глухо зашипели помехи. Она включила новостной канал.
Даже через зернистое изображение старенького телевизора чувствовалось, как зловеще, с ужасающим буйством и размахом, полыхает огонь, но тут оператор дал общий план, и мы всем классом ахнули, узнав то самое место. Профессор Рейд щелкнул экстренным переключателем и перекрыл подачу газа, прервав наши эксперименты, и мы все обступили телевизор.
«Мы сейчас в прямом эфире наблюдаем поистине страшное зрелище, – прокомментировал закадровый голос. – Перед нами башни Всемирного торгового центра, и этим утром поступило несколько неподтвержденных сообщений о том, что в одну из них врезался самолет».
– Господи… в какую именно? – спросила девочка сзади.
– Кто вообще так низко над Нью-Йорком летает? – сказал парень рядом. – Просто конченый дебил, этот пилот.
– У меня брат в Южной башне работает, – пролепетала девушка.
– А вдруг это не просто крушение? – предположила я.
– В смысле не просто крушение? – отозвался тот парень. – А какого хрена это еще может быть?
Профессор стал стучать по телефонной клавиатуре, но никто не брал трубку, и он захлопнул свою «раскладушку».
– На сегодня все расходимся по общежитиям, – сказал он. – Если кто-то живет не на кампусе, найдите, с кем вы можете пока побыть.
Мы все собрали учебники, и только мертвенно-бледная девушка осталась стоять под телевизором.
– Это было в Северной башне, – сказала я ей и показала на бегущую строку. – Твой брат наверняка в безопасности.
– Ребята, – окликнул нас у двери доктор Рейд, но сам даже головы не поднял; он опять стоял и клацал кнопками на телефоне. – Спускайтесь по лестнице.
Выйдя на улицу, я посмотрела в сторону центра, но разглядеть ничего не смогла. Пытаясь вспомнить, где сейчас Брайан, я нащупала в рюкзаке телефон.
Месяц назад американские родители подарили мне на день рождения мобильник, но носить его с собой я еще не привыкла и постоянно везде забывала. Когда я нашла его, на экране высветилось несколько пропущенных звонков. Я попробовала дозвониться Брайану, но у него все время было занято: в первый раз я наткнулась на такие гудки – звук миллионов синхронных звонков.
Без понятия, что мне делать, я побежала в общежитие и в прихожей увидела ходившего из угла в угол Брайана. Я выдохнула с облегчением и легким недоумением, как это он стоит передо мной, целый и невредимый. Подсознательно, как оказалось, я готовилась к худшему.
– Живой, – сказала я так, чтобы в голосе не прозвучало искреннее удивление.
Брайан поцеловал меня в лоб, и мы поднялись наверх; мои соседи по этажу уже столпились в общей комнате. Мы сели и уставились в телевизор, глядя, как удар пришелся по второй башне и как она обрушилась пару часов спустя. В тексте бегущей строки слово «катастрофа» сменилось на «атака». В конце концов я дозвонилась домашним, и мы безотчетно перешли на шепот, словно боялись, как бы от громких разговоров что-нибудь еще не обвалилось. Со мной все хорошо, повторяла я снова и снова, утихомиривая женщину, которую привыкла звать матерью. Со мной ведь правда все хорошо, убеждала я себя, повесив трубку. Со мной-то ничего не случилось.
Брайан хотел остаться на ночь, но я прикрылась мнимым докладом, рассыпавшись в извинениях, и он неохотно вернулся в свое общежитие. Мне хотелось побыть в одиночестве. Все давно разошлись спать, а я так и смотрела на башни, хотя от башен там уже ничего не осталось, и все их стали называть «эпицентром». Меня захлестнуло желание подойти вплотную к месту крушения. Я вышла на улицу и побрела на юг, пока не уперлась в оцепление из пожарных машин, там я и постояла немного, под огнями аварийного освещения. Воздух все еще был пропитан крепким запахом горелого пластика и плавленой стали; сухой, колючий воздух забивал легкие гипсовой пылью.
Когда я вернулась в общую комнату, по новостям опять крутили вчерашнюю съемку: на прерывистых кадрах виднелся асфальт, скрытый под слоем пепла и канцелярских бумаг мертвецов – еще недавно важных, может, даже засекреченных документов. Потом пустили прямой репортаж – панорамную съемку с вертолета. Над обломками висело облако дыма с рыжеватым оттенком – отблеском городских огней. Я в который раз пыталась заглушить эгоистичную мысль, которой избегала весь день, – что беда всегда идет за мной по пятам.
С момента террористических атак прошло уже шесть месяцев, и жизнь возвращалась в привычное русло, сперва через натужное проявление храбрости: бояться – значит признать свое поражение, – а потом мало-помалу стали восстанавливаться прежние порядки, пока мы опять не погрязли в повседневных передрягах городского быта: то трубы в батарее гудят, то станции метро на ремонт закрывают, всякая такая привычная пакость. Страна ввязалась в войну, но для большинства людей война была идеей больше умозрительной, чем прикладной, и меня одолевал то ли гнев, то ли стыд за американцев – в том числе за себя, – ведь мы могли жить как ни в чем не бывало. В Хорватии жить по законам военного времени означало утратить контроль, война диктовала нам каждую мысль и движение, даже во сне. Забыться было непозволительно. Но война в Америке меня не стесняла, не перекрывала воду и не истощала запасы еды. Не было угрозы нашествия танков с пехотой или удара кассетными боеприпасами, не здесь. Война в Америке по сути своей настолько не вязалась с тем, что случилось в Хорватии – и сейчас, наверное, творилось в Афганистане, – что даже само слово звучало почти неуместно.
Тут у меня зазвонил телефон – я аж подскочила и ответила дрожащим голосом. Звонила Шэрон.
– Ана? Куда ты ушла?
– Просто голову проветрить. Мне подойти обратно к вестибюлю?
Я только сейчас поняла, что забрела на запад дальше, чем надо. Я бегом вернулась обратно, к воротам здания ООН, но на проходной целая группа туристов образовала затор. Я уже нажала кнопку «перезвонить», но буквально через пару секунд из ворот вышла Шэрон с охапкой папок и моими карточками-подсказками.
– Так и поняла, что в этом бардаке обратно уже не пройдешь, – сказала она. – Не хочешь взять на память? – Она протянула мне карточки. – Проголодалась?
Я была не голодна, но мне очень хотелось убраться подальше от ООН, чтобы Шэрон оказалась в моем полном распоряжении.
– Я забронировала столик. Можем пройтись пешком.
Я плелась за ней по лестнице и благоговейно смотрела, с какой легкостью она держится на каблуках. Я до сих пор неуклюже топталась, стоило мне их примерить, и чем дальше, тем сомнительней, что я когда-нибудь выучусь женскому изяществу. Каждый раз, когда мы проходили дорогой на вид ресторан, я тешила себя надеждой, что идем мы в менее
