Вот поэтому и был изменен план, поэтому теперь в просторном «Галифаксе» сидели все три группы вместе. Промежутки в сроках их высадки были предельно сжаты: вместо месяцев они стали исчисляться минутами.
Почему? Этого, разумеется, не знали ни члены группы «Сильвер А», ни «Сильвер Б», ни «Антропоид». Не знал этого и штабс-капитан Шустр, назначенный сопровождающим и командиром всех трех групп на время полета. Только он один должен был вернуться в Лондон и доложить об операции своему шефу, полковнику Моравцу.
— Все равно опять вернемся... — сказал Бартош из группы «Сильвер А», которая уже испытала на себе два неудачных вылета.
Члены этой группы устроились в самолете поудобнее, как и подобает стреляным воробьям.
— Я суеверен, верю в число три, — отозвался Валчик.
— Но я выскочу, потому что я называюсь Выскочил! — попытался пошутить Габчик, намекая на свою конспиративную кличку, однако вызвал только слабую усмешку своих товарищей.
Никто из них не знал, даже штабс-капитан Шустр, что на этот раз им наверняка не вернуться. Никто из них не знал о приказе, который получил командир самолета, канадский лейтенант Р. Хоккей: высадку произвести любой ценой! Добросовестность чешского пилота на стареньком «уайтли», дважды возвращавшегося в Англию с парашютистами на борту только потому, что он не мог высадить их на точно заданном участке, вызвала скрытое недовольство. Парашютисты были над Чехией — этого вполне достаточно! Никаких задержек в дальнейшем! Если Хоккей и не найдет по какой-либо причине точное место высадки, он все равно должен дать приказ к прыжку. Чтобы десантники не нервничали, ни в коем случае не следует доводить об этом до их сведения. Узнают об этом сами, когда приземлятся. Уж как-нибудь они там выкрутятся, не так ли?
Приказ ясен: высадку произвести любой ценой!
Но к чему, к чему такая поспешность?
...Самолет тяжело отрывается от взлетной дорожки, его четыре мотора работают на полную мощность.
«Все три оперативные группы с приданным им снаряжением были удобно размещены в просторном и отапливаемом самолете, — сообщит потом в своем рапорте штабс-капитан Шустр. — Вместе с английским экипажем в самолете находились 16 (шестнадцать) человек и все необходимое для осуществления операции».
Из шестнадцати человек, находившихся на борту самолета, семеро были экипированы так, что на британском военном аэродроме привлекали к себе внимание. На них были костюмы, башмаки и пальто, какие в ту пору носили в протекторате. В карманах — протекторатские гражданские удостоверения личности. У Габчика — с его фотографией, но на имя Зденека Выскочила под номером 3501, подписанное д-ром Кропачем, чиновником окружного управления в Простейове 27 января 1940 г. Одежду парашютистам приобрели сотрудники Моравца у евреев-беженцев, удостоверения изготовили в лабораториях британской секретной службы точно в соответствии с оригиналами, доставленными эмигрантами. В бумажниках Кубиша и Габчика лежит по пяти тысяч имперских марок и по десять пятидесятикронных бумажек.
Это, разумеется, уже не подделка.
Казалось бы, все в порядке. К тому же у каждого в кармане — по пистолету, английскому «кольту». А в носовом платке, в маленьком карманчике брюк и еще в нескольких потайных местах — крохотные стеклянные ампулки. Надкусишь, глотнешь — и твоя жизнь исчисляется несколькими десятками секунд. И тем не менее не все в порядке. Лишь позднее обнаружится, что, хотя парашютисты были одеты по протекторатной моде, на их белье все же остались английские фирменные этикетки и даже метки воинской прачечной и химчистки. Какое же представление об элементарных правилах конспирации имели те, кто снаряжал и отправлял этих людей в путь? Что знали они о возможностях нацистской полиции, какое понятие имели об условиях жизни в протекторате?
В самолете все, конечно, натянули на себя летные комбинезоны, члены экипажа — поверх своей формы, остальные семь — поверх штатской одежды. На головы надели резиновые шлемы, на ноги — резиновые сапоги.
Свою штатскую одежду каждый из них уже изрядно поносил еще в замке Белласиз, где, отрезанные от внешнего мира, в ожидании будущего, жили они, готовя себя к новой роли: заучивали на память свои новые личные даты, чтобы уметь отвечать механически, заучивали новые биографии, Которые в случае задержания и допроса могли бы выдавать за собственные. Но как бы смогли они согласовать с этими биографиями английские фирменные этикетки на белье?
Итак, семь человек, согласно представлениям их начальства, исчезли бесследно. Не было уже ни Бартоша, ни Валчика, ни Кубиша, ни Габчика с их именами, с их судьбами. В самолете сидели совсем другие люди, с другими именами, с другими судьбами. Но прежние парни исчезли вовсе не в тот момент, когда «Галифакс» оторвался от взлетной дорожки, а тогда, когда за ними впервые закрылись старинные ворота замка Белласиз. Чтобы они исчезли окончательно, необходимо было сочинить им другую судьбу, хотя бы для тех, которые знали их еще во Франции и в Англии по совместной службе в чехословацкой заграничной армии. Конечно, ни слова о них не было сказано ни в одном открытом приказе. Да это и понятно: они были очень порядочные парни — зачем причинять им неприятности! Но вдруг прошел слух, будто бы Кубиш и Габчик совершили какое-то уголовное преступление — то ли кражу, то ли бандитское нападение. И где же они? Да вот — сидят в тюрьме, получили, мол, пять лет. В таких случаях нет нужды много говорить — вскоре в их бывшем соединении об этом знал каждый. Кто первый пустил слух — никто не мог сказать, но он возымел гораздо большее действие, чем самые достоверные официальные сообщения.
Так пропали бесследно для своих сослуживцев и для возможных агентов немецкой разведки те, что сейчас сидели в «Галифаксе» и летели во мраке над чужой землей в неизвестность.
А в секретном сейфе разведывательного отдела эмигрантского министерства национальной обороны прибавилось несколько листков бумаги, вероятно, очень малозначительных в сравнении с тем, что еще там хранилось.
«Мое пожелание: в случае, если к не дождусь вашего возвращения па родину, прошу позаботиться о моей семье. Лондон. 28 декабря 1941 года». Подпись: ротмистр Йозеф Габчик. Ротмистр Ян Кубиш.
И еще кое-что: «В случае моей смерти известите эту английскую семью: мисс Эдна Эллисон, Санисайд Айтфилд. Нр. Уайтчерч, Сэлоп. Эта семья хранит мои вещи и знает, как с ними поступить».
Им дали возможность написать это последнее пожелание, не рассеивая их иллюзий о вероятности того, что как-то позаботятся об их семьях. Английские фирменные этикетки на белье, как мы еще увидим, были не единственным нарушением правил конспирации. Неужели только спешка вызвала столько организационных просчетов и серьезных ошибок в проведении конспиративных акций? Ведь лондонская осведомительная служба Моравца уже накопила кое-какой опыт работы на оккупированной нацистами территории; однако подготовка и проведение операции велись на куда более низком уровне, чем позволял опыт. Как знать, действительно ли в данном случае сказался результат спешки, или эти люди интересовали своих шефов только до тех пор, пока они выполняли свое задание?
Но те, что сидели сейчас в самолете, обо всем этом, разумеется, не думали. Они должны были спать, но никто из них даже не смежил век. Нет, не из-за холода, который отравил им первые два неудавшихся полета. Напротив, они вспотели, тяжело дышали. В отсеке самолета, где они находились, не оказалось даже отдушины, чтобы проветрить воздух; парашютисты были наглухо закупорены; в невыносимой духоте расплавлялась любая мысль. И вдобавок их тяжелая машина то резко вдруг снижалась и нарастал рев моторов, словно самолет шел в пике, то задирал нос вверх, то кренился влево, то вправо. Парашютисты не привязаны, их швыряет из стороны в сторону, они падают друг на друга, штабс- капитан Шустр, у которого не было резинового шлема, расшиб себе голову. Но и в этой сутолоке они расслышали грохот нескольких разрывов и треск коротких пулеметных очередей.
— Истребители... — произносит кто-то из них, и все понимают: они бессильны что-либо предпринять, им остается лишь сидеть и ждать, полагаясь на искусство пилота, который маневрирует так, что кое- кому из них становится не по себе. Штабс-капитан Шустр бледнеет. А когда пилот стремглав бросает машину вперед, от чего содрогаются даже искушенные летчики, штабс-капитан, не в силах подавить страх, бормочет: «Это конец...». Может, он вспомнил в этот момент сотни своих коллег-офицеров, которые сидят в тиши лондонских канцелярий, в то время как он выполняет столь рискованное задание — сопровождает парашютистов?
В Лондоне, когда он пишет свое донесение о полете, он уже спокоен и бесстрастно отмечает:
«22.49 — перелетели через французское побережье.
