Мать, конечно, считает, что воздействовать на свое чадо никогда не поздно. Но ведь надо же тактично: сказала раз и хватит. А она как пойдет, как пойдет. И главное — заранее знаешь, что скажет: "Вот, разбросали тут! Портфели, пиджаки, брюки, колготки! У нас что, домработница есть? Я что, меньше вас работаю? Нашли прислугу! С вашим размахом целый штат нужен: и уборщица, и кухарка, и прачка. Одной разве справиться?" На что отец ей вполне логично отвечает: "Как же другие женщины справляются?" А мать вместо того, чтобы усмехнуться, перевести все в шутку, взвивается еще больше: "Откуда тебе про других женщин известно? Ну-ну, как они справляются? Поделись своим богатым опытом".
И пошло-поехало. Полный вперед!
Было бы куда уйти, ни дня в этом сумасшедшем доме не осталась бы. У отца еще терпения хватает! Как мать не замечает, что от одного звука ее голоса уже колотить начинает? И отца, и ее, Таню, тоже.
Отец… Он уже в пути. Летит в Яблоневку, мать, наверно, дала телеграмму в Свердловск, его сестре Гале.
Константин Павлович сидел в аэропорту, ждал, когда объявят рейс Свердловск — Астрахань. Ждать погоды, хоть и не у моря, а у стойки бара за стопкой коньяка, все равно тошно. Поэтому он заказал еще. А потом еще и еще. Единственным смягчающим обстоятельством этого ожидания было то, что без жены. Вспомнил одного из своих подзащитных. Когда судья спросила: "На какой почве стали пить?", ответил: "На почве совместной жизни". Он, Константин, всей душой сочувствовал подзащитному. Потому что его совместная с Ниной жизнь стала невыносимой. Во всем пытается его урезать, лишить свободы. Индивидуальности, в конце концов. Даже такое безобидное занятие, как шахматы, ее раздражает. Сейчас бы уже выступала. "Куда столько? Ты же понимаешь, что с твоей предрасположенностью к язве…" Но предрасположенность к преступлению законом не наказывается. Ей ведь не втолкуешь! Ничего не докажешь, будь ты хоть самим Плевако. Упрямством в свою покойную матушку. Об умерших, правда, плохо не говорят, но она, к счастью, этого не услышит…
Безусловно, Клавдия Федоровна в свое время им здорово помогала. Особенно когда Таня была маленькой. И он ей за это благодарен. Установил с ней вежливый нейтралитет. Теща могла бы быть потактичнее. Если и не хотела забывать, то хотя бы вид сделала. Даже жена простила, а она, видите ли, не может. Он еще поступил порядочно. Другой бы на его месте не посчитался, что дочь маленькая, что жене трудно одной. Потому что такое бывает раз в жизни!
Он понял это сразу, как только ее увидел. Она вошла в их нотариальную контору — легкая, яркая, как фейерверк. А ноги!.. В жизни таких длинных не видел! Прямо от ушей растут…
"У вас тут есть специалист по семейным конфликтам? — спросила, размахивая сумочкой. — Мне нужен самый высококвалифицированный". — "Он перед вами", — не задумываясь, отрекомендовался Константин Павлович, пока эта клизма Валерия Васильевна что-то вякала насчет некорректно сформулированного вопроса и насчет того, что все специалисты в их конторе высокой квалификации.
Да… Катенька! Женщина — праздник. Подарок. Космические масштабы. Двадцать первый век.
И абсолютная терра инкогнита. То страстная и оглушительно бурная, то тихая и холодная, как вода в колодце. Сплошная загадка. С ней никогда не бывало скучно. И она понимала толк в любви. Константин Павлович, который никогда не считал себя ни всемогущим богом, ни, тем более, красавцем, почувствовал себя вдруг и тем и другим одновременно. Какому мужчине не льстит женская покорность? А Катенька так самозабвенно давала себя уничтожать, делать с собой все, что ему заблагорассудится. А потом еще долго лежала и никак не могла прийти в себя. "Ах, Костик, какое блаженство!" — шептала обессиленно. А он смотрел на ее сочные, как вишня лутовка, губы и пьянел, пьянел от одних этих слов. И главное, она ничего не требовала за это блаженство. Ну ни-чего! Он сам ей с радостью все отдавал. Вдруг понял, как это приятно — отдавать. Быть сильным, щедрым. Опорой для слабого, беззащитного существа. Изо всех сил старался, чтобы эта опора была надежной. Правда, в то время он учился в заочной аспирантуре и работал. Жил на скромную зарплату. Но Катя совершенно права! Если ты настоящий мужик, то будь добытчиком. А иначе ты сопля и лентяй. Он шел и добывал. И ничего, справлялся. Даже появился азарт. Потому что ничто так не стимулирует мужчину, как добывание денег. И если бы не эта клизма Валерия Васильевна, все было бы в полном порядке, как в Уголовном кодексе. То есть противоправных действий он не совершал, но…
И что ей не давало покоя, спрашивается? Чисто местническая ревность — член их спаянного коллектива и вдруг взял со стороны? Или эта их бабья солидарность — жене плохо, так пусть и тебе будет несладко. Вцепилась мертвой хваткой. Вещественных доказательств у нее никаких, но крови попортила изрядно.
Да и Катеньку своими звонками достала. Хоть и не называлась, но Константин понимал, кем звонки эти инспирированы. Жена до этого бы не унизилась. Он это точно знал.
Хорошо, что Катенька проявила должное мужество и не реагировала на грязные намеки и оскорбления. Эх, Катя-Катюша! Где-то она теперь? Исчезла, словно никогда и не появлялась. Его боль. Его самое драгоценное воспоминание. Было, не отнимешь. И хорошо, что никто ему сейчас не мешает думать: ни сестра, которая морочила ему голову своими запутанными отношениями с противоположным полом, ни жена, которая совершенно искренне считает, что приносит великую жертву ради семьи — то есть его и Татки. А ему все до лампочки. Ну, Таня — статья особая. Ради нее и терпит. А другой на его месте не стал бы. От одного этого жужжания сбежал, куда глаза глядят. До чего все-таки женщины ограниченны. А умной вроде считается — как же, главный технолог такой фабрики! Но со стороны себя не видит. Не то, что посмотреть не на что, но и не то, что раньше. Хорошо помнит, как сам впервые ее встретил. Буквально остолбенел. Стоит и глаза таращит — словно ему ордер на арест предъявили.
Но бывшими прелестями мужа не соблазнишь. Поэтому должна брать добротой, уступчивостью. А она? Так и норовит побольней ужалить. Показать его мужскую несостоятельность: мол, глава-то семьи я, а не ты. Привыкла на работе командовать, и тут не остановишь. Путает дом с горячим цехом. И его, и Таню подмяла.
Так вот, по существу предъявленных ему обвинений имеет заявить следующее: виновата она, Нинка. Сама рушит. Она, и никто другой… Тьфу ты, и за тысячу километров достает! Опять будет ворчать: "Ты даже на похороны опаздываешь".
Нина лежала с закрытыми глазами и механически считала удары колес о стыки рельсов. Боли уже не было. Было тупое несогласие. Мать могла бы еще жить: пятьдесят восемь — не возраст. Тем более для такой жизнестойкой и крепкой женщины, как Клавдия Федоровна. Это-то и подвело. "Подумаешь, простуда, — отмахивалась Клавдия Федоровна, когда, по словам брата, ее уговаривали лечь. — На ногах перетолчется". — "Не простуда, а грипп. Заразный", — убеждали ее. "Ко мне никакая зараза не пристает", — смеялась мать и спешила к детям, внукам, постирушкам, побегушкам по магазинам, мастерским, прачечным. Всю жизнь на себе все везла. С тех пор как осталась без мужа с двумя малолетками. И так привыкла к этому многопудовому возу, что если вдруг полегчает, то чувствует себя вроде неуютно, вроде не у дел. Видно, у них это в крови. Она, Нина, тоже всю жизнь в услужении. Бесплатная домработница. Поденщица. У мужа, у дочери. А ценят они? Как бы не так! Считают, это — ее прямая обязанность. И исполнять ее она должна с доброй, лучезарной улыбкой. А если улыбка не получается, значит, ты ведьма, мегера и вообще стерва. Она, конечно, и сама видит, что стала слишком раздражительной, ворчливой. Раньше-то все с песней делала. А после этой истории с Катенькой голос пропал. Ради чего она с утра до вечера крутится? На фабрике смену отработает, а дома — две. От порога бросается к плите. Чтобы горяченькое и свеженькое. И не какие-нибудь там сосиски с макаронами, а повкусней, подомашней. А пока на плите тушится — варится, бегом квартиру пропылесосить, бельишко постирать — второй день в ванне киснет, пол на кухне помыть, чтобы за стол сели в чистоте и опрятности. И все быстро, все бегом. Отупевает от этой каждодневной беготни: плита — ванная — коридор. По одному и тому же кругу, как цирковая лошадь.
У нее, правда, есть одно преимущество. Не надо вставать на задние ноги и приветствовать зрителей. Потому что зрителям на нее наплевать. Они каждый в своем углу, каждый занят своим. Одна делает вид, что готовит уроки, а сама слушает свой "плеер", а другой и вида не делает: сидит перед шахматной доской. Или перед телевизором. Смотрит все передачи подряд. И концертные программы, и учебные, и рекламу, и мультфильмы, и даже "Спокойной ночи, малыши!". Ужинает тоже перед телевизором, предоставляя жене себя обслуживать: приносить, уносить, мыть посуду. А заодно привинчивать полки, чинить утюги, прочищать раковины, исправлять розетки. И за электрика, и за сантехника, за столяра и плотника. А на ее взбешенные "сколько ж можно?!" и "до каких же пор?!" спокойно отвечает: "Не делай. Кто тебя заставляет?" — "Долг". Бесполезно! Ему это понятие знакомо только по кодексам. А в жизни…
