время так близко. Оно приближалось, оно исчезало. Я обезумела и измучилась от погони за ним. Противоречие тех месяцев было явным.
Я сомневалась в судьбе и абсолютной силе любви. Как могло мое сердце испытывать такую глубокую, пронизывающую любовь, когда оно медленно разрывалось на части?
Как моя душа могла открыться незнакомцу, пока она была сосредоточена на человеке, которого я любила больше всех на свете?
Учебный год закончился, и мои ученики отправили меня домой, осыпая молитвами. Они знали, что, возможно, когда они вернутся осенью, я могу уже остаться без матери, и их объятия были очень крепкими. Пока они наслаждались каникулами, я все лето держала маму за руку на курсах химиотерапии и возила ее на сканирование. А потом врачи сказали нам, что они больше ничего не могут сделать.
Вновь начались занятия в школе, и мама настояла, чтобы я вернулась к работе. Они сговорились с Филиппом и не оставили мне выбора.
– Я не могу, – кричала я. – Не могу начать что-то новое… не сейчас…
Мама понимала, что мне нужно выбраться из дома. То, что я оставалась дома, не шло на пользу никому из нас. Я вернулась в школу дождливым сентябрьским днем, придавленная грузом того, что должно было произойти. Я никогда не забуду объятия директора Присциллы, когда я вошла в офис.
– Ты не одна. Мы вместе с тобой.
Мрачным октябрьским утром воскресенья, когда мама сидела в своей постели рядом с мусорной корзиной, я услышала легкий стук в дверь.
Она засыпала под мое чтение. Мама предпочла классику. Мы читали роман «Под стеклянным колпаком», как будто маминой болезни нам было недостаточно.
– Помни, Шарлотта, – сказала она мне перед тем, как уснуть, – помни о своих ожиданиях. Всегда лучше ожидать меньшего, тогда ты не разочаруешься.
Я знала, что тогда она говорила о Сильвии Плат, но от меня не ускользнул истинный смысл ее фразы. Она имела в виду моего отца.
Она имела в виду мое отношение к мужчинам. Мы никогда не говорили об отце и о том, как повлияло на нас его отсутствие, хотя я уверена, что у нее было припасено несколько уроков, которыми ей нужно было со мной поделиться перед лицом приближающейся смерти.
– Филипп много путешествует, Чарли. Я знаю, что ты счастлива. Я знаю, что для тебя это не проблема.
Она замолчала, чтобы перевести дух. Я наблюдала, как поднимается и опускается ее грудь. Ее кожа была тускло-серой. Бледно-лиловая шапочка, которую связала для нее подруга, соскользнула, и я увидела обнаженную кожу – сильнодействующие лекарства лишили ее жизнерадостных локонов. Я надевала ей шапочку обратно на голову, когда она закончила свою мысль.
– Мы счастливы, мама.
Слезы затуманили мне глаза.
– У нас с Филиппом все будет хорошо, обещаю.
Она сжала мою руку. Стук продолжался.
Большую часть времени я не беспокоилась об одежде или мытье головы. Когда в дверь звонили, это была одна из медсестер из хосписа. Иногда это мог быть сочувствующий друг, достаточно храбрый, чтобы навестить маму и ее увядающее тело. Стоило мне распахнуть дверь, как меня разбудил поток свежего воздуха. Несколько недель я ходила как во сне.
– Чарли!
Я затянула халат и заправила за ухо жирную прядь волос. Я не могла вспомнить, когда в последний раз мылась.
– Чарли, что за дела?
Филипп прошел мимо меня с большим ящиком в руке. Он поставил ящик на пол, и я, уткнувшись в него, протяжно взвыла. Меня охватили сильные животные рыдания. Настолько, что я почти не заметила похожие звуки, доносившиеся из ящика. Когда в конце концов у меня перехватило дыхание, Филипп вытер мое лицо рукавом.
– Филипп, это что? – спросила я, указывая на коробку. – И что ты здесь делаешь? Я думала, ты в Сан-Франциско.
Или он должен был находиться в Лос-Анджелесе? Мне сложно было уследить за его передвижениями.
– Разве ты не рада меня видеть? – он перевел на меня свои усталые глаза.
Вероятно, Филипп провел эту ночь в самолете, хотя это было и не видно по его свежему костюму.
Его опрятный внешний вид успокоил меня. Я привыкла к непрекращающимся стенаниям и рыданиям. Услышать речь и полные предложения было словно найти буханку теплого хлеба, когда голодаешь неделями. Я жадно поедала этот хлеб, жадно поедала Филиппа, падая в его объятия.
– Я здесь, дорогая.
Я позволила последним нескольким неделям и месяцам раствориться в моей памяти. Я не хотела вспоминать, каким разрушенным, истощенным было тело моей матери, когда я подсовывала под нее горшок. Мне не хотелось слышать, как она в глубоком отчаянии плачет по собственной матери. Таков был ужас неминуемой смерти.
Когда мои ноги подкосились, Филипп подхватил меня.
– Я больше не могу выносить это.
– Я здесь, Чарли.
Его хватка была очень крепкой.
– Я хочу, чтобы это уже закончилось, – вскрикнула я. – Я больше не могу видеть, как она страдает.
В ту самую секунду, как эти слова сорвались с моего языка, я почувствовала сожаление, как будто высшие силы могли их услышать и вынести еще более жестокое наказание. Но что могло быть хуже?
– Это неправильно? Я ошибаюсь?
Мои слова тонули в рыданиях. Существо в ящике скулило от отчаяния.
Я отступила назад и открыла крышку. Подросший щенок с золотистой шерсткой выскочил и прижал меня к земле. Он извивался надо мной, облизывая мои губы, пробуя мои слезы. Его дыхание пахло материнским молоком, а хвост яростно вилял взад и вперед.
– Филипп, – начала я между нелепыми поцелуями, – Ты сумасшедший. Сейчас худшее время для…
– Тебе будет с ним хорошо, Чарли.
Невинность и радость щенка угнетали меня, пробивали мою защиту.
– Я не могу. Не сейчас. Я и о себе с трудом могу позаботиться.
Время. Оно было повсюду. Подходящее время, неподходящее время. Я снова поглядела на очаровательное создание, о котором мечтала с юных лет, но отец запрещал мне заводить собаку. Мы встретились взглядом, и я отвернулась.
– Прошу тебя, Филипп. Ты должен вернуть его.
– Я не могу этого сделать, Чарли. Возврат не предусмотрен. Кроме того, вы нужны друг другу.
Жизнерадостный щенок с большим животиком резко контрастировал с увядающим телом моей матери. Он символизировал надежду, в то время как ее оставалось совсем немного и во мне, и в ней. Я не могла полюбить это пушистое животное. В моем сердце не хватало для него места.
– Филипп, я должна заботиться о маме.
Ему нравилось, когда я говорила его словами.
– У меня нет времени дрессировать щенка. Он устроит беспорядок. Я не могу ухаживать даже за растением.
В дверь позвонили, и
