— Разберемся! Какой автобус? Номер?.
— Вот шпаргалка! Тут все написано.
Иванов достал записную книгу, тут же превратился из студенческого товарища в грозного майора милиции, набрал на трубке мобильного телефона номер и нахмурил брови.
— Здравия бажаю! — поприветствовал он кого-то. — А скажи-ка мне, пан сержант, что там пенсионеры в автобусе. Не бунтуют?
Какое-то время он молчал, слушая объяснения, потом кашлянул и сказал:
— Ясно. Этих пропустить!
Наверное, тот, кому предназначались эти слова, что-то возражал, потому что Иван резко и жестко спросил:
— Ты украинскую мову понимаешь? Про-пу-стить!
Лицо майора излучало удовлетворение самим собой. Он весело посмотрел на друга и потянулся.
— Вот и все. А где семья?
— Не знаю. Жена к кому-то в гости собиралась. А за сыном я уже не успеваю следить. Каждый день с какой-то новой девушкой.
— Весь в папу.
— Если иметь ввиду папу образца двадцатилетней давности, то да.
— А сейчас ты — другой?
— Седьмой! Не дразни грехами юности! Подождем семь минут.
— Почему семь? Счастливое число, да? — ехидно спросил Иван.
— Счастливое число, да! — передразнил Иваненко. — Знаешь, как-то Альберт Эйнштейн прибил на дверь подкову. Его гости спросили: «Зачем?» — «Как? — ответил ученый, — разве вы не знаете, что подкова приносит счастье?» — «И вы, великий ученый, верите в это», — удивились гости. «Нет, я не верю. Но, говорят, она приносит счастье, независимо от того, веришь или нет».
— К чему это? — пожал плечами Иванов.
— Да так. На самом деле, я сторонник теории, что каждый получает по своей вере. Во что веришь, то имеешь.
— Да, я помню. Ты еще на пятом курсе меня в этом убеждал. Слушай! А помнишь, ты мне давал фантастический рассказ читать. Там ученый попадает на какой-то неизвестный никому остров в какое-то племя. Аборигены считают, что земля в центре, а солнце, луна, и звезды — это небольшие шарики, которые кружатся вокруг. Ученый соорудил прибор, типа телескопа, чтобы доказать им ошибочность их воззрений. И вдруг обнаружил, что прибор показывает то, что говорили островитяне. А мораль сей басни такова, что миром управляют не физические законы, а нравственные.
— Я-то помню. А ты чего вспомнил?
— Просто я вдруг сообразил, что ты сам этот рассказ написал. Да?
— Не зря ты в милицию попал. Через двадцать лет до тебя дошло. Через двадцать лет, глядишь, и подполковника получишь.
— Ты, Вань, на грубость нарываешься, все, Вань, обидеть норовишь, — хрипловатым голосом продекламировал Иванов. — Сам же учил, что реагировать на жизнь надо радостно. Вот и порадовался бы за друга, который что-то понял, а ты насмехаешься…
— Извини, Вань! Ты прав…
— А еще священник!
— Ну, прости! — видя, что друг обиделся серьезно, Иван подошел к нему и положил руку на плечо. — Я священник, но я не святой. Ты знаешь, у меня недавно, с полгода тому случай был. Проехал я на красный свет. Глупо, конечно, не дождался секунду-две, пока загорится зеленый. Спешил. И, как назло, ваш брат гаишник. Штраф. Слушай, такая жаба меня задавила! Так платить не хотелось. И понимаю, что я не прав. И формально не прав, ибо нарушил правила. И нарушаю принципы, которые же сам проповедую, а жаба давит. Даже хотел тебе звонить, чтобы ты слово замолвил.
— Почему ж не позвонил?
— Победил себя. Хотя досада еще долго оставалась. Я-то думал, что я благородный. А жаба давила. Не святой, я Вань, прости. Нас характеризуют не наши ошибки, а то, как мы их исправляем. Ты же хорошо помнишь «Место встречи изменить нельзя»?
— Еще бы? Сто раз смотрел. А что?
— Когда взяли Ручечника с шубой англичанина, и коллеги опасались, что будут ненужные разговоры, твой любимый Жеглов заявил: «Правопорядок в стране характеризуется не наличием воров, а умением властей их обезвреживать». Давай обезвредим нашего вора, который хотел украсть наше хорошее настроение.
Заиграл мобильник. Иваненко взял трубку:
— Ну что, Мыкола Петрович? Вот и хорошо. С Богом!
— Все нормально?
— Да. Позвонил старший группы, сообщил, что пропустили. Спасибо тебе!
— Не за что. Обращайтесь, отец Иван, если что. — Иванов был доволен, что не упал лицом в грязь перед товарищем, что тема ментов была замята, и решил перевести разговор в другую плоскость. — Слушай, а как правильно — отец Иван или отче Иван?
— Слово «отче» используется при обращении. Это звательный падеж. В украинском языке он используется до сих пор, а в русском вышел из употребления. Вот в церкви при обращении к священнику говорят «отче» и еще при обращении к Богу говорят «Боже», а в остальных случаях используют именительный падеж.
— Все-то ты знаешь!
— Многое забыл уже. Закон Гей-Люссака с законом Бойля-Мариотта уже путаю.
— Слушай, а ты на двадцатилетии выпуска был?
— Да. А ты даже не позвонил…
— Служба. Два убийства было. Я даже забыл. Мне староста звонил, поздравил… А много наших было? Белый был? Я знаю, он крутой предприниматель… А Монч знаешь куда сына учиться направил? На радиофак! Класс! Учится по тем же книгам, что и тато. А Фляк был?
— Нет. Он как раз с «Океном Эльзы» в туре был по стране.
— Ты ж говорил, он на «Оболони».
— Вот «Оболонь» и спонсировала. А он типа представитель фирмы. Мне Бабич рассказывал. Они дружат. А тебе нравится «Океан Эльзы»?
— Да. Особенно эта: «Ты машина, и я машина…»
— Любимая песня гаишников?
Иван не ответил. То ли напевал про себя, то ли думал о чем-то.
— Да-а-а, — задумчиво произнес он через какое-то время. — А я все понять не могу, как ты стал священником. Учился хорошо. Фантастикой увлекался.
— Я и сейчас увлекаюсь.
— А как же православие? Не противоречит?
— Ты, Иван, хочешь за семь минут постигнуть азы православия? Это — как курс физики за ночь перед экзаменом.
— Ну-у-у, я немного все-таки подкован. Читал Евангелие. Знаю Символ Веры. Знаю, что христиан два миллиарда. Из них православных что-то чуть больше десяти процентов, а католиков — почти половина. Мне, кстати, католическая церковь даже больше нравится. Там как-то уютнее. Сесть можно. А у нас стоять надо.
— Хм. Ты, все-таки, сказал «у нас».
— А еще меня раздражает старый стиль. Что наша церковь себе думает? Путаница! Я как-то пару лет тому назад хотел поститься. Помнишь, ты меня убеждал, как это полезно для души и тела, и все такое… Ну и что? Новый год, все пьют, гуляют, веселятся, столы ломятся от жратвы, а наши святоши сурово так пальчиком — низзя! А католики — молодцы. Все по-людски. Вот ты можешь это объяснить?
— Могу. Католики хотят, чтобы человеку было лучше, а православные — чтобы человек был лучше. Это более трудная задача. Католическая церковь ближе к людям, а православная — к Богу. Поэтому нас и меньше. И я считаю неправильным, что бокал шампанского и миска оливье в ночь с тридцать первого на первое стали наивысшей ценностью. Хотя, если бы было какое-то голосование, какой-нибудь православный референдум, проголосовал бы за переход на новый стиль, конечно. А пока православному человеку предлагают выбор: жить по светским законам или по церковным. И каждый имеет право выбора.
— Нет, меня другое интересует! Вот смотри! Рождество: когда оно правильно наступает — у католиков или у нас?
— Вань, ну ты же технарь, хоть и бывший! У каждого своя система координат.
— Не то! Вот смотри! Помнишь кто-то нам говорил, что на Крещение, когда воду святят… Так вот, в этот день, девятнадцатого января, крещенская вода изменяет свои физические свойства, поляризацию, или что-то в этом роде. Помнишь?
— Ну?
— Так вот, если перейти на новый стиль, то, выходит, что вода будет менять свои физические свойства через тринадцать дней после праздника. А в чем же тогда будет праздник? Или ты хочешь сказать, что если проголосуешь за новый стиль, то и поляризация начнется на тринадцать дней раньше? Это же нонсенс!
— Я могу только повторить то, что говорил раньше, — немного грустно произнес священник. — Миром управляют не физические законы, а нравственные.
— Достал ты! — возмутился милиционер. — Мы же в реальном мире живем, а не в фантастическом. Вань, ну ты же технарь, хоть и бывший! Ну? При нагревании тело расширя-я-яется. Молекулы в нем есть такие, помнишь? Когда человек выпьет, молекулы спирта попадают в кровь. Изменяется ее биохимия. Кровь попадает в мозг — изменяет его среду, измененная среда меняет процессы мышления. Человек становится пьяным. Ну? Все из-за молекул спирта. При чем здесь нравственность?
— Да при том, что решение пить или не пить — это результат нравственного закона, а не физического.
— Хорошо, а если… — майор замолчал.
— Что, если?
— Ничего! — Иван Иванов был рассержен. — Давай прервем наш диспут! Давай пиво пить! Ты обещал.
