Трава продолжала расступаться перед фургонами, исчезая спереди и осторожно показываясь после того, как они удалялись. Вокруг изредка появлялись странные кусты, незнакомые Каладину. У них были толстые стебли и черенки с острыми зелеными иголками. Когда фургоны подъезжали слишком близко, иголки втягивались в черенки, оставляя кривые червеподобные стволы с узловатыми ветками. Они усеивали холмистую местность, вздымаясь над покрытыми травой скалами, точно миниатюрные часовые.
Фургоны катились и катились, хотя полдень давно миновал.
«Почему мы не останавливаемся на обед?»
Передний фургон наконец-то встал. Два других резко затормозили, чуллы с красными панцирями начали беспокоиться, их усики заколыхались. У этих зверей, похожих на ящики, выпуклые твердые, как камень, раковины и толстые красные ноги, будто стволы. Каладин слыхал, что их клешни могут перекусить человеческую руку. Но чуллы покорные, особенно домашние, и он не слышал, чтобы кто-то из солдат получил от них больше несмелого тычка.
Блат и Тэг спустились со своих фургонов и подошли к Твлакву. Работорговец привстал на козлах, прикрывая глаза от яркого света и держа в другой руке лист бумаги. Последовал спор. Твлакв указывал в ту сторону, куда они ехали, а потом – на свою бумагу.
– Твлакв, заблудился? – позвал Каладин. – Может, тебе стоит помолиться Всемогущему, чтобы направил на путь истинный. Я слыхал, он питает к работорговцам особую любовь. Держит в Преисподней для вас отдельную комнатку.
Слева от Каладина один из рабов – длиннобородый, что говорил с ним несколько дней назад, – осторожно отодвинулся.
Твлакв помедлил и резко махнул наемникам, приказывая им умолкнуть. Потом этот грузный мужчина спрыгнул со своего фургона и подошел к Каладину.
– Ты, – сказал он, – дезертир. Армии алети странствуют по этим землям, воюют здесь. Ты знаешь эти места?
– Дай-ка мне карту, – предложил Каладин.
Твлакв поколебался, но так и сделал.
Каладин протянул руки сквозь прутья и схватил карту. Потом, не читая, порвал пополам. За несколько секунд он превратил ее в сотню кусочков на глазах у потрясенного работорговца.
Твлакв позвал наемников. Те подбежали, и Каладин бросил в них две пригоршни конфетти.
– Счастливого Среднепраздника, ублюдки, – сказал он, когда кусочки бумаги обсыпали Блата и Тэга. Повернулся, отошел к противоположной части клетки и уселся лицом к ним.
Твлакв утратил дар речи. Потом, побагровев, ткнул пальцем в Каладина и что-то прошипел наемникам. Блат шагнул к клетке, но вдруг передумал. Посмотрел на Твлаква, пожал плечами и пошел прочь. Твлакв повернулся к Тэгу, но другой наемник просто покачал головой и что-то тихонько проговорил.
Твлакву понадобилось несколько минут, чтобы унять ярость, после чего он обошел клетку и приблизился к Каладину. Когда работорговец заговорил, его голос оказался на удивление спокойным.
– Вижу, дезертир, ты умен. Сделал себя незаменимым. Прочие рабы не из этих краев, и сам я тут никогда не бывал. Ты можешь торговаться. Чего тебе надо? Я могу давать тебе больше еды каждый день, если станешь себя хорошо вести.
– Хочешь, чтобы я руководил караваном?
– Я буду следовать твоим указаниям.
– Хорошо. Сначала разыщи высокую скалу.
– Чтобы осмотреться?
– Нет, чтобы я тебя с нее скинул.
Твлакв раздраженно поправил шапочку, отбросил с лица длинную белую бровь:
– Ты меня ненавидишь. Это хорошо. Ненависть делает тебя сильным, и я смогу просить у покупателя больше денег. Но ты не сможешь мне отомстить, если я не доставлю тебя на рынок. Я не позволю тебе сбежать. Но может, кто-то другой позволит. В твоих интересах, чтобы тебя продали, понимаешь?
– Мне не нужна месть.
Спрен ветра вернулась – она на некоторое время отвлеклась, изучая странные кусты. Теперь же принялась прохаживаться вокруг лица Твлаква, разглядывая его. Он явно ее не замечал.
Работорговец нахмурился:
– Не нужна?
– От нее никакого толку, – объяснил Каладин. – Я выучил этот урок давным-давно.
– Давным-давно? Дезертир, да тебе и восемнадцати не исполнилось.
Почти угадал. Каладину было девятнадцать. Неужели прошло четыре года со дня его вступления в армию Амарама? Казалось, он постарел лет на десять.
– Ты молод, – продолжил Твлакв. – И еще можешь изменить судьбу. Кое-кому удавалось избавиться от рабской участи – ведь можно выплатить свою цену, понимаешь? Или убедить кого-то из хозяев, чтобы тебе дали свободу. Ты можешь снова стать свободным человеком. Это не так уж невероятно.
Каладин фыркнул:
– Я никогда не избавлюсь от этих отметин. Ты ведь знаешь, что я пытался – безуспешно – сбежать десять раз. Не только глифы на моем лбу заставляют твоих наемников тревожиться.
– Прошлые неудачи не означают, что в будущем у тебя не будет шансов.
– Мне конец. И наплевать. – Он пристально смотрел на работорговца. – Кроме того, ты же не веришь на самом деле в то, что говоришь. Человек вроде тебя не сможет спать по ночам, зная, что проданные им рабы окажутся на свободе и однажды разыщут его.
Твлакв рассмеялся:
– Да, дезертир. Возможно, ты прав. Или, возможно, я просто думаю, что если ты освободишься, то пустишься на поиски того первого человека, который продал тебя в рабство, а? Как там его… великий лорд Амарам? Его смерть будет мне предупреждением, и я успею сбежать.
Откуда он узнал? Где услышал про Амарама? «Я его найду, – подумал Каладин. – Я голыми руками его уничтожу. Я оторву ему башку, я…»
– Да, – согласился Твлакв, изучая лицо молодого раба. – Значит, ты был нечестен, когда сказал, что не жаждешь мести. Я вижу.
– Откуда ты знаешь про Амарама? – Каладин нахмурился. – Меня с той поры полдюжины раз продавали.
– Люди говорят. Работорговцы любят потрепаться. Нам приходится дружить, видишь ли, потому что остальные нас не выносят.
– Тогда ты знаешь, что я получил это клеймо не за дезертирство?
– О, но ведь мне следует притворяться, что все так и есть, понимаешь? Тех, кто виновен в серьезных преступлениях, трудновато продать. С этим «шаш»-глифом на твоем лбу мне придется постараться, чтобы выручить за тебя хорошие деньги. Если я не сумею тебя продать, тогда… поверь мне, ты не захочешь этого. И потому нам обоим придется сыграть в игру. Я скажу, что ты дезертир. А ты ничего не скажешь. По-моему, игра простая.
– Это незаконно.
– Мы не в Алеткаре, и потому о законе речь не идет. К тому же дезертирство – официальная причина твоего рабского положения. Скажи, что все было иначе, – и ничего не добьешься, кроме репутации лжеца.
– И головной боли для тебя.
– Но ты же сказал, что не хочешь мне мстить.
