расправу, так он не наказывает преступника и даже не отнимает у
него краденого имущества. Двух Козаков убили и убийц поймали, но никакого сыска и наказывания им не* было. Впрочем, Протасьев
в марте месяце был отозван.
Бруховецкий и епископ Мефодий, как мы видели, были прежде
большие друзья между собою. Мефодию не мало обязан был
Бруховецкий своим возведением в гетманское достоинство. Но по
возвращении из Москвы между ними, как говорится, пробежала
черная кошка. Оба способны и склонны были заводить козни, доносить, клеветать и рыть друг под другом яму. Гетман в Москве
увлекся оказанными ему почестями и ласками и надавал советов и
предложений, которые должны были повлечь за собою большие
перемены, не всем в Малороссии приятные. Введение воевод, отнимавшее суд и расправу от Козаков, еще не могло пока произвести
ропота, потому что воеводское управление еще не начинало дейст-
68
вовать, а Мефодий, менее чем кто другой, имел право упрекать за
такое нововведение Бруховецкого, потому что Мефодий, еще при
Выговском, будучи нежинским протопопом Максимом
Филимоновичем, указывал Москве на введение воеводского управления, как
на лучшее средство успокоить край. Но гетман, будучи в Москве, затронул и управление церкви своим советом прислать святителя
из Москвы. По возвращении гетмана Мефодию сообщил об этом
Дворецкий, и тут Мефодий увидел, так сказать, узелок, за который
мог зацепиться и начать козни против гетмана. Мефодий был
наречен блюстителем митрополитского престола до избрания нового
митрополита, и по его наущению киевское духовенство обратилось
к гетману с просьбою о том, что киевское духовенство желает по
своим стародавним правам и обычаям избрать в митрополиты
достойного человека. Гетман отвечал: <Радуюсь, что вы помышляете, чтоб митрополия киевская не пустела, не знаю только, такова ли
воля будет его царского величества, чтоб мысль ваша в
совершенство пришла. Мне в Москве припоминали постановленные Богданом
Хмельницким статьи, чтобы в малороссийские городы, и именно в
Киев, митрополит был прислан от святейшего патриарха
московского, и мы со всем товариством, как городовым, так и низовым, которое в Москве тогда было, на том руки приложили; он, свет наш
великий государь, отправил посланников своих просить
благословения святейших патриархов вселенских, и мы должны ожидать их
счастливого возвращения и присылки к нам царского указа>.
Получивши такой ответ, Мефодий, вместе с архимандритом
печерским и игуменами киевских монастырей, 22-го февраля 1666
года явился к киевскому воеводе Шереметеву за объяснениями.
- Мы просим, - говорил Мефодий, - чтоб великий государь
нас пожаловал, велел отпустить к себе выбранных наших
челобитчиков бить челом, чтоб великий государь не приказывал у нас
отнимать наших прав и вольностей.
- Ваших прав и вольностей, - отвечал Шереметев, -
великий государь отнимать не мыслит, да и от кого это ведомо вам
учинилось, будто великий государь изволит у вас отнимать нрава
и вольности?
Епископ сказал:
- Боярин и гетман написал нам, что указал государь быть
в Киеве митрополиту из Москвы, а не по стародавним правам и
вольностям нашим, не по нашему избранию. Мы состоим под
благословением святейшего патриарха цареградского, а не кого-
нибудь другого, и если быть у нас митрополиту московскому -
тем права и вольности наши будут нарушены.
Шереметев стал было им объяснять/ но духовные пришли в
раздражение и начали говорить, по выражению воеводской
отписки, <с большою яростию>:
69
. - Если у нас быть митрополиту московскому, а не по нашему
избранию, так пусть уж его величество велит нас всех казнить.
Мы на это добровольно не поступимся, и только приедет к нам
в Киев из Москвы митрополит, мы запремся в монастырях и не
выйдем: разве нас за шеи и за ноги выволокут! Видим мы, каковы
у них пастыри: вон в Смоленске архиепископ Филарет права и
вольности у духовного чина отнял и мещан и шляхту обзывает
иноверцами, а они не иноверцы, но православные христиане. И
в Киеве, как будет московский митрополит, так он станет всех
киевских жителей и всех малороссиян обзывать иноверцами, и
оттого станет в вере раскол и мятеж не малый. Нам лучше смерть
принять, чем допустить в Киеве московского митрополита.
- Вы боитесь напрасно, - сказал боярин, - такой воли у
великого государя нет.
Духовные сказали:
- Нам кажется, у тебя, боярин, есть о том тайный указ от
великого государя.
Шереметев отвечал:
- Такого указа мне не бывало, и гетман об этом ко мне
ничего не писывал. А вот ты, епископ, говорил, что нельзя вам
быть, когда пришлется московский митрополит: такие слова твои
непристойны. Благословлял разве патриарх цареградский вас
противиться воле Божией и государеву указу?.. Да ты сам, епископ, поставлен от патриарха московского!
- Мы бьем челом, - сказал епископ, - пусть великий
государь нас пожалует, изволит указать выбрать нам самим
митрополита, а если великому государю угодно, чтоб митрополит был под
благословением московского патриарха, то пусть о том изволит
написать к цареградскому вселенскому патриарху, нашу челобитную
изволь принять в Киеве о том, чтоб митрополиту киевскому быть по
нашему избранию и по нашим стародавним правам и вольностям, а челобитчиков наших отпусти в Москву к великому государю.
- Непристойно мне принять вашу челобитную, потому что
это дело духовное, а челобитчиков в Москву отправить можете, -
сказал Шереметев.
На другой или на третий день в Софийской церкви печерский
архимандрит повторял боярину о неуместности водворения
московского митрополита в Киеве. Шереметев сказал ему: <вам за то
на гетмана не на что гневаться, хоть он о том великому государю
и бил челом, сдумав себе на Москве, но ведь он чаял, что то вам
угодно будет, потому что, но милости Божией, за слезным
челобитьем всего малороссийского народа, вся Малая Россия
присовокупилась к Великой России. Притом же, в этом деле великий
государь спишется с цареградским патриархом, и что патриарх
государю напишет, о том будет дан царский указ!>
70
Архимандрит сказал: <был в Цареграде наперед сего патриарх
Парфений; не восхотели его пастырем себе духовные и миряне, и был он сведен с престола, а на его место возведен был
Дионисий, который никогда не желал славы мира сего. Ныне же
прослышали мы, что на патриарший престол возведен опять
Парфений, подкупивши визиря и иных мусульманских сильных
правителей. Дионисий, без всякого прения, престол оставил. Мы же
все Бога молим за Дионисия, а не за Парфения>.
Архимандрит дал понять боярину, что трудно будет предать
вопрос о киевской митрополии на разрешение цареградского
патриарха при том настроении, в каком находилась тогда
православная духовная власть в Константинополе.
Мефодий, оставшись с Шереметевым в Софийском соборе
наедине, просил у него прощения за резкие слова.
<Это я говорил поневоле>, объяснял Мефодий: <я поставлен в
Москве, но малороссийских городов духовные лица упрекают и
поносят меня за это и теперь и подозревают, что это все я в
совете с гетманом учинил, чтоб митрополиту киевскому быть под
благословением московского патриарха!>
Таким образом, перед своими духовными товарищами
рисовался Мефодий защитником старины и горячился против
московского произвола, но между тем оставлял себе лазейку
представиться, где и когда нужно будет, сторонником Москвы. Мефодий, очевидно, рассчитывал так: останется в митрополии все
по-прежнему - он будет прославлен охранителем старины, а свершится
перемена - он выставит себя заранее ее первым сторонником.
Всеми способами и при всяком случае выказывал епископ
свою вражду и к гетману.
3-го мая был в Печерском монастыре обед, где находился и
приезжавший из Москвы царский дьяк Евстрат Фролов. После
обеда гости отправились в архимандритскую келью и стали пить
здоровье бояр и окольничих. Евстрат Фролов заметил, что надобно
пить здоровье боярина и гетмана Ивана Мартыновича: <он
великому государю верен и с духовными пребывает в любви и совете, и Войску Запорожскому и всему малороссийскому народу своим
