class="p1">– Ага! Вот ты где! Ты ведь хотел! Надо было сказать, что хочешь! Это же нетрудно!
В том же духе дразнящей стыдливости и вкрадчивой жадности она интересовалась его носками и трусами, предлагая сменить резинку, если они плохо держатся. К её сожалению, Серж не пожелал расставаться с нижним бельём.
Также он не позволял ни трогать, ни целовать себя, резко отодвигался, когда старуха пыталась положить руку ему на плечо. Она говорила Джонатану, что мальчик был трудным, упрямым; непослушным, как корова, упрямым, как мул.
– Но, конечно, бедняжка, - намекала она жалобным голосом и с фальшивым взглядом, - он не виноват... Какое же может быть воспитание без матери. Нельзя требовать невозможного…
Несмотря на её слабость к домашнему уюту, сама она была грязной и не заботилась о внешности. Она подкалывалась английскими булавками, лентами и шнурками. Её длинные жёлтые ногти были грязными, но дом был чистым, по крайней мере, кафель, раковина и сковородки.
Джонатан мучился от того, что не заплатил ей за стирку и починку. Это проявление заботы вводило его в заблуждение, и он не видел в нём ничего плохого.
Не зная, что придумать, он в свою очередь предлагал угостить её пирожными. Городские деликатесы, такие как заварные булочки, пирожные мокко, слоеная выпечка: всё было не в её вкусе. Кулинарные изыски Джонатана раздражали соседку, и она возвращала эту дрянь Сержу, даже не попробовав.
– Забери это с собой. Я приготовила тебе кое-что получше.
Джонатан искал способ угодить. Покупал сладости, цукаты. Женщина принимала их с меньшим пренебрежением, но так или иначе они оказывались в карманах ребёнка. Джонатан сдался.
У неё был женатый сын, который раньше жил в городе. Он разбился на своей дешёвой маленькой машине вместе с женой и двумя детьми.
– Он приезжал по воскресеньям. Привозил вещи в стирку, забирал чистую одежду, кур, яйца, вино, теперь он мёртв. Скотина поганая!
Больше она ничего о нём не рассказывала.
Когда трёх братишек из города тоже увезли на каникулы, местность стала и впрямь чересчур необитаемой. Джонатан волновался, что Сержу будет скучно; он предложил ему вместе куда-нибудь уехать, на море, куда угодно. Но мальчишке не хотелось никуда уезжать. Он был счастлив там, где находился.
Несмотря на свои приключения в деревне, он вел оседлый образ жизни. Он наслаждался своим местом и своими маленькими привычками, поскольку ни одна из них не была ему навязана, и он устроил всё так, как хотел. Казалось, все его замыслы сводились к тому, чтобы каждый день снова начинать делать одно и то же, с изменениями, подавлениями и реставрациями, продиктованными его воображением. В этом месте и при таком образе жизни, который Джонатан считал никому не интересным, Серж находил тысячи способов себя развлечь. Очевидно однообразные, его дни были наполнены открытиями, искусными поделками, ощущениями, насилием, флиртом, сплетнями, ласками, поисками и исследованиями, которые бесконечно его очаровывали. Этот избыток, плод его ума, в любое время предлагал ему неиссякаемый мир, где Джонатан был одним из источников. Он хранил своё место, может быть, скромное, в таинственной коллекции Сержа; ему находилось применение в операциях, достижениях, испытаниях и настроениях, в которых он ничего не значил. Всегда доступный, он предоставил трудолюбивому ребёнку возможность расти и опираться на него, как и на всё остальное.
Всё лето Джонатана не покидала мысль о возвращении Барбары. Усилием воли он представлял Сержа не более чем перелётной птицей, похожей на утро, полное света – одну из тех вещей, о которых мечтают в одиночестве, удачное открытие для художника. Позже он уже не сможет полюбить мальчика с такой осторожностью. Он боялся осени. У него были тайные идеи похищения, побега с ребёнком за границу. Либо он воображал своё возвращение в Париж, битву с Барбарой лицом к лицу.
Потом он понял, что дело не только в Барбаре. Таков был порядок вещей, который овладевал Сержем и превращал его в одного из тех бесчисленных людей, от которых Джонатан бежал. Всё, всё очарование этого мира, все его силы вынудят Сержа предать себя без сожаления. В конце концов, враг будет воплощён не в пугалах, карикатурах, идиотах, не в родителях или суде присяжных; он будет вживлён мальчику прямо в сердце. Ни Серж, ни Джонатан не могли предотвратить это.
Джонатан принял эту идею близко к сердцу. Он перестал бороться, перестал надеяться. Он думал о грядущем растворении, о смерти ребёнка, о своей смерти. Проще всего было бы перерезать себе запястья. Самоубийство из протеста, а не из-за простых страданий: но не стоит обливаться бензином перед сотней журналистов в знак проигрыша дела. Джонатан оставит свою смерть при себе.
Несмотря на эти мучения и эти планы, Джонатан жил весело. Он старался не делать ничего, что могло бы вызвать недовольство Сержа. Он стал менее безучастным, более глубоко погрузился в странные мальчишеские дела, осмелился безоговорочно следовать за ним.
У Джонатана было прекрасное здоровье. Его сложности бытия не влияли на физиологию, поскольку его тело не было чем-то внутренним или неизвестным ему. Он хорошо ел, хорошо пил, хорошо переваривал пищу, обильно срал, сильно мочился, прекрасно спал, хорошо выглядел, с хорошими мускулами, хорошей кожей и прекрасным членом. Даже его дружба с Сержем не внушала ему ни чувства вины, ни копания в себе или какой-либо рефлексии. Он был не способен ни объясниться, ни оправдаться перед теми, кто, будучи неспособным жить так будто умирает, были бы назначены судить и изменять порядок вещей. Всё знать и ничего не говорить – таким было кредо Джонатана.
Никто из этих двух мальчишек больше не беспокоился о календаре. Никакой угрозы не представляли признаки износа и зрелости, которые были видны теперь повсюду, когда лето подходило к концу. Порядок без скуки и страданий, беспорядок без мучений и травм: такова была невозможная вселенная, которую они выстроили. Антимир, который осенью погибнет. Но это не имело значения.
Они ели, обнимались, дышали, им становилось скучно, как это бывает с людьми, когда они постоянно вместе, они играли в секс, потом бросали его, они делали свой дом чистым и ярким, как миниатюрный пейзаж, потом они его пачкали, загрязняли, приводили в беспорядок. Но поскольку дома, в отличие от живых существ, сами не восстанавливаются, они энергично его возрождали, чистя щёткой, протирая губкой, полируя, подготавливая сцену к следующему приступу грязи.
Серж и Джонатан не
