— Тогда докажите это, — сказала мама.
Минц достал бумажник, открыл его, вытащил купюру с видом концлагеря в Соловках.
— Мама, мне стыдно за вас, — сказал Бруно Васильевич.
Минц подумал, что старик сохранился хуже, чем его мама. Впрочем, с женщинами восточного типа это случается. Они как бы консервируются.
Мама нажала на кнопку в ручке инвалидного кресла.
Тут же в дверях, словно поджидала сигнала, появилась Мария Семеновна. Она держала поднос с четырьмя бокалами и открытой бутылкой шампанского «Новый свет».
— Отечественное, — сказала она и поставила поднос на овальный столик, для чего пришлось сбросить на пол несколько книг. Кошки зашипели.
Мама первой подъехала к столу. Остальные тоже взяли бокалы.
— Брют, — сказала мама. — Спасибо тебе, Мария Семеновна. Хоть ты и сволочь, но иногда в тебе что-то просыпается.
— Это от жадности, — призналась Мария Семеновна.
Она вытащила из пальцев Минца купюру и сказала:
— Сдачи не жди, Христофорович.
— Мы знакомы? — спросил профессор.
— Ты соблазнил меня, когда учился на втором курсе, — сказала Мария Семеновна и, звонко расхохотавшись, убежала из комнаты. Только тут Минц сообразил, что не удосужился рассмотреть соседку.
Мама пила медленно, глоточками. Бруно высосал шампанское, не отрывая губ от бокала.
— Что вас к нам привело? — спросила мама.
— Счастливый случай, — ответил Минц. Шампанское приятно ударило в голову, чего не могло случиться от обычного вина.
— Профессор увидел у одного из заочников статью, то есть курсовую о теореме Ферма, — пояснил Бруно Васильевич.
— Господи, — сказала мама, — это позавчерашний день!
— Мама, вам вредно так много пить, — сказал Бруно.
Мама протянула руку с пустым бокалом. Рука не дрожала. Бруно отрицательно покачал головой. Минц подумал, что тезка консультанта так же качал головой на требования инквизиторов отказаться от идеи множественности миров.
Мама повернулась к профессору и протянула бокал в его направлении.
Минц взял со стола бутылку и налил маме шампанского. Бруно Васильевич был недоволен.
— Спасибо, — сказала мама, — но, надеюсь, вы не выдадите нас? Вы производите впечатление порядочного молодого человека.
Минц вопросительно взглянул на Бруно Васильевича.
— Мама, — попросил тот, — допейте до конца и идите отдыхать.
— Ах, — произнесла мама, — покой нам только снится! Если бы я не работала, то давно бы состарилась.
Держа бокал, как флажок на прогулке, мама уехала за занавеску. Бруно Васильевич закрыл дверь в коридор. Коты хрустели шариками корма.
— Моя беда в том, — сказал Бруно Васильевич вполголоса, — что мама здесь не прописана. Эта история берет начало в том трагическом периоде нашей истории, когда я был выслан сюда как сын врага народа. Папа был расстрелян как враг народа, а мама сидела в лагере как жена врага народа. Я не мог получить образования...
Неожиданно Бруно Васильевич всхлипнул и вытер рукавом щеку.
— Я помню, как принес своему мастеру изобретение. Тот его одобрил. И велел забыть. «Как только попадешь на вид, ссылкой не отделаешься».
— Кстати, — послышалось из-за занавески, — я испытала этот страх еще до революции. Я пришла на кафедру химии к господину Столетову. Ему нечего было сказать по сути дела, но он и не стал читать. «Что может принести немытая цыганка? Где швейцар? Кто пустил ее в стены?»
— Мамочка, сколько раз вам говорить! Это был не Столетов, а академик Бах. Столетов никогда бы себе не позволил таких слов.
— Может быть, память играет со мной жестокие шутки. Но Василий Генрихович, бывший анархист — на какие уловки он ни шел, чтобы скрыть свои способности! Но ведь не удалось!
— Василий Генрихович — мой папа, — сказал Бруно. — Папа командовал дивизией у командарма Егорова. Он делал вид, что почти неграмотный. Но ведь проговорился...
— А что Васе оставалось делать? Дивизия попала в холеру. Пришлось придумать сыворотку для лечения. Когда все выздоровели, шестьсот больных, не считая гражданских лиц, то, конечно же, об этом сообщили Троцкому. А Троцкий вызвал Василия в Москву. К счастью, не расстреляли, а дали лабораторию.
— А судьба сыворотки от холеры? — спросил Минц. — Ведь таковой и сегодня не существует.
— Лабораторию Васи чекисты расстреляли из пушек, — послышался голос из-за занавески. — Это совпало с репрессиями против анархистов в армии.
Минц осторожно спросил:
— А кто из вас... Я имею в виду вас или вашего батюшку... Кто из вас интересовался математикой?
— Вы все о теореме Ферма? — спросила мама из-за занавески.
— В частности.
— Я вам многим обязана, профессор, — сказала мама, — я давно не могла позволить себе даже рюмку этого зелья... Понимаете, мы с Бруно столько лет боялись, столько лет таились, что начали записывать некоторые результаты своих размышлений лишь недавно, с начала девяностых годов. Кое-что осталось от папы...
— Я не получил настоящего образования, — сказал Бруно. — Приходилось самому проходить университеты.
— А ваш отец?
Дверь из коридора открылась, сунулась рожа Марии Семеновны, женщины пожилой и толстолицей.
— Я вам сама скажу, они от страха врать будут, — заявила она. — Василий Генрихович — чистой души человек. Он всегда здесь жил, еще с тех времен...
Бруно Васильевич кинулся к двери и захлопнул ее, чуть не прищемив нос соседке. И уже сквозь дверь закричал:
— И не смейте вмешиваться в нашу жизнь!
— А сколько можно трепетать? — слышалось из-за двери. — Времена у нас другие пошли!
Из-за занавески послышался стрекот пишущей машинки.
Это настолько удивило Льва Христофоровича, что он сделал шаг и заглянул за занавеску. Он увидел, что мама поставила на колени старинную портативную машинку и строчит на ней.
— Не обращайте внимания, — сказал Бруно. — Это у нее рефлекс. Это у нее от волнения и от шампанского.
— А нельзя ли мне ознакомиться...
— Ничего интересного вы не найдете, — сказал Бруно Васильевич. — Не надо копаться в прошлом.
Мама оторвалась от машинки.
— Я вечно воюю с мальчиком, — сказала она. — Но он у нас кормилец. Куда мне без него? Возьмут в приют, машинку отнимут. Вот я и помру.
— Времена изменились. — Минц повторил слова соседки. — Чего вы боитесь? При удачном стечении обстоятельств доказательство теоремы Ферма принесет вам сотни тысяч долларов.
— Вы думаете, что мы — выжившие из ума анахореты! — закричала мама. — Мы не хуже вас знаем, что времена изменились. Мы уже семь лет как посылаем наши статьи и заметки в серьезные журналы. Нам даже не отвечают.
— Но почему?
— Что бы вы сделали на месте редактора журнала «Природа», если бы получили статью о практических проблемах бессмертия с обратным адресом «Великий Гусляр, улица Кривобокая»? Не пожимайте плечами, у них там тоже есть мусорная корзина. Так что для нас нет разницы между террором и демократией...
— Вы преувеличиваете! — возмутился Минц. — Я сегодня же напишу письмо главному редактору журнала «Природа», кажется, там Александр Федорович. Чудесный человек, большой ученый...
— И подпишетесь: «профессор»?
— Разумеется.
— У вас мафия похлеще уголовной, — вздохнул Бруно.
Из-за занавески донесся мамин голос:
— Сынуля, напомни постоянную Планка. Совсем склероз заел.
— Мама, не позорь наше семейство! — воскликнул Бруно Васильевич. — Энергия равна аш эф, где эф — частота осциллятора...
— Аш и будет постоянной Планка. — Минц поддержал Бруно Васильевича.
— Спасибо, мальчики, — откликнулась мама.
На этажерке громоздилась кипа машинописных листов.
— Это все ваши... опусы?
— Никому ни слова! — прошептал Бруно. — У нас отнимут комнату. Мы живем как пенсионеры-инвалиды...
— А меня отдадут в богадельню, — сказала из-за занавески мама. — У меня паспорт просрочен.
— У меня тоже, — сказал сын.
— Отдадут, каждый день жду, когда участковый придет и освободит помещение. — Мария Семеновна вошла с подносом, на котором стояла вторая бутылка шампанского. — Я уж на них всюду написала. Только теперь все так распустились, что на сигналы не реагируют.
— Маме нельзя больше пить, — сказал Бруно. — Вы же знаете, что в ее возрасте...
— Ах, оставь, живем лишь дважды, — ответила мама, выезжая из-за занавески. — Разливайте, профессор.
— Как же это началось? — спросил Минц, отхлебывая из бокала. — Я имею в виду эти курсовые?
— Это я посоветовала, — сказала Мария Семеновна. — Негде повернуться от бумаги.
— Мы получаем в университете списки адресов, — сказал Бруно. — Раскладываем по конвертам никому не нужные статьи. И рассылаем.
— Значит, Гаврилов не исключение?
