Это, однако, не значит, что все военачальники были одинаковыми. Как будет сказано ниже, полководец мог принять решение, требующее от него применения всех его лучших качеств. Но с другой стороны, у греков почти не было стимула для того, чтобы изучать военное искусство и совершенствовать его. То, что мы сейчас называем логистикой, – упорядоченное снабжение и передвижение войска, – не вызывало у греков больших затруднений, кроме случаев, когда речь шла о чрезвычайно многочисленной армии (как перед битвой при Платеях). В те времена не существовало такого относительно нового явления, как персонал, занимающийся координацией и планированием и изучающий как в военное, так и в мирное время военные проблемы, с которыми может столкнуться государство в тех или иных предсказуемых условиях. Лишь единицы среди полководцев могли похвастаться тем, что обладают большим опытом командования войском. Где-то я читал о том, что, когда некая дама спросила одного из генералов Веллингтона (английский военачальник и государственный деятель, живший в 1769–1852 гг., премьер-министр в 1828–1830 и 1834 гг.; руководил британской армией во время войны за Пиренейский полуостров (1808–1814), а в 1815 г. одержал победу над Наполеоном в битве при Ватерлоо, положив таким образом конец Наполеоновским войнам. – Пер. ) о том, как он научился сражаться, тот ответил: «Как? Мэм, как? Чертовски много воюя». Это полезное образование так и не смогли получить многие полисные военачальники. Кроме того, военные операции быстро заканчивались [106] . Воины, сражавшиеся летом, стремились оказаться дома ко времени сбора урожая винограда и оливок. К тому же почти всегда решающей становилась всего одна битва.
Потери войска, потерпевшего поражение, были почти неизбежно больше тех, которые несли победители, даже если последние, устав во время боя, не продолжали преследовать своих бегущих противников. Проигравшая сторона крайне редко пыталась испытать удачу еще раз. Более того, у государств в целом не было резервных сил, так как считалось крайне важным бросить все силы для участия в первом сражении. По традиции сторона, потерпевшая поражение, признавала его, посылая гонцов с просьбой разрешить забрать тела погибших и похоронить их. По сути, битвы представляли собой «массовые дуэли» [107] , испытания силы, и исход этой проверки следовало безропотно принять. Греки, жившие в тот период, считали, что глупо делать вид, будто их войско не было разбито. Победителя нужно было умилостивить, иначе он мог воспользоваться своим успехом. Благодаря прекращению военных действий и переговорам эллинам часто удавалось заключить мир. Греческие государства в целом не стремились полностью уничтожить друг друга в войне à outrance (то есть до смерти, или самого конца. – Пер. ). Не хотели они и сталкиваться с трудностями, сопряженными с осадой вражеского города. Поэтому полисы переходили от военного положения к мирному с той же, а возможно, даже с большей легкостью, чем наоборот.
Прежде чем оставить тему сражений, я должен сказать о войске, которое на протяжении трех столетий превосходило все остальные на поле боя из-за того, что составлявшие его солдаты получали прекрасную подготовку и могли маневрировать, так как были разделены на отряды, причем действия каждого из этих тактических подразделений тщательно контролировались [108] . Речь здесь, конечно, идет о спартанской армии. Для большинства греческих государств была характерна слабая связь между различными звеньями цепи вертикальной иерархии, начинавшейся от военачальника и заканчивавшейся рядовым гоплитом. В этих войсках не было офицерства [109] в нашем понимании данного слова, а также, что, вероятно, еще более важно, профессионального сержантского состава, подобного, например, центурионам римской армии. Следовательно, даже при наличии пространства для маневра сил для того, чтобы осуществить его, у греков не было. Спартанская армия была способна на осуществление маневров, правда в определенных пределах. Наиболее четко это ее преимущество проявилось, когда спартанцы воспользовались одной из глубоко укоренившихся привычек греческих полководцев. Фукидид отмечает, что при наступлении войска стремились сдвинуться направо [110] , пытаясь таким образом защитить не закрытую щитами сторону. Ими двигало инстинктивное стремление укрыться за щитами стоящих справа соседей. Таким образом, правое крыло фаланги гоплитов охватывало левое крыло вражеской армии с фланга. Спартанцы воспользовались этим явлением – они могли, обойдя своих противников с левого фланга, развернуться и прорваться через вражеский строй. Это было вполне возможно, так как, по словам Мильтона (английский поэт, мыслитель и политический деятель, живший в XVII в. – Пер. ) спартанцы наступали под свист свирелей и флейт и не беспокоились о скорости. Их стойкости, обусловленной железной дисциплиной, не угрожало столкновение с наступающим вражеским войском, их умение сражаться на передовой компенсировало нехватку движущего импульса. Единый выпад шеренги оттеснял врага до тех пор, пока вращающий момент не определял исход битвы. Одетые в красные куртки спартанцы завоевывали победу на своем поле (здесь автор имеет в виду одну из спортивных, скорее всего, футбольных или бейсбольных университетских команд, носящих название The Spartans. – Пер. ). Предприимчивый Мантифей в одной из речей оратора Лисия говорит о том, что всем известно, насколько опасно сталкиваться с гражданами этого полиса на поле боя [111] .
Именно такими в те времена были сражения между гоплитами – неистовыми, требующими от них сосредоточить все свои силы, короткими и жестокими. Каждый солдат в ходе такой битвы должен был собрать все свое мужество и силу духа.
Каким же образом в таком случае война воздействовала на проницательных, реалистичных и тонко чувствовавших греков? На некоторых сохранившихся до нашего времени сосудах изображены собирающиеся на битву гоплиты со шлемами на головах и их жены, полирующие щиты, вероятно потемневшие из-за того, что на протяжении нескольких месяцев мирной жизни они висели в углу, над очагом [112] . Что они думали об этом? В эпических поэмах, несмотря на великолепие описанных в них героических подвигов, прослеживается осознание трагичности войны, цены, заплаченной за эти деяния. Это настроение красной нитью проходит через всю древнегреческую поэзию, написанную в эпоху классики [113] . «Хороша война, – утверждал Пиндар [114] , – для того, кто не знает ее, но в испытавших ее она порождает страх». В «Агамемноне» [115] поэт с печалью пишет о людях, погибших возле стен Трои, а рассказ вестника о победе не вызывает ликования. Еврипид в своих «Троянках» более жестко высказывается об этой победе. Пожалуй, самыми суровыми из всех, что я помню, были слова Перикла, когда он говорил о юноше, погибшем на Самосе: «Будто год лишили весны».
Город был обязан ответить на вызов на бой, и это не терпело отлагательств. Но для греков данная обязанность была довольно тяжелой, так как подразумевала временное прекращение счастливой жизни, риск перейти из теплой компании живых в холодный мир теней.
Кроме того, они знали, что храбрость, как бы сильно они ни почитали ее, не является постоянным качеством. Спартанцы, одни из самых отважных солдат, создали весьма примечательный афоризм: «Он был очень отважен в тот день » [116] . Война не была для греков каждодневным занятием. Их храбрость (исключением в данном случае могут служить только спартанцы) не была следствием холодного самообладания, сопутствующего строгой, прочно укоренившейся в сознании дисциплине, которая лишает человека страха. В одном из исследований содержится весьма справедливое замечание: основное различие между греческим и римским военным искусством заключается в том, что первым не была свойственна дисциплина, ни инстинктивная, ни выработанная многочисленными тренировками, являвшаяся, однако, важнейшим качеством римских солдат [117] . Таким образом, греческий гражданин, в случае необходимости становившийся воином, мог хорошо показать себя в таком сражении, в котором во время одной короткой атаки ему удавалось вырваться вперед, а долг по отношению к своему соседу по строю становился лучшим стимулом для проявления решимости. Невозможно назвать бессмысленной бравадой воодушевляющие слова, с которыми полководцы в 11 часов обращались к своим войскам, порождающие в сердцах солдат веру в победу, которая играла в битвах того времени крайне важную роль. Именно для того чтобы собрать все свои силы перед решающим столкновением, большинство греческих воинов, атакуя, издавало крики, что позволяло военачальнику поделиться с каждым солдатом храбростью и уверенностью в своих силах. Если им не удавалось добиться успеха и неприятель отбрасывал их назад, строй греческих гоплитов разрушался, и они бежали, стараясь по мере возможности сопротивляться желанию отбросить щиты с безразличием, описанным поэтом Архилохом:
