Каким-то образом исхитрившись, я в образовавшийся на секунду просвет вложил всю силу и ненависть в удар по незащищённому подбородку противника. Тот рухнул.
– Нокдаун, – удивлённо констатировал наш тренер, и обратив ко мне разъярённую физиономию, наградил всеми непечатными эпитетами, каковые я вполне заслужил. А заключил речь так:
– В морду бить можешь в уличной драке, а здесь ведут бой по правилам.
Мне эти правила не пришлись по душе. Тем более, я узнал, что в спарринг со мной чемпион поставил, наверное, из вредности, боксёра-разрядника. Тот и обращался со мной так, будто перед ним тренировочный мешок с песком. Уверовав, что в этой секции я так и останусь партнёром для отработки ударов, я «сделал ручкой» и навсегда распрощался с боксом.
В школе, естественно о моём позорном дебюте на ринге никто не узнал. Ну, не мог я подмочить свою репутацию! Тем более, что она складывалась не только за счёт спортивных подвигов. Следует отметить, что я прилично учился, а мои сочинения учительница русского языка и литературы зачитывала во всех классах, как пример творческого отношения к её предмету. Но самым главным в моей школьной биографии, увы, окончательно убедившим в собственной исключительности, было то, что меня, ученика 6-го класса, назначили главным редактором школьной стенной газеты. И сопливому младшекласснику, которому надлежало носить портфель за старшими, подчинялись, без пяти минут выпускники, составлявшие редакционную команду. Они беспрекословно, по указаниям малолетнего главреда, оформляли листы с текстами заметок, большинство которых сочинял я, рисовали иллюстрации и смешные карикатуры. Как тут не закружиться юной голове?!
На фоне таких незаурядных достижений для кого-то прозвучит странным, может быть, неправдоподобным сообщение: Марка Гаврилова из школы, где он числился на первых ролях, исключали ТРИЖДЫ!
Первый раз, не удивляйтесь, за элементарное хулиганство. Надо сказать, что я никогда не был пай-мальчиком. Взрослые постоянно натыкались на мой щетинистый характер, удивлялись моим поступкам, порой не вписывающимся в общепризнанные нормы. А моя мама была «званым гостем» нашего классного руководителя, исторички, милейшей Таисии Алексеевны, а так же директора школы. Например, её вызвали по весьма неожиданному поводу:
– Скажите, пожалуйста, Анна Борисовна, у вас, жены районного прокурора, что – нет средств для приобретения зимней одежды вашему сыну? Почему он ходит по морозу в лыжном костюме!
Мама была ошарашена. Ей было невдомёк, какой спартанский образ жизни ведёт её старший сын. Она отлично помнила, как по утрам отправляла в школу Марка, после сытного завтрака, одетого в тёплое зимнее пальто. Откуда ж ей было знать, что он, выйдя во двор, прятал пальто в будку своего любимого пса Индуса, а на занятия отправлялся, как правило, в спортивной форме, так как каждый день были или уроки физкультуры, или тренировки. Возвращаясь с уроков, вытаскивал пальто из будки, и, чин-чинарём, являлся домой при полном параде.
Мамин визит в школу, где её просветили по поводу моих походов по морозцу налегке, слегка приоткрыл плотную завесу таинственности над занятиями закаливанием организма. Впрочем, дальше расследование не пошло. Да тут ещё вмешалась медицина: при регулярном обследовании, коему подвергали советских школьников, у меня обнаружили расширение сердца. Последовало категорическое запрещение на физические нагрузки сверх какого-то смехотворного минимума, а так же освобождение от занятий физкультурой. Последнее вызвало лютую зависть одноклассников. Только это не означало, будто мне завидовали из-за того, что вот, ему можно не посещать урок, который другим в тягость. Ничего подобного! Занятия по физкультуре у нас любили, физкультурник вёл их изобретательно: мы, в основном, соревновались в быстроте, выносливости, реакции, играли в нашем просторном спортзале в волейбол, баскетбол, теннис, и даже в мини-футбол. Завидовали мне из-за того, что «вот, мол, ему дали поблажку, а мне нет».
Знали бы врачи, что после вынесения их приговора по поводу расширившегося сердца я ещё настырнее принялся закаливаться, укреплять и развивать свой мышечный и мускульный аппараты. Именно тогда и приволок во двор вагонеточную ось с колёсами для упражнений тяжёлой атлетикой. Опять же, разумеется, всё это делалось в тайне от родителей. Да им в то время было не до меня. Но об этом поговорим позже…
Запреты на физкультуру и чрезмерные физические нагрузки действовали год. Затем был повторный, контрольный медосмотр, в заключение которого эскулапы удовлетворённо заявили:
– Вот что значит вовремя дать правильный диагноз и назначить необходимые ограничения. Даже следов расширения сердца не осталось!
Но мы отвлеклись от темы. За какое же хулиганство меня попёрли из школы? Наверное, спортивные, литературные победы не давали мне ощущения полноты жизни. Во мне жил неистребимый шкодник и весельчак-шалопай. Это ведь неописуемое наслаждение наблюдать, давясь смехом, как соученики и учитель пытаются что-либо написать на доске, которую ты загодя натёр свечкой. Мел скользит по навощённой поверхности, и не пишет. В классе ржачка, урок сорван. А как вам понравится такая моя придумка?
Перед входом в школьный спортзал находился крохотный тамбур. Достаточно вывернуть там лампочку, и становится темно, как в закупоренной бочке. А теперь на крюк, которым запирается вверху входная дверь, вешаем нечто. Школьники, проходя на занятия, стукаются головами об это нечто, и начинают орать, чтобы «дали здесь свет!». Приходит электрик, вворачивает на место лампочку, включает её, становится светло, и тут же раздаётся оглушительный визг девчонок – с крюка свисает отвратительная дохлая ворона.
И эти, и другие шкоды оставались безнаказанными. Если кто-то и догадывался, чьих это рук дело, то помалкивал – стукачество было не в чести даже у преподавателей.
Но ведь было что-то, что послужило поводом к исключению меня из школы? Как говорится, что было, то и послужило.
У нас появился англичанин, то есть, преподаватель английского языка, которого я невзлюбил с первого же урока. Всё в нём раздражало: и полувоенный строгий костюм, и до блеска начищенные сапоги, и манера отрывисто, командным тоном разговаривать с нами, учениками, будто перед ним солдаты на плацу. Вызывало неприязнь его заикание и нервическое подёргивание щекой, когда он злился. Правда скоро нам стало известно, что англичанин бывший фронтовик, и что подёргивание и заикание – результат контузии. Меня это, однако, не смягчило, и моя неприязнь не убавилась. Чего уж тут копаться в психологических истоках этой нелюбви. Англичанин мне был неприятен лишь тем, что его предмет оказался мне не по силам. Надо было зубрить слова, а всякая нудная зубрёжка была не по мне. По той же причине я недолюбливал, скажем, и учительницу-химичку, очень бледную, худую даму с впалой грудью и тишайшим до шёпота голосом. Не давался мне её предмет, ведь там надлежало учить формулы, а неприятие его отражалось на преподавателе. Я прозвал её Марией Кюри-Складовской, и выше трояка за дырявые по химии знания никогда не получал. Только на выпускных экзаменах (куда деваться!) поднатужился, и не без помощи шпаргалок, отхватил, к вящему изумлению Кюри-Складовской, пятёрку. В аттестат, правда, зачли четвёрку.
Если химичка вызывала снисходительную жалость, то бравый заика-англичанин даже клички не удостоился. Я пытался изводить его: натирал доску воском, прятал тряпку для стирания писанины на доске, насыпал пудру в классный журнал, подкладывал кнопки на его стул – ничто не выводило непробиваемого преподавателя из себя. А ежели он и злился, в тайне от нас, то это было заметно лишь по усилившемуся заиканию. Тогда я сам однажды вышел из себя и запустил в англичанина, когда он шёл к своему столу и был ко мне спиной, бумажного голубя. Голубь уткнулся в него. Англичанин развернулся, строевым шагом направился прямо ко мне, взял за шиворот, от чего с рубахи отлетели пуговицы, и – вы не поверите – держа меня над полом, пронёс до двери и вышвырнул из класса.
Я был в бешенстве. Такого позора переживать мне не приходилось. Выскочил на улицу, не зная, что предпринять, чем отплатить проклятому англичанину, такому же ненавистному, как его неподдающийся предмет. Словно в утешение ко мне подкатился кудрявый весёлый пёсик.
Молнией мелькнула идея отмщения. Я схватил в охапку пёсика, побежал обратно, открыл дверь в класс, и вбросил туда собачку. Каков был взрыв восторга, раздавшийся в классе – можете представить! Мне потом рассказали, что бедный пёс, оглушённый громом человеческих криков, прижался в угол. Англичанин, что-то ласково бормоча, пытался извлечь перепуганную собачку из укрытия, но та затравленно огрызалась, и даже исхитрилась укусить учителя за палец. Наконец, ученики накинули на неё куртку, и выдворили на улицу.
