Все в недоумении воззрились на эту пару. А незнакомец (он оказался егерем с соседнего кордона) вопрошает:
– И что же прикажете делать с вашим горе-охотничком? Забрался в мои угодья, и на моём озерке перестрелял моих подсадных уток. Ему бы сообразить, почему они после его выстрела не улетают. Нет, добил-таки всю привязанную птицу.
Егерь говорил, что хотел разбить ружьё об дерево, но уж больно хорошее оружие – жалко стало. Ну, разумеется, генерал, да и все остальные наши охотники принялись успокаивать рассерженного хозяина убитой подсадной птицы. Мол, готовы возместить, чем можно, потерю. Денег он не стал брать, а от снаряженных патронов, пороха, дроби, гильз не отказался. Этого добра ему отвалили, что называется, немерено. А потом усадили его за обильный стол и от души напоили и накормили. Однако, даже будучи пьяным, егерь горемычно ворчал, что подсадная утка у него особенная, выученная, она ему, как родная…
Охотничьи угодья – это великолепной красоты необъятные плёсы, залитые чистейшей водой, на метр-полтора глубиной. Какая же там божественная рыбалка с так называемым подсветом! Вот её-то я запомнил всю в деталях. Представьте: глубокая ночь, наша лодка бесшумно скользит по зеркалу неподвижных вод – это отец толкается на корме шестом – а я на носу просвечиваю глубины автомобильной фарой. Для её питания в лодке стоит аккумулятор. Что за прелесть эти картинки уснувшей природы, освещённые сквозь прозрачнейшую воду до жёлтого песчаного дна! Всё прекрасно видно, всё замерло у нас на глазах: луч света выхватывает из темноты всякую немыслимо зелёную травинку, ослепительно жёлтые с розовым кувшинки, замерших аспидно-чёрных жучков-плавунцов, мальков, висящих в водной толще блистающим серебристым облаком. Наконец, показалось главное чудо – длинное серое тело с блёстками, парящее над золотистым дном, едва пошевеливающее плавниками – щука. Она дремлет, не подозревая, что безжалостная рука человека сейчас оборвёт её мирное существование.
Отец откладывает шест, берёт острогу и с силой пронзает рыбину, пригвождая её ко дну. Такой добычей мы в ту ночь набили целый мешок, прибавив к щукам трех толстеньких золотистых карасей. Рыбалка шла удачно, однако природа приготовила нам сюрприз. В какой-то момент я, вперёдсмотрящий, прошептал:
– Пап, осторожней – впереди бревно.
Оно было обомшелое, зеленоватое, и со странными, конусообразными концами. Отец рыкнул и бросил мне:
– Держись!
Я непроизвольно схватился за борт, не понимая, что происходит. И только отметил боковым зрением, как резко воткнулась острога в это, обросшее мхом бревно. В тот же миг лодку чуть не перевернуло. Это «бревно» рвануло под днище нашего судёнышка. Отец с неимоверным трудом удержал острогу. А громадная рыбина, сумела освободиться от трезубца и уйти. Мы с изумлением и огорчением рассматривали сломанный зубец остроги.
– Такую страшилу острогой не возьмёшь, – сказал отец, – такую только из ружья можно добыть.
На будущий год он таки застрелил щуку-монстра. Из её хребта вырезали обломок нашей остроги.
Но вернёмся к рыбалке. По её окончании, мне доверили перебирать рыбу и нанизывать каждую под жабры на бечеву – это для того, чтобы опустить вязанки щук и карасей в озерную воду. Так рыба не испортится, ибо ещё живая. Занятие, ни весть, какое интересное, но требующее внимания. А я это упустил из виду. Потянулся за очередной рыбой, как вдруг в воздух взвился щурёнок и намертво вцепился острыми зубками в руку. Отец охотничьим ножом разжимал челюсти этого хищника. Мелкий был гадёныш, а ранка не заживала долго, и шрамик в виде серпа остался на всю жизнь.
Зоопарк
Раз уж разговор пошёл о природе и живности, невозможно обойти вниманием Калининградский зоопарк. В одних источниках говорится, что после штурма Кёнигсберга, там уцелело всего четыре зверя – лань, осёл, барсук и бегемот; в других – только три – лама, и опять же – барсук и бегемот. Приводится сохранившийся в архивах администрации дневник зоотехника (военнослужащего) Полонского, который спасал израненного бегемота по имени Ганс. В него, как утверждают публикации «попало 7 шальных пуль». А кроме того он 13 суток был без пищи и воды. Зоотехник лечил погибающего бегемота вливанием водки – целыми вёдрами – и очистительными клизмами. Ганс оклемался, во всяком случае, когда я его увидел в 1948 году, он был вполне жив, с виду здоров, и очень симпатичен. Правда, звали его мы, юные биологи из кружка при зоопарке, не Гансом, а Герингом за неимоверную толщину. Все любили этого добродушного, благожелательного зверя. А вот на счёт «шальных пуль», угодивших в Ганса-Геринга, придётся кое-что уточнить.
Бегемот Ганс со своим спасителем – зоотехником Владимиром Петровичем Полонским.
Много позже, когда я работал в газете «Вечерняя Москва», зам. главного редактора Юра Алфимов, штурмовавший Кёнигсберг, узнав, что я занимался в кружке юных биологов при Калининградском зоопарке, весело сказал:
– Как же, как же, помню толстого как Геринг бегемота. Я в эту тушу тоже разрядил свой пистолет.
И очень удивился, когда я рассказал, что бедный бегемот скончался от внутренних болезней, вызванных многочисленными ранениями. Из умершего Ганса-Геринга, спасённого нашим солдатом-зоотехником, Мари Павловна, главный ветеринар зоопарка, извлекла около двух килограммов пуль. Тех самых «шальных», всаженных в него нашими воинами, такими же весельчаками, как Юра Алфимов.
На главной магистрали города, между сгоревшим оперным театром и областной библиотекой, высился памятник. Был он в долгополом старинном плаще-накидке, похожем на шинель, и смахивал на германского генерала. Вот наши солдатики и стреляли в ненавистного вражеского вояку, хоть и бронзового. Надо же было разрядить накопившуюся ненависть к тем, кто столько бед принёс на родную землю! Да невдомёк им было, что надпись Schiller на постаменте означала, что сей «генерал», не кто иной, как великий поэт Шиллер, весьма почитаемый и в России. В Калининграде по его адресу сочинили присказку: «А кто сейчас не пьёт? Все пьют, только Шиллер не пьёт. У него дырка в горле, потому всё выливается».
Потом родилась новая присказка: «А кто сейчас не пьёт? Все пьют, даже Шиллер, ему горло залатали и он тоже пьёт».
Но вернёмся в зоопарк. Там я стал председателем кружка юных биологов. Мы вели дневники наблюдений, помогали служителям кормить зверей, убирать вольеры. Надо сказать, что Кёнигсбергский зоопарк считался одним из крупнейших в Европе. Там, по рассказам, был ресторан с экзотической кухней, функционировал, якобы, так называемый живой тир. За очень большие деньги можно было занять место на стрельбище, на которое внезапно выпускали зайцев, лис, других зверей – каких закажет любитель подобной «охоты». Разумеется, тигров, львов, слонов и прочих жирафов под выстрелы богатых бездельников не подставляли. Впрочем, по-моему, «живой тир» – это одна из легенд, коих во множестве ходило по бывшей Восточной Пруссии.
Самую большую заботу мы проявляли в отношении тигрёнка по кличке Чандр, прибывшего в Калининград, кажется, из Рижского зоопарка. Что там случилось с мамашей-тигрицей, не помню, то ли она скончалась при родах, то ли отказалась кормить потомство – такое бывает тоже. Но застряло в памяти, что тигрёнка там выпаивали коровьим молоком. В результате – рахит. Когда он к нам прибыл, то нормально ходить не мог, неподвижные, как бы сросшиеся задние лапы малыш таскал за собой. Наш ветеринар Мари Павловна ужасно ругалась: «Дикари! Разве можно тигра коровьим молоком поить?!» И вот мы поочередно принялись, по её рекомендации, заниматься с тигрёнком своеобразной физзарядкой. Бросали ему в клетку канат с толстым узлом, он привычно, как и всякая кошка, вцеплялся когтями в эту «добычу», а мы тащили канат к себе. Тигр упирался всеми лапами, в том числе, и рахитичными. Так мы помогали ему преодолевать последствия рахита ежедневно, в течение двух лет, что я бывал в зоопарке. И зверь наш стал буквально на глазах поправляться. Уже не таскал за собой лапы, омертвелые конечности понемногу оживали, он даже принялся, хотя сначала и слабо, опираться на них. Потом всё увереннее, попытка за попыткой, пробовал приподняться сразу на все четыре конечности. Когда я, спустя несколько лет, вернувшись в Калининград на время академического отпуска, полученного в институте, пришёл в родной зоопарк, первым делом отправился к тигру.
День был выходной, народу полно. Мой тигр, по обыкновению кошачьих зверей, в полдень отсыпался, не обращая внимания на публику. Я перешагнул через изгородку под удивлённоиспуганный шум толпы, и приник к мохнатому уху тигра, выставленному между прутьев клетки. Прошептал ласково:
