На мгновение возле двери сгустилась сплошная чернота. Пришедший загородил собой весь дверной проем. Немного помедлив, он шагнул внутрь. Помещение наполнилось смрадным духом. Свет выхватил из мрака исполинскую фигуру, и глаза у Марики распахнулись от ужаса. Хозяин кузни оказался настоящим гигантом. Неестественно маленькая голова лепилась на широченных плечах, будто уродливый нарост. Ее покрывал кроваво-красный капюшон палача с прорезью для лица. Ручищи, похожие на два молота, свисали до колен. Отсветы огня играли на изрытом оспой лице и отражались в зрачках. Казалось, из-под насупленных кустистых бровей поблескивают не глаза, а тлеющие угли.
— Я ждал тебя, — хрипло произнес незнакомец.
Голос звучал гулко, как будто из пустой бочки. Гигант указал пальцем на краюху хлеба и горку соли на наковальне.
— Это ты принесла?
Марика молчала. Отпираться было бесполезно. Вот она, запоздалая расплата за гадание и за то, что она переступила запрет. Рука безотчетно потянулась туда, где прежде висел оберег, но амулета не было.
«Допрыгалась, — сокрушенно подумала девочка. — Говорила Варга, держись подальше от колдовства. Зачем я не послушала, дурья башка?»
Сожалеть было поздно, а спасения ждать неоткуда. Марике вдруг отчаянно захотелось увидеть мир при свете дня: пеструю толпу на базарной площади, балаганчик артистов, снующих меж рядов проворных уличных мальчишек. Почему-то вспомнилось, как один из них перевернул корзинку с яблоками, а досталось по ошибке ей, так что уши потом распухли и еще долго болели. Неужели у нее больше ничего этого не будет? Разве может жизнь закончиться так скоро?
Великан шагнул вперед. Марина проворно отскочила, ухватив попавшуюся под руку железяку, точно надеялась таким смехотворным оружием остановить монстра.
— Ты боишься меня? — в голосе кузнеца звучало удивление. Он помотал головой: — Ты не должна бояться. Я твой слуга.
Гигант стукнул себя кулачищем в грудь, как будто хотел этим подтвердить правдивость своих слов.
— Что? — переспросила Марика, думая, что она ослышалась.
— Я буду служить тебе. Кто даст мне хлеб-соль, тот меня освободит. Так сказали стражи.
Дружелюбные слова в устах жуткого призрака звучали слишком необычно. Марика не верила в его добрые намерения и была начеку.
— Какие стражи? — спросила девочка.
— Они пропускают людей через Врата смерти.
— Куда?
— В страну мертвых через Лету, реку забвения. А меня не пропустили. Говорят, много зла делал. Тяжко. Устал я. Покоя хочу. Хорошо, что ты пришла освободить меня.
Марика была в замешательстве. Если кузнец узнает, что она принесла хлеб с солью вовсе не для него, то чего доброго рассвирепеет и тогда ей несдобровать. А если его обмануть?
Видя, что девочка молчит, кузнец забормотал:
— Ты освободишь меня. Так сказали стражи. Ты мне дала хлеб-соль. Я ждал. Долго ждал.
Он заглядывал ей в глаза, просительно ссутулив широченные плечи и переминаясь с ноги на ногу. Приниженная поза совсем не вязалась со зловещим видом и исполинским ростом просителя. Кузнец выглядел нелепо, но именно по-этому в Марике шевельнулось сочувствие к монстру. Жалость прогнала страх, но сделала ложь невозможной.
— Я пришла забрать капор, — призналась девочка. — Отдай мне его, и я буду день и ночь молить стражей, чтобы они тебя взяли.
— Не знаю, о чем ты просишь. Не было капора, — помотал головой гигант.
— Но ведь ты напустил чары на мою приемную мать?
— Я кузнец, а не колдун.
— Но если не ты, то кто же? Ведунья сказала будто…
Девочка осеклась. Она внезапно поняла, что не случайно плутала по лесу и набрела на кузню. Это все козни хитрой ведьмы! Ведунья нарочно отправила ее на растерзание кузнецу. Старая карга и не предполагала, что ее план может дать осечку. Девочка посмотрела на страшного хозяина кузни иными глазами. Неужели это возможно, чтобы страшный враг стал союзником?
— Что надо делать, чтобы стражи пропустили тебя?
— Я умер без покаяния. Сперва выслушай мою исповедь. Тяжко таскать такой груз, — сказал кузнец и повел рассказ.
Давно это случилось. Что было, то быльем поросло. Кто жил, тот в землю ушел.
Да не все грехи отпущены, не все долги оплачены. Появился в здешних краях странник, калика перехожий. Гол как сокол, рубище — латка на латке сидит, а как зачнет рассказывать, заслушаешься. Про страны, где законы устроены так, чтобы народ жил счастливо. Про глупых и мудрых правителей.
Сначала люди его сказки для забавы слушали, а после стали задумываться. Может, мир не так устроен? Может, его надо по-иному скроить? Начали к старцу за советами ходить. У него на всякий вопрос новая байка, а совет один: дескать, творите добро, и оно вам вернется.
Где дума, там и смута. Стал народ роптать на свое житье-бытье, а калику почитать пуще монарха. Какому правителю такое понравится? Схватили власти старца и приговорили к казни.
Настал означенный день, а у палача топор пропал. Перенесли казнь. Не колуном же такое дело вершить. Пошли к кузнецам, а те всей гильдией сговорились не ковать топор для палача. Тут я и смекнул, что на этом можно заработать. В обход всех сказал, что работу тайно сделаю, ежели по цене сойдемся. Ударили по рукам. Выковал я топор, да опять загвоздка. Палач наотрез отказался сказителю голову рубить. Народ ликует. Власти зубами скрипят. Посылают за мной: не освою ли новое ремесло. Отчего не освоить, коли заплатят? Под маской все одно, лица не видать.
И понеслось: сначала калика, потом глава гильдии кузнецов и бывший палач. Много народу через мои руки прошло. За новую работу платили не в пример лучше, чем за кузнечное ремесло, но я кузню не закрывал, чтоб все шито-крыто было. Однако шила в мешке не утаишь. Пронюхал народ, кто на плахе головы рубит. Дали мне прозвище — Кровавый Топор. Кузню стороной обходить стали, заказы никто не нес. Да мне на то было плевать. У меня золотишко уже скопилось.
Засела во мне лютая обида. Начал я всем мстить. Кто на меня косо посмотрит, я на того донос, а там обидчик ко мне в руки попадет. Как-то забрал я мальчонку, что меня на улице обозвал. Его мать у меня в ногах валялась, прощения просила. Помню, пнул я ее и велел убираться. Мол, раньше надо было сынка воспитывать. Она-то и напророчила, что сдохну я один, в канаве, и никто мне воды не принесет.
Так и случилось. Стало мне худо. Упал я на дороге, а все мимо идут.
Никто руки не протянет, да еще каждый плюет в мою сторону. Я и золота сулил тому, кто поможет, но никто не соблазнился. Вот так все и кончилось. Богатства скопил несметные, а помер в канаве. С тех пор и брожу неприкаянный. Не принимает меня мать-земля. Много лет муку терплю. Перед глазами все стоят лица тех, кого я погубил, и пророчество женщины той не умолкает.
Кузнец закончил рассказ и тяжело вздохнул:
— Душит меня неправедно заработанное золото. Освободи. Только тебе это под силу. Я укажу тебе, где зарыт клад. Откопай его и пусть на те деньги часовню построят, а что останется, раздай бедным. Тогда я успокоюсь.
— Хорошо, — легко согласилась девочка.
Такая работа была ей по душе. Что может быть лучше: и кузнецу помочь, и людям доброе дело сделать.
Кузнец указал место возле наковальни.
— Вот тут оно и укрыто.
Марика огляделась в поисках лопаты или совка, но в кузне ничего пригодного для рытья не оказалось.
— А копать-то чем? — спросила она.
— В прежние времена я бы тебе в миг выковал. А теперь я только и могу, что путников пугать, — развел руками хозяин кузни.
Делать нечего. Соорудив из подходящей железки что-то похожее на копалку, девочка не успела приступить к работе, как вдруг кузнец ее остановил:
— Погоди! Совестно мне тебя обманом завлечь. Хочу, чтоб знала. Это золото проклято. Кто начнет копать, тот должен дать обет молчания. Не утерпишь и до конца работы хоть словечко вымолвишь, проклятие перейдет на тебя. Ты, как и я, будешь вечно бродить возле кузни ни живая ни мертвая. Люди станут бояться тебя, а земля не примет.
Девочка содрогнулась от нарисованной картины, но все же уверенно произнесла:
— Я не из болтливых. Помолчать сумею.
— Есть еще одно условие, — признался кузнец. — Выкопать клад можно только ночью. Коли до первых петухов не управишься, придется за работу на другой день в полночь приниматься. Захочешь ли ты теперь мне помочь?
— А если откажусь, неужто ты меня отсюда живой и невредимой отпустишь? — спросила Марика.
Кузнец задумался. Сердце Марики часто забилось. Вязкое, тяжелое молчание было чревато бедой, но она не подала вида, как сильно испугалась.
— Коли хочешь, иди, — наконец выдохнул кузнец. Он отступил в сторону, пропуская девочку к двери, и добавил: — На мне и без того много загубленных душ.
Гигант стоял, ссутулив плечи и понурив голову. В его согбенной фигуре было столько покорности судьбе, что Марике стало искренне жаль его. Бывший палач на деле доказал, что очистился от прежних грехов. В его истерзанной душе не осталось уголка для мести. Он заслужил прощения.
