— Это о каком же? — невинно округлил глаза Глеб.
— Помнишь, конечно, иначе грош тебе цена, — уверенно кивнул Потапчук. — А если забыл, пеняй на себя. Не я — жизнь тебя накажет.
— Может быть, дадите какую-то конкретную работу? — отбросив шутливый тон, спросил Глеб.
— Отставить, — отрезал Федор Филиппович. — Твое текущее задание — оставаться живым и свободным. Ты — мой секретный резерв…
— Туз в рукаве, — подсказал Слепой.
— Если тебе так больше нравится, пусть будет туз, — покладисто согласился генерал Потапчук и проводил долгим, обманчиво рассеянным взглядом неторопливо уплывающий вниз по реке прогулочный теплоход.
* * *
Лошадиные копыта выбивали медленный, мягкий ритм по слегка влажноватой земле аллеи. Над головой смыкались полупрозрачные, подернутые нежной дымкой едва проклюнувшейся листвы кроны, обещавшие вскоре превратиться в сплошной тенистый полог, белизна березовых стволов казалась особенно чистой и яркой на фоне свежей, еще не успевшей потемнеть и пожухнуть зелени. Андрей Родионович Пермяков очень любил конные прогулки. Ему в них нравилось все, что других пугало и отталкивало — и высота посадки, и плавное покачивание лошадиного крупа, и ощущение сдержанной, подчиненной человеку мощи благородного животного, и даже проявления, порой далеко не безобидные, крутого лошадиного нрава.
Его сегодняшний спутник, невзирая на еще далеко не преклонный возраст, спортивную фигуру и отнюдь не столичное, а, прямо скажем, самое что ни есть деревенское происхождение, его восторгов явно не разделял. В седле он держался плохо, лошади откровенно побаивался, и та, чувствуя его неуверенность, вела себя просто отвратительно. В чисто педагогических, воспитательных целях Андрей Родионович на некоторое время предоставил скакуну и наезднику полную свободу в плане выяснения отношений, а потом, сжалившись, поймал строптивую животину за уздечку и повел в поводу.
— Покорнейше благодарю, — не без сарказма произнес спутник.
Как и все, с кем по своей воле общался Андрей Родионович Пермяков, он был далеко не глуп и понял, разумеется, кому обязан четвертью часа унизительных мучений и мучительных унижений в жестком и неудобном спортивном седле.
Едущий на полкорпуса впереди Пермяков мог скрыть улыбку, но не стал этого делать, для чего пришлось специально обернуться к собеседнику. Наградой за это маленькое усилие стало мимолетное, но ясно читаемое выражение бессильной злости, промелькнувшее на смуглой цыгановатой физиономии второго всадника. Это выражение о многом рассказало такому опытному психологу и физиономисту, как Андрей Родионович Пермяков. Он и раньше догадывался, что Мент немножко себе на уме, а в этот краткий миг окончательно уверился: да, этот человек ненадежен, и ему пора подыскивать замену.
Фамилия Мента была Васильев, а звали его Николаем Фомичом. Он был чернявый, как цыган или грек, и сухопарый, как заядлый спортсмен-легкоатлет, к чему не прилагал ни малейших усилий — просто дымил, как паровоз, и от природы не был предрасположен к полноте. Врожденная крестьянская хитреца и обманчивая простота манер помогли ему дослужиться до генерал-майора и занять какой-то второстепенный пост в главном управлении МВД. Благодаря этим же качествам ему удавалось неизменно оставаться в фаворе у любого начальства, хотя в последнее время продвигали его не так быстро, как раньше: фавор фавором, но будь ты хоть трижды душой компании, одного умения балагурить и провозглашать хвалебные тосты маловато, чтобы возглавлять по-настоящему ответственный участок работы.
Его деловые качества были главной причиной, по которой Андрей Родионович начал подумывать о том, чтобы вывести Мента из игры. Начинался новый этап, куда более важный и ответственный, чем все предыдущие, и на этом этапе умения без мыла пролезть в любую щель, каковое умение, по сути, стало краеугольным камнем карьеры генерала Васильева, было уже маловато. Но, пока он оставался в строю и продолжал приносить кое-какую, временами весьма ощутимую, пользу, с ним приходилось считаться. Приняв это во внимание, Андрей Родионович решил, что воспитательный момент пора закруглять, и натянул поводья. Его рослый вороной жеребец послушно остановился, и гнедая кобыла, за считанные минуты сумевшая довести до белого каления непробиваемо спокойного и добродушного (по крайней мере, с виду) Мента, так же послушно остановилась рядом.
— Отдохнем, — предложил Пермяков, — а то наездник из тебя, как из бутылки молоток. Есть такой бородатый анекдот про старого джигита. Не слыхал? Идет, стало быть, аксакал по горной тропке и вдруг видит: на лужайке пасется конь — не заморенная кляча, а настоящий скакун. Захотелось аксакалу тряхнуть стариной, вскочил он коню на спину, проскакал галопом метра два и на землю — шмяк! Встает, потирает поясницу и, вздыхая, говорит: «Э, старый стал, совсем г… стал…» Огляделся по сторонам, видит — вокруг никого нет. И добавляет: «А, чего там! И молодой г… был».
Васильев помедлил с реакцией, занятый куда более важным делом: вперив в кобылий затылок опасливый взгляд, он мертвой хваткой вцепился обеими руками в луку, перенес вес тела на левую ногу, высвободил правую из стремени, неуклюже перетащил ее через лошадиный круп и торопливо соскочил на землю. Ощутив под ногами твердую почву, генерал, наконец, расслабился и позволил себе хохотнуть.
— Хороший анекдот, — сказал он. — Правда, действительно старый, зато с глубоким философским смыслом.
— Н-да? — с сомнением обронил Андрей Родионович. Он молодцевато соскочил с седла и забросил на луку поводья. — Признаться, не замечал. И в чем же, по-твоему, здесь заключен глубокий, да еще и философский, смысл?
— В том, что каждый должен заниматься своим делом — тем, которому обучен, — сказал Мент. — Джигит — скакать верхом, слесарь — возиться с железками. И, если человек не справляется со своей работой, он действительно, как вы выразились, г… на палочке. А когда профессиональный наездник не может починить токарный станок, а слесарь-наладчик — объездить жеребца, это еще ни о чем не говорит.
— Да ладно тебе, — миролюбиво сказал Андрей Родионович. — Смотрите, какой обидчивый! Подумал бы лучше о своем здоровье!
— Именно о нем я и думаю, — заверил Васильев, демонстративно потирая копчик. — Эта скотина меня чуть не укокошила, а вы — здоровье…
— Есть такое слово: иппотерапия, — напомнил Андрей Родионович. — Дословно: лечение лошадью.
— Змеиным ядом тоже лечатся, — сказал Николай Фомич. — Дело не в лекарстве, а в способе применения и дозировке.
Шутливый тон, которым это было сказано, плохо маскировал его раздражение, и Андрей Родионович опять подумал: да, это уже отработанный материал. Генералом Мент стал всего три месяца назад, но, похоже, уже успел основательно свыкнуться со своим новым высоким статусом — как говорят в молодежной среде, «поймать звезду».
— Ну, извини, — положил конец беспредметной дискуссии Пермяков. — В конце концов, это ты хотел встретиться, причем срочно. В моем расписании это время отведено именно для конной прогулки. А ломать расписание я не привык, если только это не вызвано острой необходимостью — например, срочным вызовом к Самому.
Мент промолчал, воздержавшись от препирательств. Андрей Родионович видел, что молчание дорого ему далось, и это стало еще одним жирным минусом напротив фамилии генерала МВД Васильева в толстом гроссбухе, который существовал только в голове Политика. Господин генерал еще не забыл, кто тут главный, но лидерство Андрея Родионовича в их коллективе было в некотором роде неофициальным, и на этом основании Мент, похоже, возомнил, что при случае сможет подвинуть, а то и вовсе сковырнуть всемогущего Политика, использовав против него накопленный компромат. В том, что компромат накоплен, Пермяков не сомневался, в противном случае Мент не был бы Ментом, и только существованием этих материалов, заведомо далеко не полных, можно было объяснить не так давно начавшиеся странности в поведении Николая Фомича.
Странности эти, по большому счету, странностями не являлись. Плох тот солдат, что не мечтает стать генералом, и грош цена генералу, который никогда не задумывался о том, чтобы примерить фуражку главнокомандующего. Вожак любой стаи, будь то десяток отощавших от зимней бескормицы волков или глава демократического правового государства, вынужден держать ухо востро, пребывая в отличной форме и полной боевой готовности, чтобы подросший, набравшийся сил и наглости молодняк ненароком не разорвал его в клочья. Генерал Васильев был человек амбициозный, иначе не стал бы тем, кем стал, и теперь, судя по некоторым признакам, решил, что созрел для нового шага вперед и вверх. Он уверовал в свои силы и явно примеривался к глотке вожака, и это была ошибка — вполне понятная, но, увы, непростительная, потому что в ЭТОЙ игре права взять назад неудачный ход нет ни у кого.
