В наступившей тишине явственно раздался голос заместителя директора по хозяйственной части:
— Но, Павел Александрович, мы… мы сами могли бы стать бессмертными…
Заместитель директора остановился, глаза, его уставились на дверь: там стоял смущенный милиционер в полной форме; из-за его плеча выглядывал начальник отдела кадров.
— Вот этот гражданин, — начальник отдела кадров пальцем указал на Человека, — совсем без паспорта.
Милиционер удивленно спросил Человека:
— У вас действительно совсем нет паспорта?
Дмитрий Дмитриевич и Коля стали наперебой объяснять милиционеру сложившуюся ситуацию, и они втроем вышли в коридор.
Милиционер сказал:
— Пройдемте, — и вышел из института первым.
Авторы поплелись за ним. Сотрудники, прильнув к стеклам, наблюдали их бесславный уход.
— Да ведь мы сами, сами могли бы стать бессмертными! Как это нам в голову не пришло?
— Мы? — сказал Пшеничный и в задумчивости так сильно укусил оправу очков, что лязгнули зубы.
— Хе-хе-хе, — вдруг рассмеялся «Старик». — Круты вы, батенька, не помню вашу фамилию…
— Пшеничный, — подсказал Павел Александрович. — Вот, вот, Пшеничный, круты вы… Ученый совет нужно проводить без милиционера… Да, да… Получается несозвучие, диссонанс, диссонанс получается… между возможностями института и тем направлением, которое придает ученому совету товарищ… не помню вашу фамилию…
— Пшеничный! — в один голос сказали сотрудники.
— Да, да, Пшеничный… Это напоминает одну рыбу, забыл как ее название… а, рыбу слон…
Зал задрожал от смеха, даже Пшеничный сдержанно засмеялся негромким, сухим смешком.
У «Старика» в уголке глаза сверкнула маленькая слезка.
— Я оговорился, — сказал он, — только оговорился… Я хотел сказать: рыба… рыба сом. Да, и вы все похожи на этого сома. У него могучие мускулы, а плавников почти нет, и лежит он себе в тине всю свою жизнь…
«Старик» протянул руку к подносу с леденцами, нащупал зеленый конус, который положил Коля, и поднес его к глазам.
— Мне, — сказал он, — хе-хе… уже терять нечего… Слабеет память. Я его съем, съем его… — И с этими словами «Старик» отправил в рот конус Человека.
Зал застыл, все с любопытством следили за тем, как «Старик» старательно разжевывает пилюлю.
— Очень приятное ощущение, — сказал «Старик», — вы можете мне позавидовать… И если бы разобрались в сути дела, то все, все могли бы получить по такому угощению, хе-хе-хе…
И здесь произошло совершенно неожиданное. Смех «Старика», слабый, еле слышный, постепенно креп, голос его становился все звучнее, насыщеннее, громче. И через секунду «Старик» хохотал совсем «молодым» смехом.
— Что с ним?! — закричали сотрудники. — Смотрите! Что с ним происходит?
Густой румянец прилил к щекам «Старика»; казалось, что его морщины разгладились, а когда по его белоснежной бороде побежала от корней волос черная полоса, сомнения исчезли: конус был не выдумкой. «Старик» на глазах становился молодым! Вот он стал на ноги и осторожно попробовал их выпрямить… И ноги выпрямились! «Старик» уставился на свои руки, на которых вместо ссохшейся, морщинистой кожи теперь была молодая, чуть розовая кожа… А лицо! Вздох пронесся по залу. Это было не его лицо — это было лицо молодого человека; ему можно было дать не больше тридцати лет, если бы его не старила густая борода, теперь уже почти целиком черная, только на самом конце клинышка бородки белел островок седины.
— Зеркало! — громко и властно сказал «Старик», и только сейчас сотрудники вспомнили, что он не «Старик», а академик Коршунов, смелый ученый и энергичный организатор, веселый и напористый человек.
Наталья Степановна вытащила из своей сумки маленькое зеркальце и протянула его «Старику».
— Я молод! — закричал он. — Молод! Слышите?! Друзья! Я не могу прийти в себя от счастья… Это драгоценные листики, — сказал он, отбирая у Пшеничного заявку Человека, — драгоценные. И наш институт непременно займется этим вопросом.
— Но мне кажется, что… — начал было Пшеничный. Но академик Коршунов его прервал:
— А мне кажется, товарищ Пшеничный, что в этом институте все-таки я директор. И с сегодняшнего дня считайте, что я вернулся из отпуска — …
— Э, нет! — воскликнул Пшеничный, быстрым, как молния, движением вырвав заявку Человека из рук академика. — Нет, нет! Еще нужно доказать, все доказать! Вам нужно уйти на покой. По старости, по старости…
— Но я молод… Черт возьми, я ужасно, ужасно хочу есть, не просто есть, а ужасно… Я молод, великолепно себя чувствую. Мы еще поработаем, товарищи…
— А ваши документы! — Теперь Павел Александрович уже кричал. — А ваши документы, ведь вам за девяносто, за девяносто! За девяносто!
— Да, моим документам за девяносто, а мне, мне двадцать пять!
Зал разразился громом аплодисментов. Разгневанный Пшеничный выбежал из зала заседания.
Долго еще шумели сотрудники, а потом допоздна горел свет в зале, и Наталья Степановна все носила и носила папки с делами и отчетами за прошлые годы… Академик Коршунов время от времени хватался за голову и говорил:
— Вот проходимец, вот проходимец этот Пшеничный!.. А вы, Наталья Степановна, завтра же разыщите этих авторов. Завтра же, слышите?
КУБИК
Есть между утренним и вечерним приемами час, когда в отделении милиции все затихает. Исчезают прописывающиеся, выписывающиеся и взволнованные подростки с новенькими паспортами; разбегаются хохотуньи-комендантши с пухлыми, похожими на старинные рукописи домовыми книгами; медленно и важно проходят по коридору ответственные дворники; метеором проносится санитарный врач — женщина огромного роста с твердым взглядом и мужским голосом, — заглянет в каждый кабинет и что-то быстро-быстро скажет про акт или штраф, про мусор и копоть… И наступает тишина.
Именно в такой час Коля, Человек и Дмитрий Дмитриевич появились в дверях отделения милиции. Милиционер ввел их в большую комнату, остановился перед дверью с надписью: «Начальник отделения», сказал:
— Сюда, граждане, — и, поправив пояс, негромко постучал.
— Войдите! — послышалось из-за двери. Они вошли.
— Товарищ начальник, ваше приказание выполнено! — доложил милиционер. — Вот эти граждане…
— Можете идти, Авдеев, — сказал начальник отделения. Он внимательно оглядел всех троих, задержав на мгновение взгляд на лице Человека. — Садитесь, товарищи… Вы извините меня, но мне звонили из института, и я не мог не вмешаться… Так кто из вас без паспорта?
— Вот он, Человек, — сказал Дмитрий Дмитриевич, — а мы с ним…
— Где же ваш паспорт? Потеряли?
— Он не потерял паспорт, — сказал Коля.
— Не терял? Значит, украли?
— Он не знает, что такое паспорт.
— Я не совсем понимаю… На вид этому гражданину, — он кивнул в сторону Человека, — лет тридцать пять, сорок…
Все заулыбались.
— Я намного ошибся? — осведомился начальник.
— Во много раз, — улыбнулся Дмитрий Дмитриевич.
— Допустим… Как вы сказали? Во много раз?! — Начальник отделения взглянул на Дмитрия Дмитриевича. — Ну хорошо, во всяком случае, ему больше шестнадцати, а в нашем государстве паспорт дают с шестнадцати лет.
— Вы ему покажите и объясните, что такое паспорт, — сказал Коля. — Он понятливый.
— Покажите — пойму, — рявкнул Человек.
Начальник отделения вздрогнул.
— А почему у вас голос такой? — спросил он.
— Это не мое изобретение. Я не говорю в вашем диапазоне частот.
— В диапазоне… А что такое паспорт — не знаете, — заметил начальник отделения, вглядываясь в его лицо.
— Он не с нашей планеты, — сказал Дмитрий Дмитриевич. — Он неземной.
Наступило продолжительное молчание. Затем начальник попросил не морочить ему голову.
Тогда Коля и Дмитрий Дмитриевич рассказали все: о появлении Человека, о его столкновении с электричкой, о больнице, о заявке на «Способ физического бессмертия» и о сегодняшнем ученом совете.
Начальник отделения качал головой недоверчиво, насмешливо улыбался, но каждый раз, когда глаза его встречались с зелеными, без зрачков, глазами Человека, улыбка его исчезала, и он принимался усиленно тереть лоб.
— Понимаю, — сказал наконец он. — Все теперь понятно. Ну и ну! Никогда в жизни не поверил бы…
Он достал из стола чей-то паспорт, показал его Человеку и пустился было в объяснения, но Человек перебил его.
— Понимаю, — сказал Человек, — понимаю… Они у нас были в то время, когда появились первые атомные двигатели, как раз накануне открытия способов полета в воздухе.
— Как поздно! — удивился начальник отделения. — Что же вы так опоздали с воздухоплаванием? У нас атомные двигатели только сейчас, а летаем давно.
— Не совсем так, — сказал Дмитрий Дмитриевич. — Радиоактивность была открыта в тысяча восемьсот девяносто шестом году, то есть тогда, когда еще летали только первые модели самолетов.
