Фокин снова оглянулся, а потом наклонился к уху прокурора, и с его губ скатилось название одного из столичных вокзалов.
– А как же он сам? – спросил прокурор. – Так просто пойдет под суд, который, если все подтвердится, будет беспощаден… если, конечно, он доживет до суда.
Фокин прищурился и окинул Александра Тимофеевича гневным взглядом.
– Доживет, – наконец коротко проговорил он. – Если, конечно, захочет.
* * *
– Что-то часто приходится менять руководителей второго отдела, Михаил Иосифович.
– Да уж, Евгений Ильич. Ну, что будем решать по вопросу со Свиридовым?
– Это как БАМ скажет.
– Пока что, я полагаю, можно его оставить, – сказал Климовский. – Человек явно дружит с головой и не собирается устраивать глупых вендетт на потеху «желтой» прессе. Хотя, конечно, Свиридов опасен. Но другие люди и не сумеют работать во втором отделе.
– А парнишку жаль, – сказал Бородин.
– Которого?
– А вот этого… Анисимова.
– Вы хотите сказать – Свиридова-младшего?
– Вот именно.
– Это с каких пор вы стали таким жалостливым, Евгений Ильич?
– Не надо путать жалость с сожалением. Разве шахматист, из-за зевка проиграв фигуру, пусть даже пешку, жалеет ее? Нет, ему просто досадно, что он ее потерял. Вот у меня примерно те же самые ощущения. Ведь этот Илья был не самой ненужной фигурой в вашей игре, Михаил Иосифович, не так ли? Пусть и пешкой?
– Ну… со временем я надеялся поменять эту пешку на ферзя, – сказал Климовский.
– А кто ферзь? Свиридов-старший на ферзя пока не тянет.
– Да, он скорее пока конь, который способен перепрыгивать через головы более значимых и ценных фигур и в конечном итоге ставить «вилки» королю и ферзю. Один из таких ферзей уже попался.
– Вы имеете в виду Солонского, Михаил Иосифович? – осведомился Бородин.
– Совершенно верно. Я совершенно напрасно прикрепил к Свиридову контркиллера. Он оказался слишком классным профессионалом, чтобы попасться на такую уловку. Но Микулова нужно было менять: паренек вдруг захотел играть самостоятельно.
– Значит, это ваша инициатива – с Микуловым? А мне Свиридов выговаривал так, словно у Микулова в кармане лежало предписание за моей подписью, где черным по белому значилось: убрать Музыканта.
Бородин пожал плечами и сказал:
– Что-то хозяин запаздывает. Обычно это не в его характере – опаздывать.
– Вероятно, подсчитывает, во сколько ему обойдется покупка очередного антикварного авто, – иронично сказал Климовский. – На этот раз, по слухам, он собирался отовариться экспонатом «Опель-Адмирал» тысяча девятьсот сорокового года выпуска, возившим Геринга. Кажется, речь там шла о сумме, превышающей миллион долларов.
Бородин, прислушавшись, произнес:
– Но, судя по шагам, на этот раз, кажется, он. …Борис Александрович Маневский был плотным мужчиной среднего роста, смуглым, черноволосым, с длинным крючковатым носом и яркими темными глазами под очками в золотой оправе. Одет он был неброско, в брюки и рубашку приглушенных тонов.
При его появлении Климовский и Бородин встали и почтительно пожали протянутую олигархом руку.
– Ну, господа, чего хорошего сообщите? – скороговоркой произнес он, усаживаясь в кресло.
– Все сделано, Борис Александрович, – доложил Климовский. – Так, как вы рекомендовали.
– Ну да… А где этот… как его… – БАМ покрутил пальцем в воздухе и наконец договорил: – Свиридов? Последний раз я видел его несколько недель назад. Почему его здесь нет?
Климовский молниеносно переглянулся с Бородиным и мягко начал:
– Я думаю, Борис Александрович, что Свиридов был бы более полезен на другой работе, не требующей таких нервных затрат и высокой ответственности.
– Разве он не справился? – спросил олигарх и быстро взглянул на часы.
– Напротив. Поэтому я и хотел бы предложить вам, Борис Александрович, спустя определенный промежуток времени заменить руководителя второго отдела и дать фирме «Атлант» нового генерального директора.
Маневский только пожал плечами:
– Делайте, как считаете нужным. Только всю информацию – немедленно мне! Ну что… все? А то мне нужно еще заехать в мэрию… и вообще.
– Конечно, Борис Александрович! – разве что только не пропел Бородин. – Все будет выполнено.
– Так… да! Михал Иосифыч… – Маневский повернулся к Климовскому, – а что у нас там с первым замом Минтопэнерго? Материалы получены?
– Да, Борис Александрович.
– А связь с Дастархановым восстановили?
– Да, Борис Александрович.
– Значит, вот что я хотел еще… – Олигарх почесал в лысеющей голове, а потом, скривив угол рта, договорил: – Да! Замените главного редактора «Финансов» и сообщите в Тель-Авив и Нью-Йорк насчет этого…
Он оборвал сам себя и, рассеянно сняв очки, подслеповато на них прищурился и начал протирать стекла платочком, а Климовский, не меняя ни тона, ни выражения лица, еще раз повторил:
– Да, Борис Александрович. Все понятно.
* * *
Прокурор Никитин в сопровождении Фокина сел в служебную «Волгу» и, не взяв с собой водителя, а только машину сопровождения, направился на указанный вокзал.
Там он нашел нужную камеру хранения и открыл ее.
Камера номер сто восемнадцать.
Внутри лежал маленький белый пакет, который немедленно был препровожден в карман прокурора. На ощупь он определил, что в пакете, по всей видимости, содержится мини-компакт-диск.
В сопровождении следующих на некотором отдалении охранников и Фокина, нависающего непосредственно над правым плечом и что-то время от времени коротко бурчащего себе под нос, Никитин вернулся к своей машине и сел за руль. Фокин приземлился рядом, и Александр Тимофеевич включил зажигание и нажал газ.
– А тебе неизвестно, что там за информация? – спросил прокурор.
– Известно, – ответил Афанасий. – Там вся империя Бориса Маневского.
– Ну, не вся, – вдруг прозвучал за спинами Никитина и Фокина знакомый голос, но в нем не было обычной иронии, а только тлело горькое, тяжелое, снисходительное любопытство. – Вся… боюсь, нам не по зубам.
От неожиданности Никитин нажал на тормоза, машина угрожающе дернулась, и ее поволокло на тротуар, отчего следующая сзади «Волга» сопровождения едва не вписалась в бампер прокурорского «железного коня».
Фокин обернулся и увидел за спинкой своего кресла лицо Свиридова.
– Не свети меня, Афоня, – усмехнулся тот, – а то, не дай бог, охрана гражданина прокурора, к несчастью для себя, захочет выяснить, откуда в машине третий пассажир. А у нас и без того проблем более чем достаточно.
– Что вы намерены делать, Свиридов? – резко спросил Никитин, возвращая машину на трассу.
– Что я намерен делать? Да ничего особенного. Просто обеспечить вашу и предоставленной вам информации безопасность. Только не говорите, что вас и без того охраняют: для людей БАМа это не охрана.
– Куда же прикажете следовать? – не без вызова спросил Никитин.
– А что, разве я похож на семейство Овечкиных, разворачивающих самолеты с воплями «следовать в Буркина-Фасо!»? Хотя, откровенно говоря, такой факт, как угон самолета, в моей личной биографии наличествует. А куда вы собирались ехать до моего… скажем так, несколько неожиданного появления?
– Разумеется, на работу. Смотреть ваш диск. Ведь, конечно, это вы передали мне его?
– Вы на редкость догадливы для работника прокуратуры. Ну что ж… едем к вам. Я тоже буду присутствовать при все при этом. Только не стоит пытаться упекать меня в камеру. Это несколько преждевременно.
– Я не понимаю, на что вы рассчитываете.
– А что тут понимать? Что тут понимать? Просто я давно стал бандитом и убийцей, как это в свое время метко определил господин Климовский.
– Климовский? Это не из пресс-службы Маневского?
– И из нее, родимой, тоже. Климовский у нас вообще многопрофильная особа. Ну что ж… я-то, конечно, бандит и убийца, а вот вся эта милая компания свой статус еще не определила. Надо прояснить… Так что, как видите, к лестным эпитетам бандита и убийцы я собираюсь присовокупить еще и титул предателя. Сдаю своих, такая вот петрушка! – И Свиридов засмеялся так, что видавшего виды прокурора тем не менее продрал мороз по коже. – И кто бы мог подумать, что я способен слить своих коллег. И братьев по крови… не по той крови, что течет в наших жилах, а по той крови, что мы проливаем сообща. Позавчера Илья, вчера Солонский, сегодня еще кто-то…
– У тебя, Свиридов, страсть к театральным монологам.
– Это верно. Лучше бы я был актером. Правда, Афоня? Как там у любимого поэта Михаила Иосифовича Климовского – Блока: «Тащитесь, траурные клячи, актеры, правьте ремесло – что бы от истины ходячей всем стало больно и светло!»
– Только я одного не понимаю, – сказал Никитин, – каким образом можно проникнуть в запертую машину среди бела дня, да еще на глазах охраны… да еще так, чтобы не включилась сигнализация и не повредились замки.
