Теперь надолго замолчал Томас.
– Когда это было? – спросил он наконец.
– Прошлой осенью, – ответила она. – Я стояла на противоположной стороне улицы с обоими детьми, я купила резиновые сапожки Калле, мы шли домой и.
Она, неожиданно для самой себя, расплакалась. Слезы текли из глаз, и она ничего не могла с ними поделать, они струились между пальцами, капали на телефон.
– Прости, – произнесла она, когда рыдания стихли.
– Почему ты ничего мне не сказала? – тихо спросил он.
– Не знаю, – прошептала она. – Я очень боялась, что ты уйдешь.
Тишина в трубке сочилась удивлением.
– Но ты же сама меня выгнала. Ты перестала со мной разговаривать, я не мог до тебя достучаться.
– Я знаю, – согласилась она. – Прости.
Они снова надолго замолчали.
– Такое теперь время, – сказал он.
Она рассмеялась и смахнула последние слезы.
– Я знаю.
– Дети говорят, что у тебя новая квартира, – сказал Томас. – У тебя проживание с правом на жилье?
Она поискала в сумке бумажный носовой платок.
– Я не купила ее за наличные. Она досталась мне на время по связям.
– Тебе помог твой новый приятель Халениус или нет?
Она едва не вспылила, но сдержалась.
– Нет, – ответила она. – Халениус тут ни при чем. Фотография в газете – это полнейшее недоразумение и бред. Мы встретились вечером, и он поделился со мной сведениями… которые нужны мне по работе. Прощаясь, мы поцеловались в обе щеки по-испански, потому что на следующий день мне надо было лететь в Испанию. Я не пила вина, и ты же сам знаешь, как я не люблю шумные вечеринки.
– За что только не хватаются журналисты, – сказал он.
Салфеткой она стерла с лица растекшуюся тушь.
– Все это, как мне кажется, глупость и ерунда, – сказала она. – Хотя для Халениуса это может обернуться чем-то худшим, чем для меня.
– Там сказано, что он должен был в тот вечер дежурить в министерстве.
– Я еще не прочитала статью, – сказала Анника. – Что касается Джимми Халениуса, то он сам признавался, что не слишком ревностно относится к своим служебным обязанностям, так что это не моя головная боль. Скорее твоя.
Они оба рассмеялись, рассмеялись обоюдно и одновременно, что немало удивило Аннику.
Потом Томас вздохнул.
– Попробуй угадать, каких колкостей я наслушаюсь в понедельник, – сказал он.
– В этом ты будешь не одинок, – заметила Анника.
Они снова рассмеялись. Потом наступила тишина.
– Можно мне прийти с детьми к тебе в воскресенье? Заодно посмотрю твою новую квартиру.
Ничего подобного он ей раньше не предлагал. Он всегда говорил, что допоздна работает в отделе в Старом городе, где она случайно прожила полгода.
– Там особенно не на что смотреть, – сказала Анника. – Я даже не успела распаковать все вещи.
– Где она находится?
– На Агнегатан, дом 28.
– Но… это же…
– Да, это там же, где была наша старая квартира.
Они снова помолчали.
– Как дети? – спросила Анника.
– Хорошо. Мы гуляем в парке, они играют в догонялки. Хочешь с ними поговорить?
Она на мгновение задумалась.
– Нет, – сказала она. – Пусть играют.
– Давай договоримся, что я приду к шести часам в воскресенье?
Они распрощались, и Анника еще некоторое время стояла посреди комнаты с телефоном в руке.
Потом она опустилась на кровать, залезла под одеяло. Камень, который все последнее время давил ей на грудь, стал как будто легче. И края у него были уже не такие острые. Сейчас она немного понежится в кровати, ну совсем чуть-чуть, ну еще немножко.
Она рывком стряхнула с себя сон и встала.
Надо же прочитать, что написали о ней конкуренты.
Она выпрямила спину и солидно откашлялась, словно ей предстояло сейчас отвечать на выпады.
– От Бо Свенссона, – прочла она вслух.
Чертова обезьяна.
«По будним дням репортер Анника Бенгтзон лихо критикует шведские власти и правительство, – гласило начало статьи. – Сегодня мы имеем возможность разоблачить ее и показать, что в своих отношениях с властью она заходит еще дальше. Позавчера вечером ее видели в ресторане «Железо» в стокгольмском Старом городе с правой рукой министра юстиции, статс-секретарем и социал-демократом Джимми Халениусом.
На снимке видно, как целуется и обнимается эта сладкая парочка.
Но в «Квельспрессен» доверяют и такому репортеру.
– Да, я полностью полагаюсь на ее суждения, – говорит главный редактор Андерс Шюман.
– Пострадала ли в ваших глазах репутация Анники Бенгтзон?
– Абсолютно нет.
Находятся, однако, и критики, не согласные с такой оценкой.
«Анника Бенгтзон перешла границы дозволенного, целуясь со своим источником», – пишет политический обозреватель Арне Польсон.
Как повлияет этот случай на доверие к Аннике Бенгтзон как к критику власти?
– Понятно, что он подорвет это доверие…»
На этом месте ей пришлось встать и немного размяться.
Кто такой этот Арне Польсон, чтобы сидеть и критиковать ее? Разрекламированный, но совершенно заурядный журналист, которого подают чуть ли не как гуру по вопросам этики и морали. Поцелуйте меня в задницу!
Она вернулась к компьютеру.
«В министерстве юстиции, где Джимми Халениус занимает один из самых высоких постов, считают, что ничего ужасного в публикации фотографии нет.
– Политики и журналисты регулярно контактируют друг с другом, это не новость, – заявил пресс-секретарь министра юстиции.
Должен ли был Джимми Халениус в тот вечер дежурить, в министерстве не комментируют.
Анника Бенгтзон, сославшись на закон о защите источников, от высказываний воздержалась».
Она отодвинула компьютер и встала, чувствуя, как бьется в груди сердце.
Как это неприятно – читать о себе в третьем лице! Сама она как человек ничего особенного собой не представляет. Она стала лишь символом, битой, которую вставили в сконструированную действительность, не соответствующую никакой реальности.
Она понимала, насколько бессильна она перед неразборчивыми газетными обобщениями. Не играло никакой роли, было ли сказанное правдивым или важным, единственно важным было решение газеты, ее мировоззрение, отредактированная истина.
Она взялась за компьютер и подавила желание отбросить его в сторону.
Потом села, трижды глубоко вдохнула, протерла глаза и решила взглянуть на статью профессионально.
Она прочитала ее еще раз.
Это был и в самом деле плохой текст.
Конечно, все такие статьи пишутся согласно определенным правилам жанра, но эта отличалась невероятной стереотипностью. У Боссе были большие проблемы с формулировками и выражением мыслей.
Аннике стало стыдно за свою первую реакцию, нельзя журналистке поддаваться эмоциям по поводу таких глупостей.
Но не пишет ли и она сама подобное? Не смотрит ли в своих статьях на людей свысока?
Несомненно, она это делает, причем, наверное, ежедневно.
Была ли у нее альтернатива? Она начала считать себя точкой отсчета журналистского мастерства? Не стала ли она считать единственно верной свою точку зрения, поиск названий и фотографий, не стала ли она просто нерассуждающим повествователем?
Она прошлась по комнате, отгоняя эти неприятные мысли.
Снова села за компьютер и пролистала домашнюю страницу конкурентов, чтобы посмотреть, что они пишут о газовом убийстве. Репортажи писала их мадридский корреспондент, элегантная дама пятидесяти лет, которая, разумеется, в совершенстве владела испанским. Газета опубликовала снимки дома, но уже в сумерках и под другим ракурсом. Фотограф был испанцем. Таким образом, работала команда, и они опередили Аннику на один день.
В статье были приведены те же факты, что Анника выяснила у Никласа Линде, но конкуренты воспользовались источниками в испанской полиции.
Кроме того, команда конкурентов посетила гольф-клуб «Лос-Наранхос» и поговорила там со скорбящими шведами. Репортеры конкурентов приводили практически такие же цитаты, как и она сама после посещения «Ла-Гаррапаты».
Между нею и мадридскими спецами не было особой разницы.
Это было бы большим облегчением, если бы не удар ниже пояса.
Снова зазвонил мобильный, на этот раз громче, чем в первый раз. Она подождала, пока телефон позвонит дважды, и только потом взяла его в руку, посмотрела на дисплей и тяжело вздохнула.
– Здравствуй, Патрик, – сказала она.
– Гольф-клуб скорбит! – закричал в трубку Патрик. – Теннисный клуб тоже. Посмотри, может быть, ты найдешь старых хоккейных звезд, пусть они устроят минуту молчания где-нибудь на фоне зелени. Собственно, зачем нам ограничиваться хоккейными звездами? Пойдут любые спортсмены.
– У меня немного иной взгляд на это, – сказала Анника. – Я сделала снимки снаружи и внутри дома, сняла те места, где приняли смерть члены семьи. Мы можем найти еще одну девочку, члена семьи, которая осталась жива. Я должна смотреть на это дело шире.
– Звезды спорта – это намного лучше. Проследи, чтобы у них были скорбные лица.
