— Ребята, чего вам надо? — стараясь говорить рассудительно, спросил Витёк. — Мы вас не трогаем.
— Не по-онял, — чернозубо улыбнулся старший. — Это мы тебя, шибздик, пока не трогаем. А захотим — тронем. Это наш поезд.
— В каком смысле — ваш? — поинтересовался Витёк (парадоксально, но, несмотря на явную опасность, ему действительно стало интересно — каким образом эти странные пацаны считают своей пригородную электричку).
Вожак безошибочно, по-звериному, уловил в Витьке подлинность интереса и отсутствие страха.
— Ты у меня щас доспрашиваешься… — прошипел он. Один из младших пацанов (тот, у которого нос на сторону) вырвал у Витька книжку с листком и швырнул на пол в проход.
— Подожди, Вонючка, узнать надо, — пробормотал сопливый.
Витёк проводил взглядом так и нерешённую задачу и оглядел вагон. Семья у входа поднялась как по команде. Ага, вот и команда:
— Петя, пошли отсюда! Куда, куда, в другой вагон! Покоя нет от этой шпаны!
Интеллигентного вида дядечка с интересом склонился над газетой. Тётка доела мороженое и теперь вытирала руки огромным клетчатым носовым платком. Никита побледнел в прозелень, тетрадка в руках трясётся. Капризка смотрит сквозь стену, куда-то за пределы вагона. Маринка от страха просто закрыла глаза.
— Отстаньте от нас, пожалуйста, — Витёк всё ещё старается быть вежливым, старается не злить парней.
— Сейчас я от тебя отстану, сопля! — заводится Вонючка.
— Ну кто бы говорил про сопли, — Витёк неожиданно улыбается, подмигивает носителю зелёных соплей и сразу лишается единственного защитника, который предлагал не драться, а что-то узнать.
— Ну, с-сука, щас я тебя порешу! — визжит сопливый и сверху бросается на Витька, тянется к его шее. Витёк успевает вскочить, но тут же падает, и пацаны, сцепившись, катятся в проход. Вонючка пинает клубок ногой, ещё один пацан сбивает шапку с Никиты. Маринка по-прежнему сидит с закрытыми глазами, похожая на статую в Летнем саду[55]. Капризка визжит и, выставив вперёд когти, бросается сзади на Вонючку, потому что он стоит ближе всех. Старушка в резиновых сапогах пробирается к краю вагона, волоча за собой букет и сетку с котом. Кот стукается о сапоги и оглушительно вопит.
— Милицию! Милицию мне! — шепчет старушка в переговорник, пробиваясь сквозь визг Капризки и вой кота. — Мальчишки вусмерть передрались! Скорее! Да почём я знаю, какой вагон! Где написано? Я без очков не вижу! В начало я садилась, не успевала. Идите скорее! Вусмерть, говорю! Да кот это мой вопит! Люди вы или кто?
Виктор Трофимович отложил подписанную характеристику на Кононова Алексея Геннадьевича, взял пирожок с капустой и подтянул к себе вчерашнюю сводку. До оперативки оставалось ещё сорок минут. Андрюша за столом заполнял какие-то бумаги. Внезапно что-то остановило тренированный милицейский взгляд. Несколько секунд Виктор Трофимович туповато пялился на листок, стараясь сообразить, потом — вспомнил.
— Андрюша, пропавшая девочка из какой у нас школы была? Ну, у которой папа и икра…
— Так нашлась девочка-то!
— Посмотри, милый, посмотри…
— Сейчас, в журнал гляну… Это когда ж было-то? А — вот: двести тридцать девятая гимназия, класс седьмой «А».
— Ясненько-колбасненько! — Виктор Трофимович от волнения положил пирожок на только что подписанную характеристику. — Я и гляжу, что-то знакомо. Эти вчерашние — та же школа, тот же класс.
— Какие вчерашние?
— Ты сводку смотрел? Питерские дети с нашей вагонкой[56] передрались. Наши, ясненько-колбасненько, смылись, растворились, яко тать в нощи[57]. Велят найти. Если на месте не словили, где ж их теперь найдёшь? А питерскому пацану пришлось помощь медицинскую оказывать. Вот: Савельев Виктор, двести тридцать девятая гимназия, седьмой «А» класс. Чего это они сюда повадились-то, а?
— Так девочка-то ещё неизвестно где была…
— Знаешь, не верю я в такие совпадения… Кто там был-то? Линейные? Набери-ка мне номер, я их поспрашаю. Должен же я по эпизоду реагировать, предупреждать рецидивы… Але! Здравия желаю! Капитан Воронцов из Северного округа. У меня тут вопросики имеются… Записываю номер. Але!.. Ага, ага! Здравствуй, лейтенант. Ребятишек в электричке ты вчера разнимал? Вот, вот. По всему выходит — мои ребятишки… Да понял, что не заметил… Ты мне вот что скажи: чего эти, питерские, там делали? Что говорили? Что?! На лыжах катались?.. Лейтенант, а у них лыжи были? Так. Та-ак. Ясненько-колбасненько. Спасибо, лейтенант… И тебе тоже.
Виктор Трофимович постучал карандашом по столу, встретил вопросительный Андрюшин взгляд:
— Что-то тут нечисто, Андрюша. Чутьё старого мента подсказывает. И девочка с икрой где-то здесь была, и эти… В общем, если из этой школы ещё кто-то засветится, дай мне знать…
— Хорошо, Виктор Трофимович, обязательно дам знать. Вы что думаете, наркотики? Так дети ж совсем…
— Ничего я пока не думаю. А только нечего им здесь осенью по вечерам-ночам делать. И про лыжи врут явно, даже не стараясь. Надо поглядеть — вот что я думаю.
— Хорошо, Виктор Трофимович, поглядим. Пойдёмте сейчас, люди уже собрались.
В коридоре, раздвигая беседовавших участковых, к Виктору Трофимовичу рванулся огромный мужик с татуировками на обоих кулаках:
— Виктор Трофимович!
— Вам чего? — удивился Виктор Трофимович. Мужик был колоритен, но не припоминался. Могучие кулаки с восходящими солнцами были похожи на две пачки давно канувших в Лету[58] папирос «Север» (их пятьдесят лет подряд курил Трофим Игнатьевич, и сыну они, естественно, запомнились).
— Кононов я, Алексей Геннадьевич. Мне характеристику надо, для работы, по месту приписки. Участковый сказал: у вас!
— А, да! — Виктор Трофимович вернулся в кабинет и тут же болезненно сморщился. Поднял с листка-характеристики огрызок пирожка и долго смотрел на большое масляное пятно, под которым синие буквы стали блекло-голубыми. — Ёшкин кот! — наконец выругался он и с виноватым видом шагнул в коридор навстречу могучему Кононову, который уже протягивал за характеристикой клешнястую руку…
Глава 7
Математические гении
— Слушай, а зачем ты ему про сопли-то сказал? Он же сразу на это… ну, взвился? — Никита явно чувствовал себя за что-то виноватым и хотел оправдаться. Способ, которым он оправдывался, выбирают при случае куда больше половины людей — доказать, что виноват кто-то другой.
— Точно, с соплями — это здорово! — неожиданно вступила Капризка. — Я тоже от тебя не ожидала. Не думала, что ты такой… крутой…
— Я — крутой?! — Витёк весело рассмеялся и тут же поморщился, потому что на губе разошлась едва поджившая болячка. — Да никакой я не крутой. Я этих… здорово испугался. Просто оно как-то само получилось. Я и не знаю — почему.
— Я знаю, — вдруг заявила Маринка. — Это парадоксальная реакция на страх. Меня родители к психологу водили, что я сплю со светом, одна не остаюсь и всё такое. Ну, мать до кучи стала жаловаться, что они меня воспитывают, а я им назло делаю и грублю, как будто нарочно напрашиваюсь, чтоб меня наказали. Вот психолог и сказал, что это они слишком на меня давят, а у меня — парадоксальная реакция. Парадоксальная — это вроде наоборот. Ещё он про крысу говорил, что если её собака в угол загонит, то она поворачивается и сама бросается на собаку, хотя та её в двадцать раз больше. Вот и Витёк от страха бросился.
— Ну, Маринка, спасибо за крысу! — фыркнул Витёк, но смеяться не стал, а лишь осторожно улыбнулся краешком губ.
— А чего, может быть и так, — Никиту, по-видимому, объяснение Маринки вполне удовлетворило. — Только что мы теперь делать-то будем? Эти типы, похоже, действительно в электричках промышляют. «Наше место» — так они говорили? Значит, встретиться с ними ещё раз — запросто. А они уж нас запомнили, я думаю…
— Можно садиться рядом с кнопкой и, как увидим, сразу милицию вызывать, — предложила Маринка.
— Сейчас! — презрительно усмехнулась Капризка. — Так они тебе и побежали. Милиция приезжает, когда всё уже идёт полным ходом. Вот у моей тётки три раза в квартиру лезли, весь замок перекорёжили, но не до конца, видать, собачонка тёткина их отпугивала — маленькая, но лает звонко. Она в милицию позвонила, а ей говорят: ограбят — тогда звоните.
— Можно внешность сменить, чтоб не узнали, — задумчиво предложил Никита. — Волосы перекрасить, под щёки специальные подушечки подложить, грим, ещё парафин можно…
— Я не хочу волосы перекрашивать и подушечки тоже не хочу, — тревожно возразила Маринка. — Да и родители меня за волосы убьют.
