По давней привычке оценив платье Мары с точки зрения, как поскорее снять, Вересов и эту мысль отбросил за ненадобностью. Не сейчас, и даже не сегодня. Мара — не его клиентка/коллега/администратор гостиницы, с которой можно нескучно провести вечер, переходящий в ночь, а наутро не вспомнить, как звали ту, рядом с которой проснулся, если не уехал домой посреди ночи.
И Макс позволил себе испытывать странное умиротворение. Он снова и снова рассматривал ее лицо, словно видел его впервые. Или старался разглядеть то, что мог пропустить. Он снова и снова останавливался на ее глазах, когда Мара поднимала их на него. И, кажется, впервые и совершенно отчетливо понимал, что больше всего на свете хочет, чтобы эти глаза смотрели на него как можно чаще. Это было совершенно незнакомое ему желание. Собственно говоря, он никогда не стремился иметь постоянные обязательства. Случившийся случайно давно забытый брак он принял без жалоб, но развод счел подарком судьбы.
Когда неделю назад Максим сидел на родительском собрании в школе, глядя на классную руководительницу сына, он еще не осознавал, что именно эту маленькую, деловую и ужасно строгую девчонку он хочет видеть рядом с собой долго. Очень долго. Всегда.
Было в ней что-то такое, что заставляло биться быстрее его сердце и волноваться о том, как она провела свой день.
Максим продолжал что-то говорить и слушать, когда у столика возник официант.
— Желаете что-то еще?
— Кофе, — машинально ответил Вересов и перевел взгляд на Мару.
Из груди ее вырвался негромкий смешок, глаза сделались серьезными, деловитыми, и она спокойно сказала:
— Кофе.
— Два кофе, — улыбнулся Макс.
Потом они снова что-то говорили, много-много и долго-долго. И удивительное ощущение правильности происходящего не покидало ни его, ни ее. Им принесли кофе, когда времени до сеанса оставалось совсем немного. А они, как ни странно, даже не думали спешить. На часы не смотрели. Тихонько смеялись. Слушали музыку, негромко звучавшую в зале. До тех пор, пока он, ни с того, ни сего не выдал:
— Надо, наверное, деду позвонить?
Мара мотнула головой, осторожно перегнулась через стол и доверительно прошептала:
— Неа, звонить надо Лесе. Я у нее ночую. Завтра с утра семинар в Центре французской культуры. Мы вместе собирались. Так что дед спокоен.
— Как интересно, — хохотнул Макс. — А новыми покупками он не интересовался в субботу?
— Видите ли, Максим Олегович, у меня слишком хорошая репутация, чтобы дедушка расспрашивал или проверял. С Леськой, значит, с Леськой.
— Я понял, — Вересов кивнул, отхлебнул кофе и поинтересовался: — И как часто вам позволено ночевать у подруг? Или все же расскажем деду про ночевки на даче одного сумасшедшего?
Она опять покраснела. Эти покраснения начинали ей самой казаться признаком какой-то неизлечимой болезни. И чем дальше, тем глупее она выглядела. Пробовала кокетничать — и самой себе казалась неуклюжей и нелепой. Но вместо того, чтобы одуматься, она решительно проговорила:
— Нет, иначе он вызовет бригаду из Павловской больницы — для вас. А меня заточит на веки вечные. И Кириллу дадут нового учителя французского, более лояльного, а для него это плохо — снова начнет лениться. Он у вас разгильдяй, кстати.
— Ок, больницу, заточение и Кирилла обсудим в следующий раз. Сегодня вечер кино, — Макс подозвал официанта, сунул ему карту. — Так что собирайтесь, Марина Николаевна, поедем разбираться в норвежском кинематографе. Потому что я в нем тоже ровным счетом ничего не понимаю.
— Мужественное признание, — рассмеялась Мара и тут же спросила: — Но знаете что? Мне совершенно безразличны норвежцы. Я бы предпочла просто пройтись… Если, конечно, вы не горите желанием, и правда, идти в кино.
— Но только при одном условии.
— При каком?
— Что гулять со мной вы будете не меньше, чем длился бы сеанс.
— На меньшее я и не рассчитывала, Максим Олегович, — с улыбкой ответила она.
Они прошли в вестибюль. Он помог ей накинуть пальто. Она стала застегивать пуговицы, доставая из кармана свой беретик. Вышли из ресторана. На улице оказалось гораздо теплее, чем днем. Или им так показалось.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
Людей было немного, размеренно сновали машины. Фонари заменяли звезды. Макс задумался, пытаясь вспомнить, когда он последний раз гулял по городу, устроил ладонь Мары у себя на локте и повел ее куда-то в сторону Европейской площади.
— Как вы смотрите на то, чтобы перейти на ты? По-моему, после ночи, проведенной под одной крышей, ужина и прогулки — это вполне закономерно, — спросил Вересов.
Мара посмотрела на его профиль, любуясь им втихомолку и думая о том, что он все-таки настоящий. Просто удивительный. Не профиль, конечно, а Максим. Но профиль — тоже ничего. А вслух сказала:
— Непривычно. Я с людьми непросто схожусь, наверное. Хотя и хочется научиться. С… тобой.
— Вот и учись.
Теперь стало все равно, о чем говорить. И они то говорили обо всем на свете, то надолго замолкали. Макс крепко прижимал к себе ее руку, хотя она и не собиралась ее отнимать. А в полумраке парка, в котором они брели некоторое время, он вдруг остановился, развернул ее к себе и, наклонившись, стал разглядывать ее лицо, на которое падал рассеянный свет от фонаря. Он видел ее глаза, которые так нравились ему. Теперь они казались совсем черными и смотрели на него с удивлением. Разглядывал ее губы, на которых черными тонкими тенями пролегли черточки. Чувствовал тонкий горьковатый запах духов, исходящий от ее волос, одежды, от нее самой. Слышал ее дыхание, тихое и неровное. Макс коснулся пальцами ее щеки, провел по губам, шее, крепко притянул другой рукой к себе и, склонившись еще ниже, поцеловал. Нежно и легко. А она подалась навстречу, чуть шевельнула губами, словно только сейчас позволив себе раскрыться до конца, обхватила пальцами его плечи и устроила одну ладонь на его затылке, с наслаждением проводя ногтями по волосам. Ее сердце выпрыгивало, но она слышала, как бьется его сердце. Этот поцелуй был совсем другой, чем тот, первый. Но и теперь, как тогда, она чувствовала, что у нее подкашиваются ноги.
Когда дыхания им не хватило — ей раньше, чем ему — она осторожно отстранилась и, не отрывая взгляда от его лица, пыталась прийти в себя. И все еще держалась за него, почему-то думая, что, если отпустит, тут же упадет.
— У меня голова кружится, — пролепетала она.
— Так и было задумано, — усмехнулся Максим, снова прижался к ее губам и слегка оторвал ее от земли.
Сколько поцелуев было после — никто не считал. Но к Леське ехать все равно пришлось. Под ее домом, где-то на Теремках, Макс еще раз поцеловал Мару.
— Спокойной ночи! Я завтра приеду?
Она уверенно кивнула и ответила:
— Ты же все равно делаешь все по-своему.
* * *Капитан Ратон все еще видел пылающие паруса «Черного альбатроса», похожие на горящие крылья. Все еще в ушах его раздавались выстрелы пушек и протяжный свист ядер. Все еще звучала сталь и собственный, охрипший от команд и криков, чтобы перекричать сражение, голос, отдающий приказ брать Браера на абордаж.
Вокруг и теперь лилась кровь, окрашивая морскую воду алым. И даже закат был тем же — под грозовыми тучами так и не разразившейся грозы. Гроза была в море. Устроили ее люди. Устроил ее капитан Блез Ратон, желавший расплаты.
Он все еще помнил глаза Браера, когда пришел за ним. Заклятый враг, у которого он начинал служить в юнгах еще мальчишкой. Едва не сломавший его жизнь подонок, издевавшийся над всяким, кто был слабее его. У Блеза был сильный характер. Его не пугали побои, унижения, грязь и разврат, окружавшие его повсюду, испачкавшие навсегда его самого. Он стойко сносил это, забыв о себе, пока не добрался на судне капитана Браера до ближайшего порта, где сбежал, сперва освободив пленных, предназначенных для торгов на рынке невольников, из трюма.
Браер это запомнил. И отомстил позже по-своему. Отомстил тогда, когда Блез уже понимал, чем чреваты любые поступки, заплатив свою цену за то, что имел. Но терпеть он уже не стал бы. И молча сносить тоже.
