Договорившись обо всем с братьями, Филиппо ушел.
Братья, войдя в комнату, сели вместе с Грассо ужинать, ибо час был поздний. За ужином они подлили ему снадобья, принесенного Филиппо, не содержащего ни терпкости, ни горечи, так что заметить его было невозможно. Поужинав, они немного посидели у очага, беседуя с Грассо о его дурных привычках и умоляя его постараться от них избавиться, особенно же они просили его ради них и ради матушки перестать дурить, утверждая, будто он превратился в другого человека. Пусть-де он не удивляется их настойчивым просьбам, ибо подобное его поведение — большая оплошность, наносящая им вред не меньший, чем ему самому. Сегодня, к примеру, произошел такой случай. Отправившись за деньгами и проходя по Новому рынку, один из братьев услышал у себя за спиной: «Погляди-ка вон на того, он настолько выжил из ума, что позабыл, кто он такой, и решил, что превратился в другого человека». На что собеседник возразил ему: «Да нет же, это не он, это его брат».
Пока они так беседовали, зелье с опием начало действовать, и у Грассо стали слипаться глаза.
— Послушай, Маттео, — сказали братья, — тебя, кажется, совсем сморил сон. Верно, ты мало спал прошлую ночь?
— Клянусь, — ответил Грассо, — никогда в жизни мне так не хотелось спать.
Тогда братья сказали:
— Отправляйся-ка в постель.
Грассо с трудом разделся, повалился на кровать и заснул, да так крепко, что, как и обещал Филппо, его невозможно было бы разбудить и палочными ударами. При этом храпел он, словно кабан.
В условленный час Филиппо ди сер Брунеллеско вернулся за Грассо с шестью приятелями, ибо тот был человеком высоким и полным. Все они принадлежали к той же компании, что ужинала у Пекори. Удальцы и шутники, они выразили живейшую готовность принять участие в замечательнейшей проделке, в подробности которой, весело хохоча, их посвятил Филиппо. Все они вошли в комнату и, услышав, что Грассо зычно храпит, засунули его вместе с одеждой в корзину и отнесли к нему в дом. Мать его все еще не вернулась из деревни, и они о том знали, ибо зорко наблюдали за домом. Принеся Грассо домой, они уложили его в постель, а одежду его кинули туда, куда он ее обычно складывал. Однако положили они его к изголовью кровати не головой, как он всегда ложился, а ногами. Затем они взяли ключ от лавки Грассо, который висел тут же на гвозде, и отправились в его мастерскую. Войдя в нее, они переложили с места на место все его инструменты: раскидали сверла, стамески, рубанки, молотки, покорежили зубья у пил, словом, так разделали мастерскую, что казалось, будто в ней побывала свора чертей. Перевернув мастерскую вверх дном, они заперли ее и, отнеся ключ в дом Грассо, повесили его на место. После чего заперли входную дверь и разошлись по домам спать.
Одурманенный зельем Грассо проспал всю ночь беспробудным сном. Но на следующий день, когда уже давно светило солнце и в церкви Санта-Мария-дель-Фьоре возвестили обедню, он проснулся, услышал звон колокола и открыл глаза. Окинув взглядом комнату, он сообразил, что находится у себя дома, и пришел от сего в великий восторг, решив, что опять превратился в Грассо и получил назад все свое имущество. Вчера он думал, что совсем пропал, и теперь чуть не плакал от радости. Однако его удивляло и тревожило, что лежит он ногами к изголовью постели, ибо ложиться таким образом привычки у него не было. Вспомнив, что с ним произошло и где он лег спать вчера вечером, сопоставив все это с тем, где он теперь оказался, Грассо смутился и никак не мог сообразить, приснилось ли ему все случившееся намедни или же он сейчас спит и грезит. Он склонялся то к одному, то к другому решению. Озирая комнату, он говорил себе: «В этой комнате я жил, будучи Грассо, но как я сюда попал?» Он ощупывал свои руки, трогал грудь и убеждался, что он — Грассо. Но затем спрашивал себя: «А коли так, то почему же меня заарестовали как Маттео? Ведь я же твердо помню, что сидел в тюрьме, что все меня там принимали только за Маттео и что вызволили меня оттуда его два брата, что с ними я направился в приход Санта-Феличита и священник наговорил мне всякой всячины, потом я там поужинал и завалился в постель, потому что мне страшно хотелось спать». И им опять овладевали мучительные сомнения, теперь ли он спит или спал тогда. Настроение у него снова испортилось, однако в глубине души у него теплилась сладкая надежда, ибо он не забыл, о чем говорил ему в тюрьме судья, полагавший, что уж ежели он снова превратится в кого-либо, то скорее всего в Грассо, чем в кого-то другого. Хорошенько припомнив все свои вчерашние приключения с той самой минуты, когда его схватили, и до того времени, когда он отправился спать, он приободрился, решив, что опять обернулся в Грассо и все идет должным порядком. Но вслед за этим настроение у него еще раз переменилось. «Никак не разберешь, — бормотал он, — тогда ли я спал или сплю теперь». После чего, повздыхав сокрушенно, молвил: «Да поможет мне бог!»
Он встал, как всегда, с постели, оделся, снял в гвоздя ключ от лавки и пошел в мастерскую. Отперев лавку, он обнаружил, что все в пей перевернуто вверх тормашками. При виде такого разгрома его снова стали осаждать мысли, от которых он не мог отделаться дома. Им овладели новые сомнения, и от его прежней уверенности не осталось и следа.
И вот в то самое время, когда он припоминал свои злоключения, все еще не в силах разобраться, где сон, а где явь, но все-таки постепенно возвращаясь к приятному сознанию, что он Грассо и все его вещи принадлежат ему, — в это самое мгновение в лавку вошли оба брата Маттео. Они заметили, что их приход поверг его в полнейшее смятение, но сделали вид, будто они с ним незнакомы.
— День добрый, хозяин, — сказал один из братьев.
Грассо, который их тут же признал, не отзываясь на приветствие, выпалил:
— Кого вы здесь ищете? Тогда один ответил:
— Есть у нас брат по имени Маттео. Намедни его арестовали за долги, и с горя он малость свихнулся. Он — наш позор, но что поделаешь? Между прочим, он уверяет, будто он вовсе не Маттео, а хозяин этой лавки, которого, кажется, зовут Грассо. Мы корили брата и так и эдак, убеждали его по-всякому, но никакими средствами не смогли выбить из него эту дурость. Вчера вечером мы привели к нему нашего священника из церкви Санта-Феличита (это наш приходский священник, и человек он весьма достойный). Врат обещал ему выбросить из головы подобные бредни, чудеснейшим образом поужинал с нами и на наших глазах ушел спать, но затем, когда его никто не слышал, спустился вниз, обнаружил, что входная дверь не заперта, и ушел из дома, причем случилось это, видимо, несколько часов назад. Куда отправился он, мы не знаем. Потому-то мы и пришли сюда. Нам хотелось бы узнать, нет ли его тут и не можешь ли ты сказать нам чего-нибудь о нем.
Когда Грассо уразумел, что те самые люди, которые накануне заплатили собственные деньги, дабы вытащить его из тюрьмы, а затем накормили его и уложили спать у себя дома, не признают в нем своего брата, он счел сие вернейшим доказательством того, что он опять обернулся в Грассо. От радости у него задралась рубашка на заднице, и, дабы поиздеваться над ними, он сказал:
— А что, ваш брат младенец? Так ведь у меня не приют для подкидышей.
Однако радоваться ему пришлось недолго. Посматривая на братьев, Грассо схватил своей ручищей (а она у него была огромная) рубанок, а те, увидав, что он совсем не в том настроении, в каком они ожидали его застать, испугались, как бы он на них не набросился, и решили не связываться с ним и убраться скорей подобру-поздорову.
У Грассо ничего такого и в мыслях не было. Тем не менее, поскольку братья быстро удалились, он не мог представить, как бы обернулось дело далее, и потому решил ненадолго выйти из лавки и прогуляться до Санта-Мария-дель-Фьоре. Ему хотелось на покое поразмыслить над своим положением и по тому, как станут обращаться к нему встречные прохожие, окончательно определить, кто же он наконец — Грассо или Маттео. Судя по тому, что он переночевал у себя дома и оба брата не признавали его больше за Маттео, дело это казалось ему почти что решенным. Но полной ясности в голове у него не было, и он опять начал сомневаться: не приснилось ли ему давешнее происшествие, а может, и теперь ему все это снится. В совершенной растерянности он то брался за плащ, собираясь его надеть, то, забывал об этом, отходил в сторону, а потом возвращался, припомнив первоначальное намеренье. Тем не менее он кое-как оделся. Он отворил дверь и пошел к собору, но, терзаемый сомнениями, сделав шаг вперед, тут же делал два шага назад. Однако в конце концов он все же поплелся по улице, разговаривая сам с собой. «Странный случай; что бы там ни говорил судья, а я не представляю, как все это еще обернется. Коли уж все ошибаются, принимая меня за другого человека, то что-то тут не чисто». Он пытался избавиться от подобных мыслей и старался думать лишь о том, как хорошо, что он опять стал Грассо, но отделаться от мрачных мыслей ему никак не удавалось. Его не покидали сомнения: а не обернулся ли он снова в того самого Маттео или же в какого-нибудь другого человека? И вот, когда его совсем одолели такого рода думы, ему вдруг ужасно захотелось узнать, что теперь делает Маттео. Не обращая внимания на встречных, он метался из стороны в сторону, и видевшие его в то время рассказывали потом, что походил он на раненого льва.
