И был день второй.
* * *
О Вечном жиде речь шла не из Иоанна, разумеется, а Матфея: «Есть некоторые из стоящих здесь, которые не вкусят смерти, как уже увидят Сына Человеческого, грядущего в Царствии Своем», и именно с такой надписью на плакате Кинзлер вышел на следующий день. Вечный жид, известный как Агасфер, Картафилос и Бутадеус, был сапожником, который, по легенде, смеялся над Христом и говорил: «Иди живее», когда Он нес крест Свой через Иерусалим, на что Иисус ответил: «Я пойду, но ты пребудешь, покуда Я не вернусь». Тем самым Он обрек сапожника скитаться по миру до Второго пришествия. Кинзлер знал, что этой истории нет в Библии и что многие христиане в нее не верят, но сам он всегда считал ее убедительной. Сходным образом, он не сомневался, что змей в Эдемском саду действительно был Сатана и что святого Петра распяли вниз головой, поскольку он считал себя недостойным умереть так же, как Христос, — эти предания также основывались не столько на свидетельствах Писания, сколько на традиции, но никто не ставил их под сомнение.
Одеяло облаков за ночь переместилось к краю неба, но крошечное солнце утратило всю силу. Время подходило к полудню, когда с травы исчезла роса. Кинзлер занял место на обочине, чтобы возвещать Благое слово Божье. Никто не останавливался, но какой-то тип уселся на скамью по соседству, как будто хотел послушать. Кинзлер заговорил, обернувшись в его сторону: он знал, что даже самого неподдающегося слушателя можно победить божественной Истиной. Но потом он заметил, что мужчина кормит птиц, — он бросал прямо им в клювы сырные чипсы из пакета. Тогда Кинзлер сорвался с места, растоптал чипсы и прогнал его.
Он перекусил со своим другом, почтальоном Джозефом; выбрасывая оберточную бумагу в урну, тот сказал:
— Знаешь, в детстве я думал, что всякому человеку Бог дает три желания. Помнится, для начала я пожелал, чтобы мне больше никогда не нужно было мыться. Конечно, ничего из этого не вышло, и я долго злился на Бога.
Кинзлер ответил:
— По-моему, ты перепутал Бога с джинном.
Он просто констатировал факт, но Джозеф счел это шуткой — он хохотал, пока Колман не забрал свой плакат и не ушел.
Проблема заключалась в том, что если Вечный жид действительно существовал, то в городе должно было оказаться намного больше людей. Все, казалось, признавали, что остаются здесь, пока о них помнят живые, — еще одна теория, не имеющая подтверждения в Писании. Но тем не менее люди собрались тут, в этом сомневаться не приходилось, и объяснение казалось Кинзлеру вполне правдоподобным. Так почему же город не переполнили миллионы душ, с которыми Вечный жид повстречался за два тысячелетия, минувших после распятия Христа?
Кинзлер считал, что есть три варианта: либо Вечный жид умер во время эпидемии — в таком случае вирус совпал со Вторым пришествием, либо он еще жив, и, значит, заселен не только район монумента, и где-нибудь наверняка есть даже другие города. Либо — последний вариант — Вечного жида никогда не существовало.
Он никак не мог решить, какая версия наиболее вероятна, и собственная неуверенность крайне его беспокоила — до самого вечера Кинзлер, проповедуя, то и дело возвращался к этому вопросу и невольно замолкал, когда прислушивался к шуму незримых крыльев, трепыхавшихся в голове. Прохожие обтекали его, как вода — камень, и наконец Кинзлер сдался, пошел домой. Он наблюдал за тенями, которые перемещались по полу, и прислушивался к детскому голосу во дворе. Какая-то девочка прыгала через скакалку под окном и напевала: «Мисс Мэри Мак, Мак, Мак, сделай так, так, так…» Открыв две стеклянные двери, Кинзлер вышел на балкон и окликнул ее:
— Эй, как тебя зовут?
Скакалка упала у ног девочки словно водоросль, выбеленная солнцем. Не отвечая, та уставилась на Кинзлера.
— Что, ты даже не спросишь, как меня зовут? — продолжал он.
Девочка помедлила, потом сказала:
— Я знаю. Вы Птицелов.
— Нет, меня зовут мистер Колман Кинзлер.
— Мы вас не так зовем. Мы зовем вас Птицелов из Алькатраса[3].
Черты ее лица были тяжеловаты, и Колман подумал, что, возможно, девочка слабоумная. Самым ласковым голосом он спросил:
— Ты знаешь, кто такой Иисус Христос?
Она ответила:
— Да. Он умер на кресте, чтобы искупить наши грехи.
— Умница, — сказал Колман. Будь у него игрушка — кукла или мячик, — он бы бросил ее девочке в подарок. Но на балконе были только ржавый шезлонг, засохший цветок в горшке и куча плакатов, прикрепленных к белым деревянным палкам, в том числе тот, с которым он собирался выйти завтра. Надпись гласила: «Иисус есть путь, истина и жизнь». Поэтому вместо подарка — и это было лучшее, что он мог сделать, — Колман поднял плакат, показал девочке и помахал им туда-сюда. Она пожала плечами, подобрала скакалку и запрыгала по улице.
И был день третий.
* * *
Птицы — это динозавры.
Когда-то он читал, что в период массового вымирания самые крупные динозавры погибли от болезней и истощения, зато мелкие выжили; они изменялись с течением столетий и наконец превратились в птиц. Таким образом, птицы — это динозавры, динозавры — это рептилии, а рептилии, как всем известно, — демоны. Только очень зоркий глаз мог увидеть истину под маской.
Кинзлер снял пластырь с подбородка и рассмотрел царапину, полученную при падении. Ранка была пустяковая, но еще не зажила, и он аккуратно пощупал пальцами по краям, чтобы понять, не образовалась ли корочка и нельзя ли ее содрать. Интересно, как происходит исцеление — снаружи внутрь или, наоборот, изнутри наружу? Кинзлер не знал. Сам он, казалось, вообще не исцелялся. Он промыл ссадину, вновь налепил пластырь и взял с балкона плакат.
За ленчем с Джозефом он сказал:
— Ничего не изменилось. Не лучше, чем вчера.
И тот ответил:
— Честно говоря, не удивляюсь.
— Почему?
— Сомневаюсь, что мир хоть как-то меняется. Особенно к лучшему.
Колман не согласился:
— Все мы меняемся, по воле Господа. Бог дал Саулу новую душу, так сказано в Библии. Точнее, им обоим — царю Саулу и тому Саулу, который стал апостолом Павлом. Но я вообще-то имел в виду свой подбородок.
— А. Ну в общем, меня и это не удивляет.
— Почему?
— Ты питаешься бог весть чем, если за тобой не присматривать. Никаких белков. А как же «твое тело — твой храм»?
Над головами кружили четыре птицы, и Кинзлер понял, что они вновь за ним следят. Он шикнул на Джозефа и указал наверх. До конца ленча, пока они доедали гамбургеры, он не позволял приятелю говорить.
Прошло всего лишь несколько недель с тех пор, как он попросил Господа открыть ему имена демонов, и Колман понял, что незримая рука ведет его в ресторан «Бристоу». Он случайно подслушал, как двое мужчин беседовали о птицах. «Значит, все дело в лори», — сказал первый, а второй кивнул и ответил: «Да, похоже на то», и с тех пор Колман слышал эти разговоры повсюду.
Лори. Лори. Лори.
И спасения от них не было.
Он шел по улице — мимо магазина винтажной одежды, пустой танцевальной студии, зияющей пасти метро. Когда Колман завернул за угол, ветер чуть не вырвал плакат. Пришлось вертеть его в разные стороны, чтобы удержать. Солнце отражалось в стеклах и серебристой отделке машин, стоящих вдоль улицы. Получилась похожая на жемчужные бусы вереница маленьких белых шариков, испускавших тонкие лучики света, слишком яркие, чтобы на них смотреть. Подросток с густой копной курчавых рыжих волос прокатил мимо на скейтборде и сказал:
— Истина и жизнь. Точно, мужик.
Колман не сразу припомнил, что написано на плакате. Он повернулся и крикнул, обращаясь к исчезающей фигуре:
— Ты забыл про Путь! Не забывай про Путь!
Мальчик одобрительно вскинул руку.
Остаток дня до самого вечера Колман провел, обходя почти неразличимую границу населенного района, извилистую линию, состоящую из огороженных парковок и пустых домов, за которыми терялись обезлюдевшие улицы. Он искал людей, еще не слышавших весть Господа. Когда Колман добрался до дома, луна, похожая на шар, сияла в самой высокой точке вечернего неба.
И был день четвертый.
Ночь протекла медленно; утром он открыл глаза и не мог понять, спал он или нет, и, хотя солнце встало, время явно прошло. Ему что-то снилось, но, как только он пытался воскресить сон в памяти, тот ускользал и растворялся среди теней. Единственное, что Кинзлер припоминал наверняка, — что он несколько часов лежал неподвижно, дожидаясь странного ощущения в руках и ногах, как будто они делились на части, и это означало бы, что он наконец засыпает. Но заснул он в итоге или нет, — здесь Кинзлер сомневался.
Это знал только Бог, но не Кинзлер, хотя он надеялся, что однажды ему откроется истина.
Лори снова прилетели к нему на балкон, и он спугнул их, открыв и закрыв стеклянные двери, — от внезапного громкого стука птицы тут же вспорхнули. Потом Кинзлер обулся, выбрал плакат и пошел в город. На углу квартала стоял маленький овощной магазин — он зашел туда и взял пакет маленьких очищенных морковок (витамины) и целый поднос сушеных колбасок (белки). Джозеф был прав — тело в конце концов есть храм. Кинзлер сунул морковь в один карман, а колбаски — в другой и почувствовал боками свертки — они покачивались туда-сюда на ходу. Идеально сбалансированный вес, приятная тяжесть, совсем как бремя Господнего внимания, которое удерживает все воедино и не позволяет рассыпаться на атомы.
