Тогда Софья Карповна выдвинула крылатый лозунг: "Нет плохих студентов, есть плохие преподаватели". И с этих крылатых позиций на каждом собрании долбала Ритку за каждую двойку, за каждый незачет. "Соловьева, почему у вас Крохина до сих пор не пересдала?" — "А это вы у нее спросите". — "Завтра — последний день сессии. Учтите это". — "Каким образом? Может, в Ялту полететь? Крохина вместе с родителями уже там. Смывает в Черном море пыль от учебников по политэкономии", — улыбалась Ритка всеми своими ямочками: по две на каждой щеке.
"Смотри, — предупреждала я ее. — Досмеешься!" — "А что делать? — отвечала Ритка. — Хочешь жить — умей смеяться".
Делать и впрямь ничего не оставалось: студенты плевали на наши двойки, незачеты. О занятиях вспоминали лишь в сессию, и то не всерьез, отметка в зачетке все равно появится. А куда преподаватель денется. Отчислить из института можно только в исключительном случае. И они жили себе полнокровной студенческой жизнью. Устраивали каждый день дискотеки, ходили в походы, ездили в горы, к морю. Не все, конечно, а те, которые…
— Соловьева оказалась такой склочницей, — продолжала Софья Карповна. — Написала письмо… отвратительную кляузу. И как раз накануне юбилея кафедры.
— Соловьева? Кляузу?
Чтобы Ритка стала заниматься таким скучным делом! И зачем это ей? Ведь плетью обуха не перешибешь — сама говорила. Потеряла чувство юмора?
— Да, именно Соловьева. — Моя бывшая шефиня вынула из сумки пачку мятных таблеток, взяла одну, положила под язык. — Такой склочницей оказалась! Впрочем, у нее всегда наблюдалась предрасположенность к таким…
Порыв ветра швырнул в нас целую охапку мокрых листьев и задрал подол моего плаща чуть ли не до подбородка.
— Ой, вы совсем замерзнете. — Софья Карповна быстро поднялась. — Переэкзаменовка в субботу, то есть завтра, в три. Придете?
— Я постараюсь, но…
— Вот и отлично, — обрадовалась Софья Карповна. — Кстати, папа Ирочки Макаровой, той самой студентки, да вы его знаете! Заведующий кафедрой зарубежной экономики, Макаров Игорь Петрович. Милый, скромный человек. Он даже не позвонил, не просил за дочь. Хотя девочка очень болезненная, много пропустила. Ну, естественно, отстала от группы, сдает не в срок. Слабенькая девочка, что и говорить. Но ведь можно войти в ее положение. Она, — Софья Карповна замялась, словно решая, говорить или нет. Потом, снизив голос, сообщила доверительно, — ждет ребенка. А Соловьева, — ее голос набрал прежнюю мощь, — ничего не хочет принимать во внимание. Ни-че-го! — повторила по складам. — Последний раз Соловьева создала исключительно нервозную, недоброжелательную атмосферу, девочка, естественно, растерялась, расплакалась. Поэтому мы обратились к вам и просим…
"Обратились", "просим" — расту в собственных глазах.
— Разумеется, Софья Карповна, я сделаю все, что от меня зависит… что возможно.
В подъезде меня снова нагнал ее голос:
— Да, между прочим, Макаров, я слышала, будет вашим рецензентом. Оверченко, кажется, отдал ему вашу монографию. Маргаритина, кстати, тоже у него…
"Кажется" или действительно отдал?" — думала, поднимаясь в лифте. Спросить не у кого. Оверченко, наш завкафедрой, только что улетел в Ташкент на конференцию. Неужели перед отъездом все же нашел рецензента? А может, это Софья Карповна ему подсказала? Заранее все расписала. И попробуй-ка в этой ситуации действительно чего-то недодумать…
Суббота, три часа без пяти минут. Вот и их факультет — на пятом, на самом верху. Вот когда-то родной коридор — "наша аорта". Давненько я тут не хаживала. Но, как ни странно, меня здесь помнят: "Здрасте, Галина Борисовна", — и улыбка в полный накал. Приятно, когда вот так! Тепло и с уважением. А почему бы и нет? Человек я не вредный, не скандальный. Зла никому не делала, в интригах не участвовала и вообще старалась держаться в стороне: надежно и время экономит. Не говоря уж о нервах.
У двери, спиной ко мне, — студентка. Небольшого росточка, но крепкого оклада. "Пойдем курнем?" — обращается она к стоящей рядом подруге и вынимает пачку сигарет. Но, заметив меня, быстро прячет сигареты в карман и виновато смотрит мне в глаза: "Ой, здравствуйте, Галина Борисовна!" — "Здравствуйте", — отвечаю Макаровой. Это, вне всякого сомнения, она.
На кафедре — одна Шарова, второй член "триумвирата".
— Здравствуйте, Галина Борисовна, — поднялась навстречу моя бывшая коллега. — Соловьевой еще нет, — сообщила и посмотрела на меня со значением, дескать, можно оговорить кое-какие детали. Она, видимо, в курсе нашего с Софьей Карповной разговора. А чего тут оговаривать — экзамен покажет.
— Татьяна Григорьевна, что там у вас произошло? — спросила ее, воспользовавшись тем, что мы одни. — Куда Маргарита письмо написала? В министерство?
— Ну что вы! — замахала она руками. И, снизив голос до шепота и округлив почему-то глаза, сообщила: — В партийные органы! В институте сейчас работает комиссия, кафедру лихорадит. И как раз накануне нашего юбилея, ну надо же! Софью Карповну уже представили на заслуженного работника, а эта Соловьева!..
Действительно, не могла подождать, что ли? Ритка всегда была чересчур нетерпелива.
— Такой склочницей оказалась! — продолжала Шарова. Голос у нее нежный, но хорошо поставленный. — Целое ведро помоев на нас вылила: уж и отметки-то ставим незаслуженные, дутые, и не за знания, а за заслуги родителей, и показуха-то процветает, как в…
В это время открылась дверь и вошла Соловьева.
— Извините, катер опоздал, — сказала, повернувшись ко мне, и я поняла, что Ритка по-прежнему живет за городом, два часа на дорогу тратит. Не перебралась, значит, в Москву. А ведь еще при мне квартиру обещали, и местком поддерживал. И там, наверное, успела врагов нажить. С ее характером это запросто!
— Начнем? — спросила, по-прежнему обращаясь ко мне. На Шарову даже не взглянула. Да и та смотрит в сторону. Свои отношения они, сдается, давно выяснили.
Пригласили студентку. Пока она готовилась, мы сидели молча. Маргарита все старалась заглянуть мне в глаза. Но я достала из сумки свой отчет об агитаторской работе на втором курсе, сосредоточилась на бумагах. Подняла глаза от отчета и тут же наткнулась на Риткин взгляд. Ну чего она меня просвечивает?
Да, здорово Ритка сдала за последнее время. Вон какая сеть морщинок у глаз. Лицо неулыбчивое, жесткое, ямочек на щеках не видно. А одета по-прежнему со вкусом, строгое темно-вишневое платье оттеняется светлым воротом, но кофточка на плечах несколько узковата. Скорее всего с дочки.
Ноги длинные, стройные, в далеко не модных туфлях. И к тому же в засохшей глине — за городом сейчас грязь. Здорово, видать, торопилась.
Заметив мой взгляд, она спрятала ноги под стол. О господи!
Нет, это становится просто нетактичным: такой взгляд! Заварила кашу и хочет затянуть меня в союзники?.. Но что она имеет против своей заведующей? Ну, круто управляет вверенным ей хозяйством. Но руководителю и нельзя без этого. Зато на кафедре у нее порядок. Первое место во всех соревнованиях. Резка с подчиненными? Не терпит ничего против? Но это уже свойство характера. А что касается отметок — так это не от нее зависит, не у нее одной.
— Не пора ли начинать? — спрашиваю экзаменаторов. — Сорок пять минут прошло. Какой у вас первый вопрос? — интересуюсь у студентки.
— А можно начать во второго? — еле слышно просит Макарова и начинает комкать в руках платочек.
Маргарита неопределенно пожала плечами и взглянула на меня: ясно, что это будет за ответ.
— Начинайте со второго, — разрешила за нее Шарова и улыбнулась: мол, не волнуйтесь, здесь ваши доброжелатели. В большинстве. Потому что за меня она почти уверена. — Что там у вас? Прибавочная стоимость? Что это такое?
— Это… — Пауза. Ира хмурит лоб, листает свои записи. — Это… такая стоимость, которая добавляется… прибавляется…
— Как она создается? — наводящий вопрос Маргариты Алексеевны слегка взбадривает студентку.
— Она… — бойко начинает Ира, но тут же спотыкается. — Она создается путем… — Короткий звук — жалобное подергивание носом. Не то вздох, не то всхлип. Ира опускает голову, подносит платочек к глазам, из ее красивых, подведенных синей тенью очей закапали слезы. Самые настоящие. И крупные — как фасоль.
— Я… я… можно выйду? — Не дожидаясь разрешения, вскакивает с места, всхлипывая уже во всю мощь своих молодых легких. Сидим молча — все трое. А из-за двери доносятся рыдания.
— Вы создаете очень нервную, недоброжелательную атмосферу, Маргарита Алексеевна, — произносит наконец Татьяна Григорьевна. Ее нежный, высокого регистра голос дрожит от возмущения.
— Нервную? Недоброжелательную? В чем?
— В самой обстановке… В прошлый раз — тоже.
— Не будем здесь говорить о прошлом разе. Вы прекрасно знаете, как она отвечала, и как меня… — Риткин голос дрогнул, но она взяла себя в руки. — Галина Борисовна, разве я недоброжелательно спрашиваю? — взгляд, обращенный на меня, затравленный, но твердый. Без улыбки. Сдала Ритка, сдала.
