Автобус попадал под обстрелы и бомбежки, однажды угодил под целенаправленный минометный огонь. Мины рвались в десяти метрах от машины, она была изрешечена более чем в ста местах. Через некоторое время автобус обгорел и вышел из строя, но аппаратуру удалось сохранить. Ее установили на полуторке, и фронтовая бригада могла продолжать действовать.
Среди документов, имеющих прямое отношение к работе репортеров, обращает на себя внимание приказ по Радиокомитету № 116 от 1 октября 1942 года: «За отличную работу, инициативу, проявленную тт. Свиридовым и Маграчевым при доставке второго магнитофона в Ленинград, объявляю им благодарность». Два магнитофона – это уже целое богатство. Второй магнитофон расширил возможности радиожурналистов, позволил им действовать и независимо от передвижений репортажной машины. В блокадном Ленинграде уже зимой 1942 года звучали по радио репортажи журналиста Матвея Фролова. Товарищи говорят о его «электронной оперативности», большой четкости и организованности. Редкий выпуск «Последних известий» обходился без его материалов.
В своей книге «Репортер у микрофона» М. Фролов привел некоторые репортажи военного времени. И сейчас нельзя без волнения читать строки репортажа, который вел журналист 6 февраля 1943 года с Финляндского вокзала, где происходила встреча первого после прорыва блокады поезда с Большой земли. «Я представляю себе: где-то на полустанке пассажир сказал кассиру торжественно и радостно: „Ленинград“… Да, давно кассиры не продавали билетов в Ленинград. Поезд уже близко, виден дымок. Послушайте, друзья, настоящий поезд. Добро пожаловать, товарищи пассажиры и железнодорожники!»
Фронтовая бригада уцелела, хотя не один раз рисковала жизнью, а для многих журналистов поездка на фронт заканчивалась трагически. В первомайском номере стенгазеты (1942), выпущенном в Радиокомитете, А. Фадеев среди других материалов увидел портрет девушки и некролог. Сам факт появления некролога означал, что город оставил позади те страшные месяцы, когда смерть воспринималась как явление совершенно обыденное. А. Фадеев рассказал: «Некролог скупо говорил о том, как эта девушка в тяжелых условиях зимы, день за днем недоедая, недосыпая, коченея за письменным столом, вела редакционную работу. Потом, по заданию Радиокомитета, она выехала на фронт и была убита… Рядом с некрологом было помещено наивное, трогательное и теплое стихотворение, посвященное ей». Все это говорилось об Ане Аскинази (Васильевой), одной из многих журналисток ленинградского радио.
«Репортажкой» гордились в Радиокомитете, за ее работой пристально следили в городском комитете партии. Если бы не помощь руководства, автобус стоял бы обледеневшим, как стояли в городе тысячи машин: ведь бензин был в цене хлеба. Но для «репортажки» горючее нашлось. Деятельность Радиокомитета по созданию передач с фронта и о фронте вызвала глубокий интерес в Центральном Комитете партии. В начале 1943 года группа корреспондентов выезжала в Москву, была принята секретарем ЦК ВКП(б) А. Щербаковым и подробно доложила о ленинградском опыте фронтового радиовещания.
Репортажи ленинградского радио, их успех стали возможны благодаря коллективным усилиям многих людей. Отдавая должное личному мужеству и энергии журналистов, мы должны помнить и о тех, кто непосредственно не стоял у микрофона. Речь идет и об инженерах, и об операторе звукозаписи, и руководителях Радиокомитета.
Что же касается репортеров, то они испытывали большое удовлетворение оттого, что их голос связывал город и фронт, что их слышала страна. Так вознаграждалась нелегкая, но всем видная работа. Репортеры Радиокомитета не имели военных званий, но были фактически военными журналистами. Руководитель бригады М. Блюмберг получил два ордена Красной Звезды. Были вручены боевые награды и другим репортерам. Вскоре после победы к нам, студентам отделения журналистики Ленинградского университета, пришел Лазарь Маграчев. Он рассказывал первокурсникам и второкурсникам, многие из которых закончили войну в Берлине и Праге, о том, как проходила капитуляция фашистской Германии. Собственно, это был рассказ о последнем репортаже, который вела из поверженного Берлина фронтовая бригада ленинградского радио.
Лучшие передачи ленинградского радио блокадной поры обладали одним свойством – они были незаменимы. Речь идет не о конкретной передаче, а об определенных явлениях, формах как таковых. Ничто не могло заменить, скажем, «Писем с фронта» и «Писем на фронт», трудно представить себе что-либо похожее на «Радиохронику» – удивительный сплав литературы, публицистики, информации и музыки. Не было эквивалента и документальному репортажу, прочно связавшему Ленинград с фронтом.
К СОВРЕМЕННИКАМ И ПОТОМКАМ
Писательские будни. «Сие интересно для истории».
«Мы живем одной мыслью».
«Нам декабрьские дни сентября тяжелей».
Стихи на войне.
«Наши страдания окупятся, наши раны затянутся».
В условиях, доселе невиданных, говорило ленинградское радио, и поэтому оно искало новые формы разговора со cлушателями. Одной из таких форм стали беседы писателей с горожанами. Они существенно отличались от прежних, довоенных выступлений литератора. Теперь писатель прежде всего касался не узколитературных проблем, а того, что составляло суть сегодняшней жизни. Поэтому нельзя считать выступления Н. Тихонова и В. Вишневского, О. Берггольц и С. Спасского лишь очередными литературными передачами. Если же в этих речах и шел разговор о судьбе писателя в дни войны и блокады, то она рассматривалась как часть общенародной судьбы. Наконец, при всем своеобразии каждого писательского голоса, эти речи, как правило, становились не обычным выступлением с трибуны, а беседой по самой своей сути. Писатель знал о физическом состоянии слушающей его аудитории, он должен был остерегаться громкого слова, общих, ходульных рассуждений. То, что и в обычных обстоятельствах не могло украсить речь, теперь становилось оскорбительным.
Действительно, публицистика военных лет, выступления писателя по радио в частности, не была чисто литературным делом. Так к ней не относились и тогда. На тексте радиоречи Н. Тихонова 7 ноября руководитель Радиокомитета написал: «Сохраните это, сие весьма интересно для истории». Речь Н. Тихонова – важный документ, характеризующий время. От имени Ленинграда обращался писатель к Москве и Ростову, Ханко и Мурманску. Он говорил о всенародном характере войны: «У нас воюют и женщины, самые тихие и старые, школьники, самые резвые и юные. Старушка, перешивающая для бойца теплые вещи, воюет!» Писатель поднимал вопрос о месте интеллигенции в дни войны: «Писатели и поэты, артисты и инженеры, врачи, художники, скульпторы Ленинграда – мы боремся вместе со всеми бойцами, потому что сами – бойцы. Когда настанет момент нам всем оставить оружие своей профессии и взять винтовки, мы возьмем их и будем сражать врага до последней капли крови, до последнего вздоха». Речь Н. Тихонова была произнесена в день парада на Красной площади. Она тверже, можно сказать, сдержанней публицистических выступлений, прозвучавших по ленинградскому радио в сентябре – октябре 1941 года.
Этим же отмечена речь О. Берггольц, посвященная празднику Октябрьской революции. Напомнив о прошлых мирных Октябрьских торжествах, о том, что теперь не было ни демонстраций, ни фейерверков, она сказала: «Никогда еще не встречал и не праздновал Ленинград великой даты так торжественно, как в 1941 году!.. Ведь мы отмечаем двадцать четвертую годовщину Великой революции на ее родине, у ее колыбели, в нашем советском русском Ленинграде. Мы потом, при встрече, очень подробно расскажем вам, наши далекие друзья и товарищи, как судорожно рвался враг в Ленинград». А ведь так не говорили ленинградцы в сентябре, не могли говорить: «Мы исполнены сегодня сурового, высокого внутреннего торжества». Конечно, Берггольц не могла представить себе тогда, что городу предстоит пережить еще больше двух лет блокады, что впереди страшная зима, о которой она напишет: «Прожив декабрь, январь, февраль, я повторяю с дрожью счастья: мне ничего живым не жаль». В речи 10 ноября ее разговор со страной, с людьми за кольцом был необычайно сердечен. Вместе с тем это именно беседа, не очерк, не статья – здесь все рассчитано на голос, интонацию. «Вы спрашиваете, как мы живем? Мы живем одной мыслью, одним стремлением – беспощадно уничтожать врага у ворот Ленинграда… Для нас слились теперь в одно оборона Москвы и оборона Ленинграда». Писатели помогали жить и бороться сегодня, они также вглядывались в завтрашний день. 12 ноября Сергей Спасский сказал: «Трудно представить, как мы будем вспоминать эти дни. О чем мы станем рассказывать? Вероятно, о затемненных улицах, о том, как приходилось нам вечерами осторожно идти сквозь холодный черный воздух, среди невидимых зданий. И при этом мы были довольны, что и в таких слепых переходах мы правильно находим знакомый путь. Разумеется, мы вспомним о снарядах, поразивших знакомые дома, о сигналах тревоги и отбоя и о том, как со знанием дела мы обсуждали голоса зениток и свист фугасных бомб. И все это будет казаться и странным, и удивительным для тех, кто не живет в Ленинграде сейчас». В ноябре 1941 года говорил Спасский о неизбежной победе, о том, какой предстанет военная пора из еще далекого мирного времени.
