Открыв глаза, я даже не сразу поняла, что происходит. Грохот стоял такой, будто на улице разразилась майская гроза. Но, насторожившись, я не услыхала характерных звуков, сопровождающих подобное ненастье. Ни шума дождя, ни порывов ветра, срывающих старую кровлю с крыши, ни всполохов молнии, слепящих глаза. Тут до меня наконец дошло, что кто-то колотит мою дверь ногами и орет что есть мочи, называя меня по имени.
Оставаться глухой и безучастной, как в предыдущем случае, я сочла недальновидным, поскольку мою дверь сейчас взламывал Аракелян.
— Чего орешь?! — молвила я вместо приветствия, распахивая дверь и отходя чуть в сторону, чтобы экспрессивно настроенный гость не задел и меня тоже.
— Ты?! — Он бешено вращал глазами, глядя на меня, будто у меня разом выросли три головы и за спиной появились крылья. — Ты?! Дашка!!! Господи!!!
Тут Аракелян в который раз продемонстрировал всю силу своей непредсказуемости, вваливаясь в дом и разом набрасываясь на меня.
— Ты чего, Сережа, с ума сошел?! — Его руки так крепко стиснули мои бока, что дышать стало трудно. — Ты делаешь мне больно!
— Господи, Дашка!!! Я и правда сошел с ума!!! И правда сошел!!!
Тут он издал горлом очень странный звук, сильно напоминающий всхлип, — что вряд ли — и уткнулся губами мне в ключицу.
Его дыхание, как всегда, сделало свое дело, заставив абстрагироваться от всех насущных проблем.
Какие, к черту, вопросы о том, что он делает в четыре часа утра на моей даче? Зачем мне гадать, почему он находится в таком возбужденном состоянии? И колотил в дверь ногами, имея, наверное, тысячу разных причин, о которых мне знать сейчас совсем неинтересно. Главным было то, что он снова рядом. Снова целует меня и теснит от входа, мастерски забираясь под одежду, как-то так разом обнимая меня всю…
— Сережа. — Я подняла голову с диванной подушки в нашей дачной гостиной (дальше уйти нам не удалось), поймала в молочных сумерках раннего утра его горящий взгляд и еще раз назвала его по имени: — Сережа…
— Дашка, ты ведь права. — Его рука легла мне на живот и нежно погладила. — Я схожу с ума по тебе. Сегодня… Господи, мне еле сил хватило домчать сюда.
— Так спешил? — Я старалась, чтобы вопрос звучал игриво, чтобы не проскользнуло в нем настороженности.
— Представить себе не можешь! — воскликнул он, смещая ладонь мне на бедро и нежно проводя пальцами до самого колена. — Я очень испугался за тебя, Дашка. Очень! Домашний телефон не отвечает. Мобильный молчит. Я к тебе домой, там никого. Разбудил всех твоих подруг, стребовал адрес твоей дачи. Думал, не домчу.
— Так соскучился! — снова мягко произнесла я, невольно насторожившись.
Что-то в его чувственности не так! Что-то способствовало ее внезапному пробуждению.
— И соскучился тоже. — Сережа повернулся на бок, устраиваясь удобнее на жестком диване, пружины которого впивались нам в бока. — Расстались мы с тобой в последний раз как-то… Одним словом, не так, как того хотелось бы обоим. Или я не прав?
— Прав, конечно. — Господи, у меня просто язык сводило от желания поприставать к нему с расспросами. Но памятуя о том, чем это чревато, я лишь плотнее сжимала зубы.
— А чего тебе вдруг захотелось на дачу уехать? Ты же не собиралась, — внезапно спросил он.
— Почему? Я весь отпуск собиралась, просто как-то не случилось. Хотела навести порядок в саду, в доме. — Протиснув руку между его плечом и подушкой, я уложила его затылок себе в ладонь и принялась слегка массировать. — Хорошо?
— Угу… — Он сонно прикрыл глаза и пробормотал вдруг совсем, на мой взгляд, некстати: — Навела порядок?
— Где?
— В доме. В саду-то полный бедлам. Даже забор кто-то повалил.
И опять, как прежде уже случалось, внутри у меня все заныло. Почему он спросил про дом? Просто так или нет? Заметил, невзирая на ошалелое свое состояние, и непорядок в саду, и забор поваленный. Так ли уж он нервничал, мчась сюда, или… врет мне, умело изобразив волнение. И тогда я все же решилась задать вопрос, который давно рвался у меня с языка.
— Сережа, что-то случилось?
— Ты о чем? — Он почти уже спал, обдавая мне щеку своим дыханием.
— Ну… твое волнение и опять же время приезда, оно немного не того… — Я, как могла, подбирала слова, чтобы он, упаси бог, снова не взвился стрелой и не принялся кричать, упрекая в излишней подозрительности.
Но Аракелян снова удивил меня. Тяжело вздохнув, он открыл глаза, внимательно осмотрел мое лицо, словно все еще сомневался в его принадлежности оригиналу. Потом поцеловал меня в губы и произнес:
— Я думал, что ты с ним.
— С кем? С кем с ним?
На ум сразу пришел бедный Саша, который два последних дня не давал о себе знать и о котором я по истечении такого большого промежутка почти подзабыла. Нет, вспоминала, конечно же, но несколько в другом контексте, нежели сейчас упоминается Аракеляном.
— С Игорем, — произнес Сережа и снова тяжело вздохнул. — Когда мне сказали, что он взлетел на воздух вместе со своей машиной и что в машине с ним была женщина, я чуть с ума не сошел.
— Я?! С Игорем?! — Еще не до конца вникнув в финал его фразы, я отреагировала лишь на первую ее часть. — С какой стати мне быть с ним?! Постой… Как на воздух?! Когда?!
— Часов в шесть вечера у ресторана на Стрелецком спуске. Слышала о таком? — Сережа теперь пристально разглядывал мою наготу, которую я без стеснения ему сейчас демонстрировала, резко сев на диване. — Очевидцы рассказывали, что он вышел из ресторана с молодой красивой женщиной приблизительно твоего возраста и внешности. И только завел машину, как сразу взрыв. Можешь представить мои чувства, когда я услышал о женщине?!
— Могу! — вырвалось у меня, потому что потрясена была нисколько не меньше. — Только это невозможно, понимаешь?!
— Теперь понимаю, милая, — пробормотал Сережа, ничуть меня не поняв.
Его руки снова потянулись ко мне, сразу лишив возможности думать о чем-то еще, помимо его близости и его ошеломляющих прикосновений. Когда тут было рассказывать ему об Игоре. О том, что он приезжал ко мне, официально числясь в покойниках, я не рассказала. А проснувшись почти в полдень, Сергея рядом с собой не обнаружила.
«Любимая, дождись моего возвращения», — значилось в записке, которую он пришпилил булавкой к спинке дивана. Не вставая, я долго вертела в руках клочок бумаги в косую линейку. Где только взял такой? Хотя в коридоре в столе наверняка хранились мои школьные тетради. Мог вырвать и оттуда. Ладно, это все детали.
Я вытянулась по-кошачьи на диване, заставив старые пружины застонать под моим весом, и счастливо заулыбалась. Нет, что ни говори, а «любимая» грела душу. Прежде он так меня не называл, все больше анализируя мои чувства по отношению к себе. Теперь же вот дожила, получается, и до признания…
Тут вдруг вспомнив про Игоря, я переполошилась. Ведь так и не рассказала Сереже про то, что Игорь жив и здоров. Что он никак не мог взорваться на своей машине, поскольку навещал меня много позже того времени, которое официально значилось временем его гибели. Кто же тогда взорвался?! Этот человек вполне мог быть его шофером. Ведь наверняка у того имелся шофер, который мог использовать служебный транспорт в личных целях. Почему же тогда Игоря считают погибшим? Может быть, он сам так захотел?! Чем не мысль! Куда как удобнее числиться в покойниках, когда тебе на каждом шагу угрожают. А ему угрожают? Наверняка. Не просто так переполошила его смерть Володи. И отсюда вытекает, что эти двое были как-то связаны между собой…
Не выпуская записки из рук, я закуталась в покрывало с дивана, которым меня укрыл Сережа по уходу, и пошла в кухню. Поставив чайник на газ, я влезла с головой в допотопный дачный холодильник, взяла колбасы, сыра, яиц, зелени и, разложив все это на столе, принялась готовить завтрак. Записку Аракеляна пришпилила все той же булавкой к дубовому буфету и постоянно косилась в ту сторону. Словно боялась, что она исчезнет и вместе с этим схлынет наваждение, одолевшее меня после одного короткого незатейливого слова «любимая».
Я порхала от газовой плиты к столу и обратно, не замечая времени. Омлет, бутерброды, кофе. Салфетки. Самые лучшие чашки и тарелки, которые только можно отыскать среди старой щербатой посуды. Все на стол, все для милого, все к его возвращению…
Он не приехал к завтраку. И к обеду. И даже к ужину. Честно отрабатывая ласковое обращение, я терпела еще два дня добровольного заточения. Потом не выдержала и начала собираться.
«Любимый, твое возвращение затянулось», — написала я на обратной стороне листка в косую линейку и оставила ее на столе на веранде. Нашла камень размером с кулак, положила его на лист бумаги так, чтобы край моей подписи был виден. И старательно гоня от себя крамольные мысли, съедающие душу, направилась к машине.
