Петр почему-то не удивился, от отца всегда исходило ощущение близкой смерти, как в комнате, где долго лежит тяжело больной человек, а мать, – она любила отца и, наверное, не могла поступить иначе…
– Ты должен понять и простить своих родителей, – тихо сказал Шмидт, – это было сложное и страшное время. Сталин…
Шмидт не закончил свою мысль, а полез в карман за баночкой монпансье, которое теперь сосал вместо вредного «Беломорканала».
– Я тебе советую, Петр, взять сейчас, сегодня же, академический отпуск и уйти в монастырь…
– Что? – изумился Петр. – Я, член партии, и – в монастырь?
– Именно потому, что ты – член партии. Считай это первым серьезным партийным поручением. До этого, небось, только стенгазеты выпускал?..
– Ну, в общем, да, – смутился Сергачев. – Я же студент, учусь, что я еще могу сделать…
– Значит, пора приступать к настоящей работе. Придешь завтра на Старую площадь, на проходной я оставлю тебе пропуск, скажешь – к генерал-лейтенанту Шмидту, тебя проводят.
– Вам генерала дали, Иван Павлович! Давно?
– Недавно, учли мои заслуги в годы войны, – слово «заслуги» прозвучало в устах Шмидта как-то странно, словно не гордился он ими, а мучился от того, что тогда было, и не хотел об этом вспоминать.
Академический отпуск студенту четвертого курса Петру Сергачеву оформили быстро. Словно не был он партийцем, ударником учебы и одним из немногих сталинских стипендиатов в институте. Декан сразу подписал все нужные бумаги, не стал ни о чем расспрашивать и даже не подал на прощанье руку, хотя всегда здоровался с одним из лучших своих учеников и обещал стать его научным руководителем, когда дело дойдет до написания диплома.
Петр воспринял это как само собой разумеющееся, может быть, и сам он в подобной ситуации повел бы себя точно так же. Комендант общежития, отставник-смершевец, попросил освободить комнату в течение двух дней, но Петр съехал сразу, благо все вещи уместились в тот самый фанерный чемодан, с которым он три года назад приехал в Москву. Он оставил чемодан в камере хранения Казанского вокзала, переночевал там же, в зале ожидания, среди пестро одетых таджиков и татар, чью живую речь начал уже забывать. Идти на квартиру к генералу Шмидту он почему-то не мог.
На следующий день он пришел в большое здание на Старой площади, где ему был заказан пропуск, капитан ГБ провел его в большой генеральский кабинет, где состоялся долгий разговор, направивший его жизнь совсем в другое русло.
– Партии виднее, на какой участок фронта тебя послать, – повторил полковник Шмидт слова, сказанные три года назад.
Кроме генерала Шмидта и Сергачева, в кабинете был еще один человек, большой, солидный, с длинной окладистой бородой и какими-то удивительно белыми чистыми руками. Бородач в разговоре почти не участвовал, сидел, оперев бороду на сложенные ладони, слушал и внимательно смотрел на Петра.
– Извини, – сказал генерал Шмидт, – но таков порядок: тебе придется сначала расписаться вот здесь и здесь.
И он подвинул Петру два заготовленных заранее листа бумаги, поверх которых лежала дорогая самописка с золотым пером.
– С сегодняшнего дня ты являешься сотрудником Министерства государственной безопасности. Секретным сотрудником. Поэтому твоего имени не будет знать никто, кроме меня и товарища полковника, – он указал на бородача, и тот согласно кивнул. – Во всех бумагах, донесениях, справках и так далее ты будешь фигурировать под именем «Инок». Где твои вещи? На вокзале? Хорошо. Значит, по пути заедете на вокзал, а потом – на нашу базу, под Москвой. Там ты поживешь недельку, подучишься и – за дело. Первый год тебе придется пожить в одном северном монастыре, знаменитом, старинном. Сначала простым послушником будешь, а потом и постриг примешь, – слово «постриг» Шмидт произнес непривычно, с ударением на «о», – станешь монахом, или, по-православному, иноком. В детали тебя посвятит товарищ полковник, ему и будешь подчиняться.
Бородатый полковник снова кивнул.
Сергачев поставил свою подпись на обеих листах бумаги, на всю жизнь связав себя с секретными службами Советского Союза.
На прощание Шмидт, поколебавшись, обнял его и поцеловал в щеку сухими губами. Больше свидеться им не довелось. Через пять лет генерал-полковник Шмидт Иван Павлович скончался в своем кабинете от внезапной остановки сердца. А инок Питирим, такое имя получил Петр Сергачев при пострижении в монахи, уже нес свое монашеское послушание в православном монастыре на святой горе Афон и готовился перебираться в Иерусалим, где было подворье Русской церкви. Потому что именно Иерусалим и был истинной целью операции «Инок», которая позже, совершенно неожиданно для всех ее фигурантов, переплелась с делом «Эсфирь» и судьбами бывших солдат спецподразделений Ваффен-СС, живших к тому времени на территории Федеративной Республики Германии…
Самым трудным в монашестве для Петра Сергачева было воздержание от женской плоти. Утешали только редкие поездки в город к иеромонаху Никону – под таким именем пребывал в Церкви полковник с подобающей сану фамилией Белобородов.
– Бесовство это и плотеутешение, – со вздохом говорил монах-полковник и вызывал двух-трех смазливых послушниц, способных утолить любую потребу грешного тела.
Потупив взоры, все усаживались в полковничий автомобиль – сначала это был «ЗИМ», а несколько лет спустя – «чайка», и отправлялись на дальнюю дачу, где проводили несколько дней, лишая себя поста и молитвы.
Ибо пост и молитва, – как сказано в Писании, – есть главное средство от бесовских чар и искушений плоти.
Возвращаясь из таких поездок в город, инок Питирим был особенно тих и благостен, подчас прерывая общую молитву радостным смешком, при этом лик его был ангельски чист, а взор устремлен в горние выси.
– Сколь благодатно общение с иеромонахом Никоном, – говорили тогда друг другу монахи, имея в виду не столько общение духовное, сколько грех мужеложства, якобы связующий престарелого монаха с молодым иноком.
Господь знает, как они были неправы!
Дни, а часто и ночи «Инок» проводил в монастырской библиотеке, ибо такое послушание наложил на него отец-игумен по благорасположенному совету Его преосвященства.
Книги, большей частью старинные, в тяжелых кожаных переплетах, украшенные медными, бронзовыми и серебряными наугольниками, были в беспорядке свалены в нескольких больших комнатах так называемого архиерейского дома. Накладывая послушание, отец-игумен сказал, что нужно найти книгу, возвращенную из Германии, но что это за книга, он не знал, как не знал этого и полковник, уточнивший только, что гитлеровцы вывезли ее из одного древнего монастыря юга России вместе с драгоценной утварью, иконами и расшитыми золотом богослужебными одеждами.
Книга эта была ценна не своей древностью, а некими сведениями, в ней заключенными, дающими возможность обрести что-то необычайно важное. Настолько важное, что весной сорок четвертого года были созданы два специальных подразделения СС с библейскими названиями «Эсфирь» и «Юдифь», которые должны были, следуя указаниям книги, найти это «нечто».
Что было в дальнейшем, Питирим не знал, но книга после войны вернулась в Союз и была передана, вместе с прочей церковной литературой, в библиотеку северного монастыря.
Полтора года поисков были бесплодными, и после северного монастыря в жизни инока Питирима был Афон, еще через полгода – иерусалимское подворье Русской православной церкви.
Два проведенных в Иерусалиме года были особенно важны для Петра Сергачева. Помимо поисков книги, он занимался установлением контактов с палестинскими воинами Освобождения и, параллельно, с недавно созданной службой Моссад. Также он работал с ватиканскими археологами, проводившими раскопки в Гефсиманском саду, британскими учеными, изучавшими развалины Второго Храма, и американцами, мучительно долго исследующими Голгофу…
К тому времени, когда Петр Петрович Сергачев (в пятьдесят седьмом году) перебрался в Западную Германию, он не только усовершенствовал свои познания в арабском языке, научился ивриту, но и обрел совершенно неоценимые связи в мировом сообществе разведчиков, то есть вошел равноправно в этот негласный клуб агентов мировых держав.
Конечно, Петр Петрович не открывал ногой дверь кабинета директора ЦРУ, скромно и значимо представляясь – Сергачев, но его узнали и приняли за своего в клане мировой шпионской элиты. Из простого полевого агента, разменной монеты любой уважающей себя разведки мира, он как-то разом взлетел к шпионским вершинам, стал одним из тех, кого не высылают из страны пребывания, не сажают в тюрьму и если обменивают, то только на равнозначимого представителя своей разведки.
Для того было множество причин и прежде всего успех его миссии на Ближнем Востоке.
Выпадение молодого государства Израиль из сферы влияния Советского Союза было крупнейшей внешнеполитической ошибкой Сталина после войны. Развязанная травля космополитов только усугубила этот разрыв. Теперь надо было срочно устанавливать контакты с израильтянами, что было очень непросто – Советский Союз последовательно и непримиримо осуждал политику Израиля, и продолжалось это не год и не два, а вплоть до последних, уже перестроечных лет.
