Ничего нового София не услышала. Эти сведения имелись в протоколах допросов. Тем не менее она почувствовала приступ тошноты – желудок сдавило, в горле пересохло.
– Значит, вы сами покупали ребенка?
– Нет, – ответил Карл Лундстрём с усмешкой. – Но, как я уже говорил, я знаю людей, которые покупали. Андерс Викстрём купил детей, заснятых в фильмах, про которые я только что рассказывал.
София сглотнула. В горле жгло, руки дрожали.
– Какие у вас возникали ощущения от подобного зрелища?
– Я возбуждался. – Он снова усмехнулся. – А вы как думали?
– Вы сами участвовали?
Он засмеялся.
– Нет, я только смотрел… Бог свидетель.
София наблюдала за ним. Ртом он по-прежнему улыбался, но глаза казались печально пустыми.
– Вы часто возвращаетесь к Богу. Расскажите поподробнее о вашей вере.
Он пожал плечами и вопросительно поднял брови:
– О моей вере?
– Да.
Снова вздох. Когда он продолжил, голос его звучал подавленно. – Я верю в божественную истину. В Бога, который существует за пределами нашего понимания. В Бога, который был близок человеку в доисторические времена, но чей голос за прошедшие столетия стал стихать в нас. Чем больше вокруг Бога возникало человеческих изобретений, таких как церковь и священники, тем меньше оставалось от изначального.
– А что является изначальным?
– Гнозис[27]. Чистота и мудрость. Когда Линнея была маленькой, я думал, что Бог присутствует в ней, и… думал, что обрел его. Но не знаю, вероятно, я ошибался. Сегодня ребенок менее чист при рождении. Уже в утробе матери его отравляет гул окружающего мира. Примитивный гул земной фальши и мелочности, бессмысленных слов и мыслей о материальных, бренных вещах…
Они немного посидели молча. София обдумывала услышанное.
Ее интересовало, могут ли религиозные суждения Карла Лундстрёма объяснить, почему он посягнул на собственную дочь, и она почувствовала, что вынуждена приблизиться к центральной теме беседы.
– Когда вы впервые покусились на половую неприкосновенность Линнеи?
– Когда? Ну… ей было три, – с ходу ответил он. – Мне следовало бы еще с годик подождать, но так уж вышло… Можно сказать, случайно.
– Опишите, что вы почувствовали в тот раз. И скажите, как вы смотрите на этот случай сегодня.
– Ну… не знаю. Это трудно.
Лундстрём заерзал на стуле, несколько раз попытался начать рассказ. Его рот открывался и снова закрывался, а адамово яблоко шевелилось, когда он сглатывал.
– Это вышло… как я сказал, более или менее случайно, – выговорил он наконец. – Ситуация была вообще-то неподходящей, поскольку мы тогда жили на вилле в центре Кристианстада. Прямо посреди города, любой мог увидеть, что происходит.
Он остановился и, похоже, задумался.
– Я купал ее у нас на участке. У нее был надувной бассейн, и я спросил, можно ли мне тоже искупаться, она согласилась. Вода показалась мне холодноватой, и я прихватил с собой шланг, чтобы добавить теплой. На конце у него была такая старая металлическая насадка с шариком сверху. Шланг весь день пролежал на солнце, и насадка была теплая, приятная на ощупь. Тогда она сказала, что это писька…
Он, казалось, смутился. София кивком показала ему продолжать.
– Я понял, что она думает о моей, или даже не знаю… – Как вы себя при этом почувствовали?
– У меня прямо в голове помутилось… Во рту появился привкус железа, немного похожий на кровь. Может, это исходит от сердца?
Ведь вся кровь оттуда.
Он умолк.
– Значит, вы засунули в нее насадку от шланга и не считаете, что поступили неправильно? – Софию подташнивало, она из последних сил скрывала отвращение.
Карл Лундстрём сидел с усталым видом и не отвечал.
Она решила двигаться дальше.
– Вы говорили, что думали, будто обнаружили в Линнее Бога. Это как-то связано с тем, что произошло в Кристианстаде? С вашими мыслями о том, что правильно, а что нет?
– Вы не понимаете… – Он медленно покачал головой.
Теперь он смотрел Софии прямо в глаза и, не торопясь, развивал свое рассуждение:
– Наше общество строится на сконструированной морали… Почему человек не идеален, если он создан по образу и подобию Бога?
Он развел руками и ответил на вопрос сам:
– Потому что Библию написал не Бог, а люди… Истинный Бог находится вне ощущений правильного и неправильного, вне Библии…
София поняла, что сейчас он пойдет по кругу в своих разглагольствованиях о правильном и неправильном.
Может, она с самого начала задала не тот вопрос?
– В Ветхом Завете Бог непредсказуем и завистлив, поскольку он на самом деле человек. Существует изначальная истина о человеческой сущности, которая библейскому Богу неизвестна.
Взглянув на часы, она увидела, что их время на исходе, и не стала его прерывать.
– Гнозис. Истина и мудрость. Вам бы следовало это знать, поскольку вас зовут София. Имя греческое и означает мудрость. В гностической мысли София олицетворяет женское начало, которое является причиной падения.
Когда Лундстрёма забрали и увезли обратно в следственный изолятор, София продолжала сидеть, погрузившись в размышления. У нее не выходила из головы дочь Лундстрёма, Линнея. Едва достигнув подросткового возраста, девочка уже ранена настолько глубоко, что это наложит отпечаток на всю ее дальнейшую жизнь. Что с ней будет? Станет ли Линнея преступницей так же, как Тюра Мякеля? Сколько может выдержать человек, прежде чем окажется совершенно сломленным и превратится в чудовище?
София принялась просматривать свои бумаги в поисках фактов о дочери Лундстрёма. Однако там имелись лишь скудные сведения о ее учебе в школе. Первый год в интернате в Сигтуне. Хорошие оценки. Прежде всего талантливая спортсменка. Чемпионка школы в беге на 800 метров.
Девочка, способная убежать от большинства, подумала София.
прошлое
Мужик просто первый встречный, прежде она его никогда не видела. Тем не менее он явно считает себя вправе комментировать ее одежду. Сама Девочка-ворона находит, что бушлат у него вполне нормальный, а значит, только справедливо будет в ответ плюнуть ему в лицо.
На западном холме Сигтуны располагаются десять ученических общежитий, принадлежащих интернату. Школа, где когда-то учились король Карл XVI Густав, Улоф Пальме и двоюродные братья Петер и Маркус Валленберги[28], буквально пропитана традициями.
Желтое помпезное главное здание школы по той же причине всегда тщательно оберегали от скандалов.
Первое, что пришлось усвоить Виктории Бергман, – все происходящее в этих стенах не выносится за их пределы. Впрочем, подобный порядок ей уже и так слишком хорошо знаком.
В атмосфере изолированности и немого страха она провела все детство. Это запомнилось отчетливее всего, отчетливее любого отдельного события.
Однако ситуация в Сигтуне не идет ни в какое сравнение.
Лишь только выйдя из машины, Виктория чувствует свободу, какой не испытывала с тех пор, как жила одна в Дала-Флуда. Она незамедлительно ощущает способность дышать. Осознает, что ей больше не придется прислушиваться к шагам за дверью спальни.
Возле стойки администратора ее знакомят с двумя девочками, с которыми ей предстоит в ближайшем семестре жить в одной комнате.
Их зовут Ханна и Йессика. Они тоже из Стокгольма и кажутся ей тихими и старательными, чтобы не сказать занудами. Им не терпится рассказать ей, что их родители занимают высокие должности в стокгольмских судебных органах, и они намекают, что их будущее уже предопределено: они пойдут по стопам родителей и станут юристами.
Всматриваясь в их наивные голубые глаза, Виктория понимает, что они не представляют для нее никакой опасности.
Они слишком слабые.
Она воспринимает их как безвольных кукол, всегда предоставляющих другим думать и планировать за себя. Они словно тени личностей. Почти ничем не интересуются. Почти не поддаются определению.
В первую же неделю Виктория улавливает, что несколько девочек из выпускного класса что-то замышляют. Она видит, как сидящие в столовой за соседними столами весело переглядываются, подмечает их преувеличенную вежливость и стремление постоянно находиться поблизости от нее и других новичков. Все это вызывает у нее подозрение.
И, как окажется, небезосновательное.
Внимательно понаблюдав за взглядами и движениями, Виктория быстро вычисляет, что неформальным лидером группы является высокая темноволосая девушка по имени Фредрика Грюневальд. Виктории кажется, что продолговатое лицо Фредрики в сочетании с крупными передними зубами делает ее похожей на лошадь.
Во время обеденного перерыва Виктория использует представившийся случай.
