Один раз за эти годы в жизнь Тараса пришёл праздник. И этот праздник тоже был связан с Маринкой. Возле старого дома, где жил Тарас, затормозил синий «БМВ» (сменивший белый «Мерседес»), и оттуда выпорхнула Маринка, руководившая своим отцом и ещё одним незнакомым Тарасу мужчиной. Мужчины несли в руках какие-то коробки.
— Сюда, сюда! — щебетала Маринка. — Четвёртый этаж. Я знаю, он прямо умрёт от радости. Он, знаешь, папа, такой всегда молчит, но я знаю, он просто ужасно, ужасно хотел… И к Альберту чуть не каждый день бегал… По нему ничего не поймёшь, но он просто умрёт…
Тарас в майке и тренировочных штанах стоял на пороге и смотрел на довольную Маринку круглыми, злыми глазами.
— Ты сейчас умрёшь, — радостно заявила девочка, вошла в полутёмный коридор и тут же поскользнулась на луже, которую напрудил кот одной из старушек. Схватившись за покосившуюся настенную вешалку, Маринка с грохотом обрушила её себе на голову вместе с висящими там одёжными раритетами, про которые Тарас иногда думал, что они, вполне возможно, называются не простыми пальто, а как-нибудь по-диковинному, например — макинтош[62] или лапсердак[63]. В общем, Маринка запуталась в этих старушкиных одеждах, кот шипел откуда-то из-под полочки с обувью, мама Варенца, закутавшись в замасленный на животе халат, грозно вопила из комнаты: «Тарас, что ты там сделал?!» Двое хорошо одетых мужчин с коробками в руках растерянно улыбались на пороге. Тарасу мучительно хотелось прямо в эту секунду выпрыгнуть в окно или хотя бы запереться в туалете.
Маринка высунулась из-под вешалки (на голове у неё красовался какой-то загадочный головной убор, напоминающий старинную чудо-печку) и, солнечно улыбаясь, повторила:
— Ты сейчас умрёшь от радости. Мы с папой тебе компьютер привезли. Ты же давно хотел, правда? Только не говорил никому. А я догадалась!
Тарас Варенец побелел от охвативших его противоречивых чувств. Больше всего на свете он мечтал иметь компьютер! Но он знал, сколько он стоит! И он никак не мог принять от Маринки такую дорогую вещь!
— Привет, Тарас! Можно пройти-то? — наконец обрёл голос старший Мезенцев. Может быть, он никогда в жизни не жил в коммуналке. А может быть, это было слишком давно. И он всё забыл.
— Проходите, пожалуйста, — Тарас подтянул сползающие штаны и скользнул в глубь квартиры.
Мать судорожно протирала тряпкой круглый стол, накрытый пластиковой скатертью. Узор на пластике имитировал вологодское кружево, а коричневые разводы обозначали пролитый Тарасом чай.
— Сейчас чаю…
— Нет, нет, нам с Сашей ещё на фирму возвращаться, — пресёк её попытки отец Маринки. Оглядев комнату и не найдя ничего подходящего, он водрузил коробку на обеденный стол (на нём же Тарас делал уроки, а мать кроила частные заказы). — Вот так. Это, Тарас, тебе.
Тарас стоял возле шкафа и как заведённый, до боли сжав зубы, отрицательно мотал головой. Сказать что-либо вслух он был не в силах.
— Понимаете, мы на фирме оргтехнику меняли, — обратился старший Мезенцев к матери. — Если старую продавать — так это копейки получаются. Вот я и подумал — пусть лучше пацану радость будет. Маринка, доча, все уши мне прожужжала, какой у вас Тарас к математике способный. Надо ж талант поддержать. И занимается он с ней уже который год. Моя-то, сами понимаете… Только за деньги и держат. Вот так. Здесь, значит, сам компьютер, здесь монитор с экраном. Смотрите, чтоб без экрана не сидел, а то глаза испортит. Здесь ещё какая-то мутотень[64], ну, я думаю, они сами лучше нас разберутся. Другое, понимаете, поколение, компьютерное. Если что, мои специалисты на фирме его проконсультируют. Доча говорила, у Тараса в прошлом месяце рождение было. Так вот, если хотите, считайте — от всей нашей семьи подарок. Да, доча?
— Да, да! Тарас, тебе нравится? — Маринка подбежала к застывшему Варенцу и потрясла его за плечо. — Скажи хоть что-нибудь!
Варенец что было сил закусил губу и с ужасом почувствовал, как из правого глаза медленно выкатывается на щеку слеза. Остановить её было невозможно. В карих глазах Маринки плеснулся ужас, потом сочувствие. С таким же выражением она смотрела на мёртвых голубей и попавших под машину кошек.
— Папа, ты сейчас уходи! — быстро сказала она, выпроваживая из комнаты разгрузившихся мужчин и выходя вместе с ними в коридор. — Я пока здесь, помогу ему, а потом — сразу домой. Я маме позвоню, ты не волнуйся. И не думай, он очень-очень рад, просто не умеет показывать. И говорить. Он потом скажет, ладно?
— Да ладно, ладно, — согласился отец Маринки. Мрачный, сутулый Варенец ему в целом даже нравился, хотя за несколько лет он так и не сумел понять — каким образом и на какой основе дружит с ним Марина. — Не все же такие балаболки, как ты. Кто-то и молчать должен.
В комнате Варенец медленно, как отогревающаяся после зимы ящерица, начинал своё движение к столу.
— А как же, Тарасик… — начала было мать, но запнулась на полуслове, потому что сын плавным, хищным движением метнулся вперёд и зарылся в коробки. Вернувшуюся в комнату Марину он даже не заметил.
Глава 8
Ёська
— Слышь, Младший Лис, а где этот, Вилли твой?
— А зачем тебе Вилли, Мокрый? — переспросил Ёська, насторожённо блеснув глазами. — Если про замки, то даже и не думай. Не пойдёт Вилли воровать. Будешь уговаривать — Генке скажу.
— Да надо больно! — огрызнулся Мокрый. — Мне спросить его надо. Про другое совсем.
— Ну, если про другое, тогда он с Герасимом и Валькой. Они за баней дрова колют, а он смотрит, чтоб не покалечились. Генка решил попробовать печку восстановить в большом бараке, чтоб топить. Новый Сёмка говорит, что может ходы прочистить, щели замазать и всё такое. Буряк с Костиком ему помогают…
— Да ладно, ладно… — видно было, что словоохотливость Ёськи утомляет собеседника. — Пойду к бане. — Мокрый высморкался, отряхнул пальцы и пошёл прочь, загребая ботинками сосновые иглы, перемешанные со снегом.
— Мокрый! — крикнул вслед мальчику Ёська. — Может, тебе платок носовой завести? Знаешь такое?
Мокрый вздрогнул всем телом, оглянулся, но не увидел в блёклых Ёськиных глазах даже тени насмешки.
— Пробовал. Не годится мне. Гниёт что-то там внутри и течёт всё время. Не таскать же простынь с собой…
— Тоже верно, — грустно согласился Ёська.
За покосившейся баней Валька с Герасимом довольно ловко, в два топора кололи уже распиленные на чурбачки брёвна. Время от времени обмениваясь радостным мычанием, они с гордостью посматривали на всё увеличивающуюся кучу дров. Вилли, мальчишка ростом с Герасима, но в два раза уже, сносил наколотые дрова под уцелевший навес и складывал в аккуратный штабель. После каждого прохода он хлопал в ладоши и весело восклицал: «Молодец, Валька! Молодец, Герасим! Здорово у вас получается!»
— Вилли! — позвал Мокрый. — Подь сюда на минутку!
— Я тебя слушаю, — внимательные серые глаза, гладкий голос. Именно так — гладкий. А у всех остальных пацанов в бригаде — голоса шершавые, как необструганная доска. Ещё гладкие голоса бывают у дикторов в телевизоре.
— Ты вот что скажи, Вилли. Как тебя по правде-то звать? Ну, сначала. Как ты Старшему Лису говорил? Уильям?
— Нет, Уильям — это уже сам Генрих придумал. По созвучию. А Вилли — сокращенное от Уильям.
— Ну, а на самом-то деле, блин, как?! — теряя терпение, переспросил Мокрый. Гладкий Виллин голос раздражал его до бескрайности. Хотелось дать в нос, чтобы согнулся с писком, захлебнулся кровавыми соплями. Нельзя. Старший Лис за Вилли в порошок сотрёт. Ещё бы — такая ценность, любые замки открывает. Золотой мальчик.
— На самом деле меня зовут Уи. Но вам, по-видимому, не очень удобно это произносить. Сочетание двух гласных звуков…
Не говоря ни слова, Мокрый отвернулся и пошёл, почти побежал прочь, сжимая кулаки.
— Молодцы, Герасим и Валька! — донеслось сзади. — Продолжаем, мальчики, продолжаем!
Мокрый грязно выругался и вытер снова выступившие сопли ладонью.
— Лис, у меня для тебя сказка[65] есть.
— Какая сказка, говори.
— Скажу. Только ты мне сперва пообещай: если сказка стоящая, то и ты мою просьбу выполнишь.
— Ты что, сопливый, шантажировать меня надумал? — вид и лицо Старшего Лиса не предвещали ничего хорошего. Однако Мокрый, вопреки всему, не дрогнул.
— Нет, я того слова не знаю. Я торгуюсь. Продать ту сказку хочу.
— Ну ладно, — Лис усмехнулся, остывая. В самом деле, по законам того мира, где они живут, Мокрый ведёт себя правильно. Всё покупается и всё продаётся. Не он так устроил, чего ж на него за это наезжать? — Покажи товар, там решим.
