал вывод: «Следовательно, при здешней Академии Наук не токмо настоящего Университета не бывало, но еще ни образа, ни подобия Университетского не видно»[169]. Выступление Ломоносова было особенно опасно для академической клики. Выдающийся русский машиностроитель, создатель первого в мире механического супорта — изобретения, сделавшего переворот в машиностроении, А. К. Нартов был в глазах Сената просто «токарем Петра Великого», человеком, «не знающим по-латыни» и потому не компетентным в вопросах, касающихся «высоких наук». Студентов и переводчиков могли легко дискредитировать заявлениями о их «неучености», «непригодности», «зависти к ученым» и т. д. Ломоносов же только что вернулся из-за границы с хорошими отзывами Вольфа. Его научные достоинства клика недавно была вынуждена признать присвоением ему звания адъюнкта. Он прекрасно разбирался в том, как должна быть организована научная и учебная работа в академии. Наконец, Ломоносов уже был хорошо известен как выдающийся поэт. Отсюда стремление реакционной академической клики во что бы то ни стало расправиться с Ломоносовым. Спровоцировав бурное столкновение с ним, подали жалобу в комиссию. В ходе работы комиссии Ломоносов понял, что от нее никаких
