соприкасающийся с нею только в одной точке <…> Его применение никоим образом не мотивировано, целое производит просто-напросто ненормальное впечатление. Кажется пустым занятием перед лицом подобного заблуждения разыгрывать из себя ученого. Однако же этот фантом, подобно молнии, высвечивает ту мысль, что в архитектуре произошел переворот, какого раньше никогда не было[316].
Используя «открытие» Кауфмана, Зедльмайр, однако, давал ему ровно противоположную оценку. Все то, что Кауфман «приветствовал»[317], Зедльмайр отвергал. Перефразируя К. Вуда[318], Зедльмайр — это «анти-Кауфман». Так, «революционная архитектура» Кауфмана стала у Зедльмайра «революцией против архитектуры». Э. Видлер пишет:
Там, где Кауфман видел обновление <…>, Зедльмайр видел упадок и распад; где Кауфман видел здоровье общества и архитектуры, Зедльмайр видел декаданс и смерть. Архитектура была лишь знаком «гигантской внутренней катастрофы», начатой Революцией, «утратой середины» и стабильности, символом которой для Зедльмайра стал самый популярный мотив в архитектуре около 1800 года — нестабильная сфера — буквальное искоренение архитектурной традиции. Герои Кауфмана были демонами Зедльмайра[319].
Леду в архитектуре, как Кант в философии и Гойя в изобразительном искусстве, — это, по Зедльмайру, «„всесокрушитель“, который вызвал к жизни новую эпоху»[320].
Кауфман не остался в долгу. В своей краткой рецензии на «Утрату середины» он, не без гордости отметив признание Зедльмайра в том, что тот вдохновился именно его, Кауфмана, работами, не мог не съязвить:
Начитанный исследователь, Зедльмайр широко использует и другие источники и заимствует выводы и основные идеи у многих авторов. Его собственный взгляд проявляется, в основном, в последней главе. После коллапса идеологий, преобладавших в 1930‐е и начале 1940‐х годов, он словно вновь открывает потребность человечества вернуться к вере в божественную силу, но в то же время цепляется за надежду, что когда-нибудь появится «совершенный человек» и станет истинным лидером[321].
А в «Архитектуре в век Разума» Кауфман продолжил: «Хотя [Зедльмайр] не полностью согласен с моей интерпретацией, он тем не менее принял большинство моих концепций и наблюдений» — и далее он привел список из полутора десятка положений («отказ от старых эстетических канонов», «конец барочной антропоморфности», «появление нового структурного порядка под маской различных стилей» и т. д.)[322].
(Замечу в скобках, что Кауфман вообще очень ревниво относился к своему «открытию» и последующим работам о Леду. В книге Ж. Левалле-Ог он нашел «грубейшие недостатки»[323], а про публикацию Раваля-Моро писал:
Их книга представляет ценность, главным образом, как альбом (picture book) <…> Но они не смогли представить независимые взгляды. Они заимствовали свои концепции из различных источников. Их метод примитивен, а трактовка материала искусственна. Им не хватает знания архитектурной истории XVIII века.
И даже обвинил их в плагиате[324]. Столь резкий тон Кауфмана был вызван, возможно, тем, что, отметив важность «нового открытия» Леду, «произошедшего двадцать лет назад», и сравнив его с «чудесными воскрешениями» Вермера и Жоржа де Латура, авторы не назвали имени этого «воскресителя» и, больше того, категорично отметили, что до сих пор, то есть до выхода их книги, творчество Леду не получило адекватной оценки[325]. Хотя, конечно, они включили работы Кауфмана в библиографию[326].)
Несмотря на антикауфманианство Зедльмайра (чья «Утрата середины» была переведена на английский язык только в 1957 году — что важно с точки зрения общего перехода, начиная с 1940‐х годов, мирового искусствознания на английский язык), этот первый период рецепции книги Кауфмана завершился тем, что в 1950‐е годы его концепция «истоков» модернизма, благодаря, в частности, ее франкоцентричности, стала, по словам Ив-Алана Буа, «стандартом своего времени»[327].
Но настоящее признание Кауфмана пришлось на 1960‐е годы, когда состоялась первая публичная презентация французской революционной архитектуры — выставка «Архитекторы-визионеры конца XVIII века» (Les architectes visionnaires de la fin du XVIIIe siècle) из собрания Отдела эстампов и фотографии Национальной библиотеки Франции, а также библиотеки Школы изящных искусств, устроенная по инициативе Жана Адемара, заведующего Отделом эстампов, и подготовленная Жан-Клодом Лемани, тогда — хранителем собрания французских эстампов XVIII века. Выставка открылась в Национальной библиотеке в конце 1964 года, затем была показана в нескольких французских городах, а также в Женеве и Цюрихе (1965–1966). В октябре 1967 года она переехала в США (Хьюстон, Сент-Луис, Нью-Йорк, Чикаго, Сан-Франциско), где к ее промоушену подключился Луис Кан, чье стихотворение стало эпиграфом к каталогу:
<…>
Нужен ли нам Бах
Бах есть
Значит музыка есть
Нужен ли нам Булле
Нужен ли нам Леду
Булле есть
Леду есть
Значит архитектура есть[328].
В Америке название выставки несколько изменилось: «Архитекторы-визионеры. Булле, Леду, Лекё» (Visionary Architects: Boullée, Ledoux, Lequeu) — Лемани использовал не только триумвират Кауфмана в названии, но и его формальный метод, связавший XVIII век с современностью:
Современный мир ищет в искусстве прошлого формы, которые предвосхищают и подтверждают современные. Ар Нуво обратило внимание на барокко. Триумф кубизма и функциональной архитектуры положил начало новому открытию неоклассицизма, который сам по себе был реакцией на барокко. Неоклассическая архитектура апеллирует к современной чувствительности, очарованной сюрреализмом, также и потому, что в работах ее лучших представителей геометрическая строгость сочетается с романтизмом и эксцентрикой, —
писал он в предисловии к каталогу. И далее: «…их [Булле, Леду и Лекё] проекты по своим формальным качествам предполагают двадцатый век больше, чем восемнадцатый»[329]. Кроме того, в отборе работ для выставки Лемани также напрямую следовал выбору Кауфмана: из 148 рисунков и офортов, показанных в Америке, большая часть — именно те, что были опубликованы в «Трех революционных архитекторах». Как съязвил в своей рецензии на выставку Жак де Касо, Лемани и в отборе работ, и в написании каталожных текстов действовал «под диктовку инкуба Кауфмана»[330].
Важно отметить, однако, что Лемани отказался от одного из принципиальных кауфманианских терминов, заменив слово «революционная» на заимствованное у А. Фосийона[331] понятие «визионерская»[332], — будто следуя завету Ле Корбюзье: «можно избежать революции»… «Визионерами» Фосийон называл таких художников (в частности, Пиранези, Джона Мартина и Тёрнера), чье «воображение не только способно создавать и соединять образы, но и воспринимать их и преобразовывать как галлюцинации <…> Они не видят (voient) предмета — они его провидят (visionnent)»[333]. Подменив понятия, Лемани превратил утопии Булле, идеи социальных реформ Леду и идиосинкратическую эклектику Лекё в «фантазии» Пиранези и галлюциногенные видения Томаса де Квинси, что, конечно, ни в
