Теперь он желал расплаты.
И получил ее.
«Узнаешь меня?» — спросил капитан, занеся саблю над головой заклятого своего врага.
«Гнить тебе в аду, Ратон!» — отхаркивая сгустки крови, ответил Браер и плюнул под ноги капитана.
Судьба его была решена.
Блез желал ему смерти. Но проклятия, которые изрыгал англичанин, заставили его опомниться. Убить Браера было бы слишком просто. Браер и сам желал такой участи больше, чем любой другой. Смерть в море, от сражения, была бы избавлением.
А достоин он собачьей смерти на виселице.
Но сперва погниет в тюрьме.
И вот она!
Вот! Береговая линия Лос-Хустоса.
Острова, ненавидимого капитаном Ратоном едва ли немногим менее, чем он ненавидел капитана «Черного альбатроса». Потому что там тоже жил враг, которого пришлось сделать союзником.
Впрочем, усмехнулся Блез, ничего не помешает теперь губернатору ван дер Лейдену заблокировать «Серпиенте марина» в порту Лос-Хустоса и пленить ее капитана. Убить двух зайцев. Он привез ему Браера. И он пришел сам.
Что ж, остается поглядеть, чего стоит слово губернатора против слова пирата.
И чего стоит слово отца против слова сына.
Когда солнце опускалось за море, а Лос-Хустос окрасился в оттенки золотого, капитан Ратон сделал шаг, ступив на пристань. Впервые открыто в этом порту. Впервые не скрывая лица и имени. «Серпиенте марина» ждали здесь. Ван дер Лейден ждал.
С капитаном на берег сошла и его охрана, тащившая на привязи, будто пса, Браера. Тот едва шел, не в силах поднять глаз. И, обезумев от ужаса и страха, сыпал проклятиями, продолжая плевать, кашлять и источать отвратительный запах испражнений.
Когда тьма опустилась на Лос-Хустос, капитан Ратон, уверенно шагая, поднимался по лестнице во дворец губернатора.
И четвертью часа позднее, когда Браера увели прочь, ожидал ван дер Лейдена в зале, где тот принимал послов.
Ждать пришлось недолго. В зале раздались тяжелые уверенные шаги.
Губернатор был высок, все еще крепок и подтянут. Прямой нос, гладко выбритый подбородок и крепко сжатые губы и сейчас заставляли вздыхать по нему женщин. Возраст его выдавала лишь седина в черных волосах да морщины вокруг глаз и вдоль лба. Впрочем, и они лишь добавляли ему привлекательности. Одет он был всегда в платья от лучших портных Лос-Хустоса, сшитых из самых дорогих тканей, и рубашки из самого тонкого батиста. И позволял он себе одну-единственную слабость. Всегда при нем был платок, сильно надушенный духами. Все, кто видели губернатора впервые, удивлялись, тому — платок источал женский аромат. Но скоро привыкали к этой странности губернатора, не смея думать непозволительных мыслей — крепкая рука и шпага наказали бы любого, кто посмел сомневаться в мужественности губернатора. В то время как сам ван дер Лейден свято хранил свою сокровенную тайну.
Губернатор близко подошел к Ратону, глаза его остро ощупали капитана, словно пытались проникнуть в его мысли, и сделал приглашающий жест присесть.
— Признаться, не ожидал я, что ты привезешь Браера живым, — сказал ван дер Лейден, располагаясь в высоком кресле губернатора.
— У меня не было выбора, Ваше Превосходительство, — отозвался Ратон, оставшись стоять и глядя прямо в глаза собеседника. — Мне приказали.
— Ты не можешь не понимать, что только так и правильно! Чтобы он заплатил за все свои злодеяния.
— Мне безразличны все его злодеяния, — зловеще ответил Ратон. — Мои не меньше, чем его. Я мстил лишь за то зло, что он причинил моей семье.
Ван дер Лейден поморщился.
— Ну что ж, твоя жажда мести оказалась на руку короне. А теперь ты получишь прощение и свободу.
— Премного благодарен, Ваше Превосходительство! — Ратон манерно поклонился, ни на минуту не опуская при этом головы и глядя в лицо правителю Лос-Хустоса. — Это так великодушно по отношению к презренному пирату без роду и племени! Ведь могли бы вздернуть и меня возле Браера. И все же я надеюсь получить приглашение на его казнь. «Серпиенте марина» непременно к тому времени вернется в ваш славный порт.
— Никто и никогда не может сказать, что ван дер Лейден не сдержал данного им слова, — надменно проговорил губернатор. — Но что означают твои слова? Ты собираешься покинуть Лос-Хустос?
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
— А что мне делать на Лос-Хустосе? Сохнуть?
В зале надолго повисла тишина. Губернатор сидел, опустив голову, замерев в своих мыслях.
— Вчера предали земле моего третьего сына, Маугана, — заговорил губернатор, по-прежнему не глядя на Ратона. — Несчастный случай, случившийся с ним на охоте, лишил меня последнего наследника.
Плечи его дрогнули, и он снова замолчал.
Ратон порывисто шагнул к ван дер Лейдену, но тут же отшатнулся от него. Взгляд его глаз разного цвета сделался непроницаемым. И он тихо сказал:
— Мне жаль. У нас с Мауганом была славная схватка шесть лет назад у Гринфиша. Он командовал вашей флотилией. Мы разошлись только тогда, когда сожгли к чертям два его корабля и мою «Аврору». «Серпиенте марина» я не мог пожертвовать.
— Да, Мауган был смелым мужчиной, — проговорил ван дер Лейден, подняв глаза, и голос его снова стал властным. — Блез, я желаю признать тебя и объявить своим наследником.
— Вы не признали меня тогда, когда это могло что-то значить для моей матери. А мне ваше признание ни к чему. Я прожил жизнь бастардом и не особенно горевал из-за этого.
— Ты рассуждаешь о том, чего не знаешь!
Ратон побледнел. Он смотрел в глаза человека, которого ненавидел с детства. Человека, по вине которого его мать была несчастна. Человека, который соблазнил ее, не собираясь жениться, и который оставил ее с ребенком на руках. Ратон помнил тот день, когда впервые увидел ван дер Лейдена, поднимающимся на борт его корабля. Тогда между ними было впервые заключено перемирие — до этого Ратон грабил и сжигал окраины Лос-Хустоса, уничтожал посевы, топил его корабли, вел войну против губернатора острова, где его мать была так унижена.
Еще ребенком он узнал, кто его настоящий отец. Еще ребенком он понял, что будет мстить.
И вот… мстить он не мог.
Ван дер Лейден помог ему вернуть Селестину. Ван дер Лейден помог ему уничтожить Браера. Ван дер Лейден вернул ему честное имя. И только с этим именем он может надеяться на жизнь с Дейной.
И потому от мести пришлось отказаться.
Но сейчас, стоя перед тем, кого он никогда не смог бы назвать отцом, но вынужден был принимать это родство, Ратон, наконец, мог сказать слова, которые всю жизнь жгли его душу, будто каленое железо.
— А я не мог знать, — тихо сказал он. — Мне никто не позволил знать. Меня никто не спросил. И никому не был я нужен, кроме матери. Так зачем же это менять? Зачем исправлять то, чего не исправишь? Мне не нужно ни положение, ни власть, ни имя. Мне не нужны вы. И ничего от вас. Мне нужно только, чтобы вы казнили Браера. Тогда мать сможет спать спокойно в своей могиле.
— Даже Богу не подвластно что-либо исправить, — так же тихо ответил ван дер Лейден. — А мы всего лишь люди. Твоя мать и я прекрасно знали, что нас ждет, когда поддались нашей любви. Я любил твою мать, даже если ты в это не веришь. И всегда благословлял каждый день, что она подарила мне. Я не мог назвать ее своей женой, и она об этом знала. И все же оставалась со мной. А когда она решила покинуть Лос-Хустос, разве мог я удерживать ее? Слишком поздно я узнал, что ты мой сын. К тому времени было совершено много непоправимых поступков. Твои люди грабили мой остров и мои корабли. Ты был пират, и я вел борьбу против тебя. Но теперь, наконец, ты можешь вести честную жизнь. И почему бы тебе не провести ее на Лос-Хустосе?
— Потому что я не желаю жить с вами под одним небом и видеть одно море, — разъяренно выпалил Ратон. — Я устал от лжи, которая вас окружает. Вы предали ее уже тем, что позволили совершить глупость и стать вашей любовницей! Вы знали, на какую жизнь ее обрекаете! Вы знали, что она молода и неопытна! И все равно соблазнили ее! И я, ее проклятие, родился от вашего греха! Из-за меня на ней было клеймо падшей женщины! И вы не удосужились узнать, что с ней случилось! Что? Не знали, что матушка понесла? Лжете! Только об этом и болтали ваши подданные. Оттого она сбежала от вас! Так говорил мой отчим!
