Мы
Мы живем в вилке между ужасом и соблазном: ступишь налево — круто, ступишь направо — смерть. Наша структура спятила, зажила своей собственной жизнью, раздулась, заважничала, забыла о вспомогательном назначении и выпендривается перед самой собой. Мы остались без несущей конструкции, заполняем, как можем, бесформенное пространство.
Мы — это многокилометровая гусеница машин с тысячей пар огненных глаз, медленно волокущаяся вдоль пустынных тротуаров.
Мы — это перевернутая пирамида стариков над единственным поздним ребенком, недоумевающим, почему его жизнь является объектом устремлений такого множества советчиков.
Мы одновременно делаем десяток дел, думаем сразу о сотне вещей, жадничая, набираем еще и еще до кучи, словно хотим прожить параллельно тысячу жизней, бегая между ними, как ткачиха на фабрике бегает между станками.
В гонке за тем, чтобы достичь, мы поработили себя так, как никто другой: мы узнали съедающего нас изнутри тигра, привыкшего питаться человечиной.
Мы набили каменные коробки электронными ящиками и молимся на мелькающие на экранах разноцветные блестящие картинки.
Мы пьем пиво и катаем шары под металлическое щелканье, потому что нас не научили, что еще можно делать, чтобы было интересно.
Мы ступаем по мягкому пушистому ковру, но падаем на голый и твердый асфальт.
Мы носимся по миру, проглатывая километры, но нам не выбраться из собственной скорлупы.
Мы твердо стоим на ногах, ощущая под ними пропасть.
А когда наша кривая структура окончательно раздуется и лопнет, мы пробьемся сквозь ржавый металл и оплетем развалины густой и буйной листвой, потому что разучились создавать новые четкие формы.
Суд
Льет дождь за стенами старинной церкви, словоохотливая служительница показывает фрески, изображающие ад и рай, рай высоко на сводах, в виде небесного города с галереями, при тусклых лампах и сумерках за окном трудно его рассмотреть, а ад написан внизу, совсем близко, на расстоянии вытянутой руки, в нем бурлят котлы на кострах, белые бестелесные фигуры волокут грешников, страшные твари их пожирают, людские достоинства и недостатки скрупулезно взвешиваются на весах, и неумолимо отслеживается, что перевесит. А на самой вершине купола — лик Иисуса с ужасными глазами, он смотрит с гневной угрозой, если долго стоять под его взглядом с задранной головой, подумаешь: ну, зачем ты нас пугаешь, Господи, разве мы заслужили?
Страшный суд еще впереди, а промежуточный уже состоялся: голос из прошлого, прозвучав в телефонной трубке, сообщил, что подошла круглая дата со дня окончания института, и что надо собраться, и вот я стою в ярко освещенном зале и смотрю, как входят из дверей, как на сцену, те, кого можно узнать, и кого — нельзя, первых, слава Богу, пока еще больше.
Сорок человек сидят за длинным столом, по очереди встают, говорят о себе, кто коротко, кто пространно, никто не хвастается, никто не жалуется, сообщают, какая у кого работа и дети. Бывший преподаватель, прежде казавшийся стариком, а теперь недалеко ушедший от нас, говорит, что наш выпуск — не то, что теперь, и какие мы замечательные, а нам-то казалось — балбесы. Слушали Битлз, ходили на вечера, гуляли, возвращались под утро домой, курили сигареты, пили сухое вино. А теперь — дяденьки и тетеньки, дедушки и бабушки — у многих внуки.
В перерывах рассыпаемся на группы и говорим. Выясняется, что былые ужимки у всех сохранились: дама, приехавшая из Канады, как и раньше, считает, что была всегда и во всем не права. Солидный господин, владелец фирмы, сохранил привычку к пространным речам с туманным значением. Третий, примериваясь к торту, пританцовывая, говорит, что работает в грязи мастером теплосетей, что его в его возрасте больше никуда не возьмут, и отрезав кусок с розочкой, беспечно его уминает.
И последняя партия выступающих, расчувствовавшись, говорит комплименты себе и другим, какие мы все растакие, как прошли через трудные времена и не стали бомжами, как все выплыли и не пропали. То ли потому что изрядно выпили, то ли потому, что хотим разгадать, а куда подевалась жизнь, взяться ли искать ее теперь, как бабушка ищет по сумке потерянный кошелек, или, плюнув на поиски, просто смириться с потерей.
И все смотрят друг на друга, гадая, кто же знает ответ, и самый успешный, завоевавший такое высокое кресло, тоже смотрит растерянно, видно, и он не знает.
И пора уходить, кто-то садится в машины, остальные идут к метро, хлещет дождь, а мы, щурясь, тянемся парами друг за другом между институтскими корпусами, будто сдали еще одну сессию, а будет ли следующая — неизвестно.
После встречи идут круги, дама из Канады ходит по бывшим подругам, говорит до двух ночи в каждых гостях, как она вечно не так поступала. Владелец фирмы, привычный к пространным речам, звонит забытым друзьям и говорит ни о чем, тратя чужое время. Бывший комсомольский работник, самый успешный из всех, стоит в церкви со свечкой, пытаясь скомпенсировать свой извилистый путь и будущие серпантины. А я, задрав голову, глядя в ужасные Божьи глаза, думаю, стоит ли гневаться на людей, если так быстро проходит их жизнь, надо ли наказывать мотыльков, слетевшихся к яркой лампе.
Хозяйка
Я у своей жизни не приживалка, а хозяйка.
Если у меня чего-то нет, это потому, что сама не хочу или не дошли еще руки.
Если все же не получается, значит, оно для меня не самое главное.
Если я делаю ошибки, это я тренируюсь, чтобы в более ответственный момент поступить правильно.
Если работаю и стараюсь, и все безрезультатно, это чтобы набраться впечатлений и опыта.
Если устаю, это чтобы по контрасту ощутить прелесть отдыха.
Если не могу вовремя остановиться, это потому что не хочу потерять надежду.
Если нет больше сил, это я познаю пределы собственных возможностей.
Если не могу ни на что повлиять и ситуация выходит из-под контроля, это чтобы можно было отстраниться и изучать борьбу высших сил на примере собственной судьбы.
Если не могу помочь тем, кого люблю, это потому, что они должны научиться рассчитывать на себя и бороться самостоятельно.
Если жизнь не оставляет мне выбора, это оттого что я не хочу забивать себе голову всякой ерундой.
Если она засасывает меня в свою воронку, это я всецело отдаюсь ее потоку.
Если валит на меня одно за другим непредвиденные события и доводит до полного исступления ума, это я сама ни от чего не отказываюсь, потому что только так рождаются мысли.
Если я разочаровываюсь, так это потому, что хочу, наконец, повзрослеть.
Если мучаюсь, так для того, чтобы выстрадать истину.
Если я ношусь, как сумасшедшая, и горю в огне, это потому, что выбрала жить на полную катушку.
А если жизнь скажет: ну ладно, хорошенького понемножку, я отвечу, что как раз собиралась выходить на этой остановке, потому что здесь я еще не была.
