Он снова подарил мне спокойный заинтересованный взгляд. Я лихорадочно приступил к самоанализу, но не успел еще составить свой перечень, как он заговорил снова:
— Сижу на тумбе. Просто так. Раньше никогда не сидел на тумбе. Я — и на тумбе? С ума сойти. Я служил в Филармонии. Люблю музыку! Хорошие марши. И Рихарда Таубера. И гладить лошадь. А иногда рядом бежит красивая собака. Тоже хорошо. Теперь я всегда задаю себе вопрос: тебе это по душе? Расслабиться — вот в чем дело. Взять мои брюки. Они тесные. Я расстегиваю верхнюю пуговицу и расслабляюсь. У меня никогда не было возможности расслабиться. Никогда в жизни. Сперва надо было ходить в школу. Ах, только бы Питье хорошо учился. Дополнительные уроки, всякая муштра и зубрежка. Наконец бумажка получена, и тут вскоре обручение. А там копить на всякий хлам, на собственный домик. Да, брат, все у нас было. И кожаные кресла, и подставочки для ножей, и чашки для споласкивания пальцев за обедом. Да, любезный, чашки для ополаскивания пальцев у нас тоже были! Потом пошли дети. Ах, только бы они успевали в школе. Опять дополнительные уроки. Снова муштра и зубрежка. Расслабляться было некогда. Надо было экономить и воспитывать своих несмышленышей, пока они не созреют для кожаных кресел и чашек для омовения пальцев. А теперь внуки. Целый выводок. Но я не хочу их видеть. Говорю жене: иди одна. Без Пита. Ведь я прекрасно знаю, что получится. Войдешь в дом человеком и сразу рухнешь на колени. Превратишься в деда и останешься им до конца жизни. И тогда тебе каюк. Захочется пойти с ними в зоопарк. Потом они придут обедать, эти несмышленыши. И все начнется сначала. Ах, только бы они успевали в школе. Дополнительные уроки. Хватит! Я хочу расслабиться. Хочу быть Питом. Мир меня не волнует. Политика? Без меня. Пусть другие занимаются этими безобразиями. Я сижу здесь на тумбе и расслабляюсь.
Он вытащил сигару.
— Видишь сигару? Теперь я спрашиваю себя: что ты хочешь? Закурить ее? Нет, я не хочу курить. Я хочу ее выбросить. И раз — бросаю.
Он кинул сигару в воду.
Мы оба проводили ее взглядом.
— А еще я люблю облака на небе. И осенний дождь. И книгу «Она» Райдера Хаггарда, но я ее потерял. И снег. Не мокрый, а хрустящий. По нему приятно идти. Скрип, скрип. И домашнюю колбасу.
Из сборника «Тоном ниже» (1959)
Лунный свет
Мужчина проснулся внезапно. Часы показывали три. Он поднялся с кровати, включил свет и подошел к зеркалу. Долго стоял перед ним, внимательно изучая свое мясистое дряблое лицо, сначала просто заспанное, но мало-помалу принявшее сердитое выражение.
Ну прямо бабья какая-то физиономия, подумал мужчина и отвернулся. Потом торопливо оделся и с ботинками в руках спустился по лестнице, на цыпочках, чтобы не разбудить хозяйку. А то шуму будет! Как он устал от всего этого. Они же повсюду за ним охотятся. В магазин за покупками пойдет, так и там его не оставляют в покое. Но он держал себя в руках. Бороться было бесполезно.
Ботинки он надел, только когда вышел на улицу. Луна сегодня что-то, как никогда, яркая. И он двинулся вперед строевым шагом, словно солдат. Ему была известна самая короткая дорога. Сперва пройти по улице до конца и через мост. Потом — по набережной на площадь.
У большого старинного здания, в котором размещалась школа, он остановился и счастливо улыбнулся, потому что его мальчик уже стоял у ворот, весь в лунном свете.
— Привет, Гер.
— Привет, пап.
Взявшись за руки, они пошли по ночному городу.
— Как там мама? — спросил мужчина.
— Все в порядке, па, — ответил мальчик.
— А тот дядя? Как он к тебе относится?
— Ничего, папа.
— Ты уж его не называй папой, — сказал мужчина, с трудом сдержав злость, — потому что он тебе вовсе не отец.
Но и не груби, будь послушным. А то мама будет огорчаться.
На перекрестке они поравнялись с группой строительных рабочих из ночной смены, которые что-то копали.
— Видишь, Гер, они там, наверное, трубы для канализации прокладывают, а это можно делать только ночью.
— Смотри-ка, опять он, — заметил один из рабочих.
— Кто?
— Да этот, который сам с собой разговаривает. Видишь, губами шевелит. И как будто ведет кого-то за руку.
— Ну а как там в школе, Гер? Как всегда, нелады с математикой? — спрашивает отец. Но мальчик говорит, что сейчас уже лучше. Только вот пока еще не очень получается с дробями. Отец понимающе кивает головой. Теперь Гер в свою очередь спрашивает, как дела у отца, как нервы. Да так, помаленьку, доктор доволен.
— Вот если б только они отвязались от меня, — вздыхает мужчина, — да разве их остановишь! Я всего-то два месяца как переехал, а уже и тут замечаю понемногу, что они подбираются ко мне. Опять начинают вредить. Когда же они наконец оставят меня в покое. Им просто хочется свести меня в могилу. Никакого удержу нет…
Прогулка была долгая. И вот они снова подошли к тому самому перекрестку, где копали траншею. Вдали на башне пробили часы.
— Ну, Гер, пора прощаться, — сказал он, почувствовав вдруг невероятную усталость.
— Да, папа.
— Что ж, до завтра.
— Да, папа. До завтра.
— Смотри-ка, стоит и рукой машет, — говорит кто-то из рабочих. — Как заведенный.
— Да он перебрал просто, — откликается другой.
— Так ведь не шатается же. Вон, идет себе спокойно. Тронутый он, и все.
Мужчина спешит домой. В своей комнатенке раздевается и забирается под одеяло.
Ах, я ведь совсем забыл узнать, что подарить ему на день рождения, думает он.
И с улыбкой засыпает.
Промашка
Анни и Йооп поженились совсем недавно. Поселились они у ее дедушки, милейшего старичка семидесяти лет со свойственными его возрасту странностями, пережившего всех своих домашних и теперь коротающего остаток дней в несколько просторной для одного квартире. Как хозяин дома он — лучше и не придумаешь. Просыпается он каждое утро в своей комнатушке ровно в шесть. Уже долгие годы. Потом отправляется на кухню, где каждый раз с великим отвращением, но в то же время подчиняясь железной дисциплине съедает солидный завтрак, и покидает дом, прежде чем поднимутся остальные жильцы. Уходит он на целый день. Сначала несколько часов кряду бродит по городу, заходит на стройки, кормит голубей на площади Дам, а если повезет, наблюдает, как вытаскивают из канала угодившую туда машину, или глазеет на дорожную аварию, или же останавливается посмотреть на марширующий духовой оркестр.
Ровно в час дня он появляется в своем любимом кафе, где его величают Папаша Бак. Завсегдатаи из тех, кто помоложе, надеются дожить до его лет, что, в общем-то, маловероятно, и относятся к нему с нежной почтительностью. Чтобы задобрить судьбу, они, подобно языческим народам, совершают ритуальные жертвовозлияния, так что Папаша Бак почти не тратится на выпивку. Поэтому, несмотря на весьма ограниченные средства, он каждый день часов в шесть возвращается домой, совершенно не ощущая собственной персоны.
— Анни, ты здесь?! — то и дело вопрошает он, ибо постоянно забывает, что внучка здесь живет, и, случается, по нескольку раз в неделю церемонно представляется ее мужу.
Вернувшись домой, он идет на кухню, разогревает себе что-нибудь и съедает с таким видом, словно ему предложили касторки. Потом желает всем спокойной ночи и в семь часов уже спит мертвецким сном. Таким образом, забот дедушка не доставляет.
В сущности, живет он припеваючи.
Во всех нас обитает хаос, и, зная это, мы изо дня в день должны его обуздывать. Есть люди, которые становятся кассирами или бухгалтерами лишь ради того, чтобы удерживать за решеткой эту неуемную внутреннюю силу. Папаша Бак много лет назад дал волюшку своему внутреннему буяну, но мало-помалу усмирил его и заставил притихнуть. Так сказать, приручил. Не проходит и дня, чтобы он не поиграл с этим ручным леопардиком, но кольчуга железного порядка, в которую он облачил свою жизнь, не дает зверю причинить ему вред.
Именно поэтому событие, происшедшее вчера, и вызвало такое замешательство.
Молодая чета пригласила меня на ужин, и в шесть часов я — надо же было такому случиться! — вместе с дедулей поднимался по лестнице в заданном им темпе. Когда я следом за ним остановился у двери, он удивленно взглянул на меня.
— Я к Анни.
— А что, разве она здесь? — изумился он.
Как бы в подтверждение правдивости моих слов дверь распахнулась: на пороге стояла Анни. Дедуля, точно лунатик, двинулся на кухню, а я, зажав в руке подобающий случаю букет цветов, проследовал в гостиную. Мы немного выпили, поболтали, посмеялись.
— Спокойной ночи! — послышалось из коридора.
— Всего!
Некоторое время мы еще сидели, говорили о том, о сем, наверное излишне громко, и вдруг без четверти восемь — Йооп как раз травил один из своих анекдотов — дверь открывается, и на пороге стоит дед.
