Можно предположить, что в букете мисс Бланш Амори была не одна-единственная роза, а если так — почему бы этой доброй девушке было не поделиться от своего избытка и не осчастливить возможно большее число кавалеров?
Глава XLVI
Monseigneur s'amuse [20]
Званый вечер в Гонт-Хаусе не на шутку подорвал силы майора Пенденниса, и как только он решил, что может без опасности для жизни сдвинуть с места свое усталое тело, он, кряхтя, перебрался в Бакстон — искать утоления своим мукам в целебных водах этого местечка. Парламент не заседал. Сэр Фрэнсис Клеверинг с семейством отбыл в деревню, и за короткий промежуток в несколько недель, минувших между этой главой и предыдущей, дело, в которое мы посвятили читателя, не продвинулось вперед. Однако Лондон с тех пор опустел.
Сезон кончился: юристы, соседи Пена, разъехались на судебные сессии, а более светские его знакомые отбыли на континент либо ради здоровья и развлечения охотились в Шотландии. Редко кого можно было увидеть в оконных нишах клубов и на безлюдных тротуарах Пэл-Мэл. Перед воротами дворца не маячили красные мундиры; придворные поставщики отдыхали за границей: портные отрастили усы и поплыли вверх по Рейну; сапожники, поселившись в Эмсе или в Бадене, краснели, встречая в этих веселых городках своих заказчиков, или понтировали за зеленым столом, рядом со своими кредиторами; священники Сент-Джеймского квартала произносили проповеди в полупустых церквах, где среди молящихся не было ни одного родовитого грешника; оркестранты из Кенсингтонского сада убрали в чехлы свои медные трубы и серебряные флейты; по берегу Серпантайна лишь изредка проползали ветхие коляски и кареты, и Кларенс Буль-буль, которого обременительные обязанности клерка в государственном казначействе до сих пор держали в столице, проезжая под вечер верхом по Роттен-роу, сравнивал парк с пыльной Аравийской пустыней, а себя — с бедуином, что держит путь сквозь эти бескрайние пески. Уорингтон уложил в чемодан изрядное количество дешевого табака и, как всегда на каникулах, отправился к брату в Норфолк. Пен на время остался в квартире один — этот светский молодой человек не всегда мог покинуть Лондон по первому желанию, и сейчас его связывала работа в "Пэл-Мэл", где он исполнял должность редактора, пока заправлявший делами газеты капитан Шендон проводил отпуск с семьей в благодетельном приморском курорте Булони. Хотя мистер Пен, как мы видели, уже несколько лет изображал себя пресыщенным и уставшим от жизни, на самом деле это все еще был молодой человек отменного здоровья, с прекрасным аппетитом, который он с величайшим усердием и вкусом удовлетворял, по крайней мере, раз в день, и постоянной жаждой общества, доказывавшей, что он далеко не мизантроп. За неимением хорошего обеда он не гнушался плохим; за неимением блестящих, или знатных, или очень красивых знакомых мирился с любым обществом, в какое случалось ему попасть, и бывал вполне доволен в дешевом погребке, на пароходике, идущем в Гринвич, на пешей прогулке в Хэмстед с мистером Финьюкейном, своим собратом по газете, либо в заречном летнем театрике, либо в королевском саду Воксхолл, где он свел дружбу с прославленным Симпсоном и здоровался за руку с главным куплетистом и с наездницей из тамошнего цирка. И, глядя на ужимки одного из них и на вольты другой с язвительным презрением, не лишенным жалости, он еще успевал сочувственно наблюдать публику: бесшабашных юнцов, дорвавшихся до интересного зрелища; степенных родителей, чьи дети смотрели представление, смеясь от восторга и хлопая в ладоши; несчастных отверженных, смеявшихся не столь невинно, хотя, может быть, и громче, и приносивших сюда свою молодость и свой позор, чтобы потанцевать и повеселиться до рассвета, утопить горе в вине и заработать на кусок хлеба. Этим своим сочувствием к людям всякого звания Артур частенько хвалился; оно было ему приятно, и он выражал надежду, что сохранит его навсегда. Как другие увлекаются живописью, или музыкой, или естественными науками, так любимым занятием Пена, по его словам, была антропология; он не уставал любоваться родом человеческим в его бесконечном разнообразии и красоте; с неизменной радостью созерцал все его разновидности — будь то сморщенная старая кокетка или, на том же бале, стыдливая красавица в расцвете молодости; будь то дюжий гвардеец, обхаживающий служанку в парке, или невинный крошка Томми, кормящий уток, пока его нянюшка слушает гвардейца. И в самом деле, человеку, чье сердце еще не замутилось, это занятие доставляет радость неиссякаемую, и, может статься, тем более острую, что чувство это тайное и к нему примешана грусть: ибо такой человек хоть и не один, но одинок и оторван от других.
Да, Пен был не прочь похвастать и покрасоваться перед Уорингтоном.
— В молодости я был так неистово влюблен, что, верно, навсегда задушил в себе это пламя; и если я когда женюсь, то женюсь по расчету, на девушке воспитанной, доброго нрава, приятной наружности — ну, и с деньгами, чтобы нашу коляску меньше трясло на жизненном пути. Что до романтики — так с этим покончено, я всю ее растратил и состарился до времени, чем и горжусь.
— Чушь! — проворчал Уорингтон. — На днях ты вообразил, что лысеешь, и этим тоже хвастался. А сам тут же начал употреблять помаду и с тех пор благоухаешь, как целая цирюльня.
— Ты Диоген, — возразил Артур. — Живешь в бочке и от всех того же требуешь. Ты просто гадкий старый циник. Фиалки пахнут лучше, чем застоявшийся табачный дым.
Но, отвечая своему прозаическому другу, Пен покраснел, и, правду сказать, он был занят собою куда больше, нежели подобало разочарованному философу. В самом деле, к чему бы человеку, пресыщенному светом, так украшать свою особу в угоду этому самому свету, к чему бы усталому пилигриму носить такие узкие башмаки и наводить на них такой глянец?
И вот, в это-то скучное время года, как-то в пятницу, ясным осенним, вечером, мистер Пенденнис, дописав у себя в редакции блестящую передовую статью — ее мог бы написать сам капитан Шендон, если б был в духе и захотел поработать, но он работал только по принуждению, — повторяем, дописав свою статью и с одобрением выправив влажный лист корректуры, мистер Артур Пенденнис решил заглянуть на южный берег Темзы и потешить себя фейерверками и прочими приманками Воксхолла. Он бодро сунул в карман пропуск, дававший бесплатный доступ в этот увеселительный сад "Редактору газеты "Пэл-Мэл", на два лица", и заплатил наличными за право перейти реку по мосту Ватерлоо. Пройтись от моста до сада было одно удовольствие, в небе светили звезды и глядели вниз, на королевские владения, откуда еще не взвились, соперничая со звездами, ракеты и римские свечи.
Прежде чем вступить в волшебное царство, где каждый вечер зажигают двадцать тысяч "добавочных" лампионов, всем нам, вероятно, доводилось пройти по темному, мрачному проходу к турникетам, за которыми скрыты от непосвященных чудеса Боксхолла. В стенах этого прохода есть два ярко освещенных окошка, а за ними сидят два джентльмена, из коих один взимает с вас деньги, если вы частное лицо, а другой берет ваш пропуск, если у вас таковой имеется. Пен собрался предъявить свой билет у второго из этих окошек, но там уже вели какие-то переговоры мужчина и две женщины.
Мужчина, в шляпе, съехавшей на одну бровь, и в короткой потрепанной накидке, которую он носил с большим шиком, громко восклицал (Пен тотчас узнал этот голос):
— Клянусь честью, сэр, если вы сомневаетесь в моем слове, я очень прошу вас выйти из укрытия и…
— Господи помилуй! — вскричала старшая его спутница.
— Оставьте меня в покое, — сказал человек в окошечке.
— …и попросите мистера Ходжена, он сейчас в саду, пусть сам пропустит этих леди. Не бойтесь, сударыня, я не стану ссориться с этим господином, во всяком случав не при дамах. Будьте так любезны, сэр, найдите мистера Ходжена (это он мне дал пропуск, по праву самого близкого друга, а сегодня, я знаю, он поет здесь "Гробозора") и передайте, что капитан Костиган шлет ему поклон и просит выйти сюда и провести этих леди — сам я, сэр, но раз видел Воксхолл и не нуждаюсь ни в чьем заступничестве, но я хлопочу о дамах: одна из них никогда здесь не бывала, так неужели же вы воспользуетесь тем, что я по рассеянности потерял билет, и лишите ее этого удовольствия?
— Лишние разговоры, капитан. Я не могу отлучиться, — сказал контролер, и тут капитан крепко выругался, а старшая из женщин воскликнула:
— Господи помилуй, какая неприятность!
Младшая же, подняв глаза на капитана, сказала:
— Ничего, капитан Костиган, мне уже расхотелось идти. Пойдемте домой, маменька. — И хотя ей уже расхотелось идти, она не сдержалась и заплакала.
— Бедное мое дитя! — сказал капитан. — И вы, сэр, можете на это смотреть, и у вас хватает духу не впустить это невинное создание?
