Я постарался отделаться от переполнявших меня мыслей и выбросить их из головы.
Вскоре передо мной появились Турнок, освобожденный мной крестьянин, и Клинтус, рыбак, тащившие связанного по рукам и ногам Хо-Хака в неизменно болтающемся на нем ошейнике со свисающим с него обрывком цепи.
Они поставили его на колени внизу, у ступеней, ведущих на рулевую палубу и к моему креслу.
Я снял свой шлем.
— Я знал, что это ты, — сказал Хо-Хак. Я не ответил.
— На галерах было больше сотни воинов, — продолжал он.
— Ты, Хо-Хак, неплохо дрался там, на острове, — заметил я.
— Видимо, недостаточно хорошо, — сказал он и поднял на меня глаза. — Ты действовал в одиночку? — спросил он.
— Нет, — ответил я и кивнул на Телиму, стоящую на коленях с низко опущенной головой.
— Ты достойно вела себя, женщина, — обратился к ней Хо-Хак.
Она подняла к нему заплаканные глаза и улыбнулась сквозь слезы.
— А почему та, что тебе помогала, стоит на коленях связанная у твоих ног? — спросил Хо-Хак.
— Потому что я ей не доверяю, — ответил я. — Как не доверяю ни одному из вас.
— И что ты собираешься с нами сделать? — поинтересовался Хо-Хак.
— Тебя, например, брошу тарлариону, — ответил я. — Не боишься?
— Нет, — покачал он головой.
— Ты смелый человек, Хо-Хак.
Я не мог не признать, что он, связанный, находящийся полностью в моей власти, держится спокойно и уверенно.
Он посмотрел мне в лицо.
— Дело не в том, что я смелый, — ответил он. — Скорее я просто знаю, что ты не бросишь меня тарлариону.
— Откуда, интересно, ты можешь это знать?
— Человек, способный с помощью одной лишь женщины драться против целой сотни воинов, не может так поступить, — ответил он.
— Я продам вас всех в Порт-Kape! — зарычал я. — Всех до единого!
— Может быть, — сказал Хо-Хак. — Хотя я так не думаю.
— Я одержал эту победу не ради тебя или твоих людей, — сказал я. — Наоборот, именно вам я хочу отомстить за то, что вы сделали меня рабом! Хочу, чтобы вы побыли в моей шкуре, а я еще получу кучу денег, доставив такой груз в Порт-Кар.
— Надеюсь, все это не так, — возразил Хо-Хак.
— Он сделал все это ради Зекиуса, — сказала Телима.
— Но ведь Зекиус был убит на острове, — удивился Хо-Хак.
— Зекиус принес ему ренсовую лепешку, когда он стоял у позорного столба.
Хо-Хак взглянул на меня: в глазах у него сверкнули слезы.
— Я благодарен тебе, воин, — сказал он. Я не мог понять этой его реакции.
— Уберите его отсюда! — приказал я Турноку и Клинтусу, и те, подхватив Хо-Хака под руки, уволокли его с глаз долой, оставив где-то на второй галере среди остальных связанных пленников.
Я был зол.
Хо-Хак не попросил у меня пощады. Не стал унижаться. Показал себя в десять раз более достойным человеком, чем я.
Я ненавидел ренсоводов, ненавидел этих прикованных к скамьям рабов, ненавидел всех людей, за исключением, пожалуй, этих двоих, что я освободил.
Хо-Хак, рожденный и выросший в рабстве, уродливый экзотик, выращенный на потеху окружающим, десятки лет просидевший прикованным к веслу в темном, зловонном гребном трюме какого-нибудь грузового судна из Порт-Кара, показал себя сейчас передо мной в десять раз более достойным мужчиной, чем я.
Я ненавидел его и всех ренсоводов, вместе взятых.
Я посмотрел на сидящих лицом ко мне рабов. Любой из них, в тяжелых кандалах, избитый и едва ли не умирающий от голода, казался мне менее ничтожным, чем я сам.
Я больше недостоин двух женщин, что я знал и любил: Талены, некогда по глупости снизошедшей до того, чтобы стать свободной спутницей человека, оказавшегося в минуту испытания подлым трусом, и Беллы, Элизабет Кардуэл, урожденной жительницы Земли, по ошибке и собственному заблуждению подарившей свою любовь тому, кто недостоин даже ее презрения. Не могу я больше рассчитывать и на уважение своего отца, Мэтью Кэбота, главы городской администрации Ко-ро-ба, и моего учителя и наставника Тэрла Старшего, и моего маленького верного друга Торма из касты писцов. Я никогда больше не смогу посмотреть в лицо ни Крону из Тарны, ни Андреасу с Тора, ни Камчаку из племени тачаков, ни Ремиусу с Хо-Сорлом из Ара, — никому из тех, кого я знал. Все они теперь должны испытывать ко мне только презрение.
Я с ненавистью посмотрел на Телиму.
— Что ты собираешься с нами сделать, мой убар? — спросила девушка.
Она что, решила насмехаться надо мной?
— Ты преподнесла мне хороший урок, показав, что я ничем не отличаюсь от тех, из Порт-Кара, — сказал я.
— Тогда ты, мой убар, наверное, сделал неправильные выводы из этого урока, — заметила она.
— Замолчи! — прикрикнул я на нее. Она уронила голову.
— Если кто-то здесь и есть из Порт-Кара, — пробормотала она, — то это я, Телима.
Доведенный до бешенства ее насмешками, я подскочил к ней и ударил по лицу тыльной стороной ладони.
Голова девушки дернулась в сторону.
Я сгорал от стыда, но не подал вида и как можно спокойнее снова устроился в кресле.
У нее на губах показались капли крови.
— Только Телима, — едва слышно повторила она.
— Молчать! — закричал я. Она подняла на меня глаза.
— Телима сделает все, как пожелает ее убар, — ответила она.
Я посмотрел на Турнока с Клинтусом.
— Я иду в Порт-Кар, — объявил я.
Турнок скрестил руки на груди и низко склонил голову. Клинтус тем же жестом выразил свое согласие.
— Вы — свободные люди, — продолжал я. — Вам нет необходимости сопровождать меня.
— Я пойду за тобой даже на край света, — прогудел своим низким голосом Турнок.
— Я тоже, — присоединился к нему Клинтус.
Я окинул их взглядом, таких непохожих друг на друга: Турнок — голубоглазый широкоплечий гигант с руками, как весла грузовой галеры, и Клинтус — сероглазый, значительно более хрупкого телосложения человек; однако он был первым загребным и, значит, обладал недюжинной силой, вероятно, несравненно большей, нежели можно было предположить по его комплекции.
— Сделайте плот, — сказал я, — достаточно большой, чтобы мог выдержать несколько человек, соберите на него еду, питье и все то ценное, что мы найдем здесь и решим взять с собой.
Они тут же принялись за работу.
Оставшись один в кресле кормчего, я уронил голову на ладони.
Я был убаром здесь, полноправным и единовластным, но трон этот казался мне слишком жестким. Я бы с удовольствием отдал его за заблуждения к иллюзии, мечты Тэрла Кэбота, так бесчеловечно развеянные.
Когда я отнял руки от лица, я уже чувствовал себя сильным и жестоким.
Я был один, но руки мои оставались крепки и еще могли держать верный горианский клинок.
Здесь, в этой крохотной, затерявшейся среди серых болот стране, состоящей из нескольких кораблей, я был убаром и безраздельным правителем.
Я знал теперь, что представляет собой человек; я понял это по самому себе. И увидел, каким глупцом был все это время, храня верность надуманным моральным принципам и идеалам.
Что может возвыситься над силой стального клинка?
Разве честь — не притворство, а верность и храбрость — не обман, не иллюзия для того, кто не знает, насколько эфемерны, непрочны эти пустые понятия, которыми забивают головы глупцам?
Разве не мудр тот, кто, тщательно выследив добычу, выждав нужный момент, способен взять все, что захочет?
Да и плоды поступков мудрого человека не столь призрачны, как красивые, но пустые слова — приманка для доверчивых идиотов.
В мире есть только золото, власть, стальной клинок и тела красивых женщин.
Все остальное — чепуха, иллюзия.
Тот, кто понял это, — сильный человек.
Я был одним из тех, кто достоин занять свое место в Порт-Каре.
— Плот готов, — доложил Турнок, вытирая ладонью блестевшее oт пота лицо.
— Мы нашли на галерах пищу и воду, кое-какое оружие и золото, — добавил Клинтус.
— Хорошо, — сказал я.
— Здесь много ренсовой бумаги, — заметил Турнок. — Мы тоже возьмем ее с собой?
— Нет, — ответил я, — ренсовая бумага мне не нужна.
— А как быть с рабами? — продолжал уточнять Турнок.
Я посмотрел на носовую балку первой галеры, к которой стояла привязанной гибкая темноволосая красавица, так издевательски-настойчиво соблазнявшая меня своими бесконечно длинными ногами. Затем я перевел взгляд на носовую палубу второй галеры, украшенную связанной сероглазой блондинкой, а потом и на третью, где виднелась смуглая черноволосая девушка, та, которую впервые я увидел с рыболовной сетью на плече. Как изумительно, с какой страстью извивались они передо мной, привязанным к позорному столбу, с каким презрением плевали они мне в лицо среди всеобщего веселья и ликования.
Посмотрим, столь же ли самозабвенно они будут отплясывать, скованные рабскими кандалами.
