Владимир Маяковский. Эскиз декорации к пьесе «Мистерия-Буфф». 1919
Государственный литературный музей
Следующий пункт осмотра — расположенный этажом выше малый зал ГЦСИ, который, по словам куратора, хорошо подходит для камерных моновыставок, а верхний свет от мансардных окон создает ощущение, что вы находитесь в мастерской художника. Сейчас здесь показывают работы одного из основателей абстракции и поп-арта в среде советских неофициальных художников Михаила Чернышова.
Инсталляция Сони Баласанян «Площадки для игр как мишени». 2006
От профессиональных художников стоит перейти к «Рисункам поэтов» в Литературном музее. И если даже почерк может многое рассказать о человеке, то уж рисунки и вовсе выдают его с головой. Совместив архивы ГЦСИ и Литературного музея, удалось создать внушительную картину: от поэтов Серебряного века — Белого, Брюсова, Волошина, Иванова, Маяковского, Хлебникова и многих других (мало кто в тот образованный век не держал в руках карандаша) до поколения шестидесятников в лице Сапгира, Пригова, Хвостенко и самой молодой в этой компании Линор Горалик.
Простые истории
Артем Рондарев
Плюсы и минусы авторской неамбициозности
Анна Матвеева — журналист и писатель с вполне успешной, немного глянцевой карьерой: наибольшую известность имеет ее повесть «Перевал Дятлова», хотя часть этой известности обусловлена самой темой. Данная ее книга, «Подожди, я умру — и приду», — сборник рассказов и повестей: собрание пестрых историй о жизни городского интеллигентного человека, преимущественно (что ожидаемо) девочек и молодых женщин. То, что Матвеева журналист, хорошо заметно: она очень точно ловит внешний аспект человеческой личности, который формируется в социуме и называется «социальным “я”» (или «персонажем» у Чарльза Кули), — все эти фразы, позы и детали жестов, которые обусловливают проекцию личности на общество и которые затем общество навязывает личности, зачастую в принудительном порядке. Сами по себе они часто штука весьма синкретическая, что у Матвеевой отражено очень хорошо: списки ее эпитетов часто составляются из явлений, взятых из самых разных смысловых и физических рядов, которые собираются все вместе в очень характерное — и при этом весьма лаконичное — целое. Тут, однако, надо отдавать себе отчет, что к пресловутому «психологизму» сказанное не имеет особенного отношения — Матвеева, разумеется, постоянно перечисляет мысли своих персонажей, но даже и мысли эти несут на себе печать внешнего представления мира о человеке — ее герои, грубо говоря, думают не то, что хотели бы, а то, что им предписано думать: это делает их мысли банальными и немедленно узнаваемыми. И это нормальное состояние обычного конформного человека в социуме, насквозь пронизанном информационными связями. Отразить данный тип мышления — задача не самая простая; Матвеева умеет это сделать, и оттого читать ее не только приятно, но и поучительно. Точность попадания ей во всех случаях делает честь — у нее хороший слух и очень теплое отношение к своим героям (это по нынешним временам отдельный дар), она их всех любит, им всем сочувствует и именно поэтому так хорошо их слышит.
Истории она рассказывает весьма простые — про мальчика, который хотел бы, чтобы рядом с ним был папа, а не мамин хахаль; про учительницу, которая хотела бы, чтобы ее любил ученик; про девочек, каждая из которых хотела бы быть лучше другой, — словом, истории о людях, у которых в жизни в целом все в порядке, но что-то определенно не так. Тема эта не настолько банальна, как может показаться в пересказе, — современный человек, живущий в целом весьма благополучно, тоже страдает от несовершенства мира, и то, что его страдания на фоне глобальных катаклизмов и подлинных трагедий кажутся смехотворной фанаберией, не делает их слабее и не мешает им отравлять жизнь. В сущности, философия Матвеевой в том, что всякое страдание уникально, и не имеет смысла мерить их все по какой-то абсолютной шкале. Я не знаю, отдает ли она сама себе в этом отчет, и это, в общем, не важно: ее к выражению данной идеи приводит вполне объективная логика жизни; из нее можно не делать эксплицитных выводов, но если ты ей верен — выводы получатся сами собой.
Несмотря на весь описанный бытовой облик, прозу Матвеевой часто относят к магическому реализму, и небезосновательно — то там, то тут в весьма прозаическое бытие ее героев вторгается какая-то, как любят говорить в глянцевых журналах, мистика: то возникает художник, который умеет читать мысли, то педколлектив, инициалы участников которого все Е. С., а одна из учительниц к тому же не оставляет отпечатков пальцев. Тем не менее суть магического реализма не в том, что люди умеют летать, а в том, зачем им это нужно, — тогда как из странностей в рассказах Матвеевой решительно ничего, за вычетом каких-то ситуационных удобств и неудобств, не вытекает и не следует. Такое впечатление, что, польстившись на внешний облик приемов этого самого магического реализма, Матвеева в итоге не поняла, для чего он ей нужен, и пустила дело на самотек, примерно из тех же соображений, из каких Эразм Дарвин играл на трубе перед тюльпанами — авось что и выйдет.
Сказанное, как представляется, есть часть более глобальной проблемы с книгой Матвеевой — автор хорошо понимает, как выглядит жизнь, но совсем не задумывается над тем, отчего она выглядит именно так, а не иначе; этот вопрос, праздный в быту, для писательского дела имеет принципиальное значение, так как, не решив его, очень трудно сформулировать проблематику, которая отличала бы автора от сонма других, тоже хорошо пишущих авторов. Да, жизнь штука непростая; да, об этом можно рассказывать просто; да, нас этому научили Чехов и Сэлинджер, — ну так что дальше? Точнее сказать, проблемой это становится только тогда, когда книга оказывается в списке номинантов на большую литпремию: можно бесконечно говорить о том, что литература может быть какой угодно, лишь бы она была хорошая, — но есть книги, так сказать, «премиальные» и есть — не очень; то же и с фильмами, и с музыкой: предполагается, что премии дают за вещи, имеющие субстанциональное значение, а откуда возьмется субстанция там, где об устройстве мира речи не идет?
В конечном итоге с прозой Матвеевой та же история, что и с хорошим человеком, в котором замечательно все, кроме того, что сказать о нем почти нечего. Тем не менее большинство людей предпочло бы, чтобы хороших людей кругом них было бы как можно больше; в этом смысле книжки, подобные нынешней, ложатся в ту же логику: их, разумеется, нужно побольше — потому что читать их приятно, пошлости в них нет, представляют они собой en masse ту плодородную почву, на которой определенно может взойти что-нибудь стоящее, и в этом качестве необходимы. Я не уверен, что это комплимент в адрес непосредственно Матвеевой, но читатель эгоист, ему удобнее тогда, когда удобно ему, а не писателю.
Hi-End
Если вы хотите, чтобы ваш золотой «Ролекс» отличался от ста миллионов других таких же «Ролексов», отправляйтесь в Bamford Watch Department, и они превратят его циферблат в нечто совершенно оригинальное. Здесь занимаются кастомизацией часов. Но в этот раз речь идет не об one & only, а о десяти часах, но не менее оригинальных. Джордж Бэмфорд, владелец Bamford Watch Department, скооперировался с лос-анджелесским дизайнером, маркетологом и клипмейкером Дарреном Романелли (он же Dr. Romanelli, он же DRx), в результате чего появился специальный выпуск знаменитого ролексовского хронометра Yachtmaster.
На белом циферблате SE Gold «Popeye» Rolex Yachtmaster изображен популярный персонаж комиксов и мультфильмов моряк Попай. Корпус часов сделан из желтого золота. Часы помещены в винтажную шкатулку, напоминающую старые морские контейнеры, вместе с комиксом об отважном морячке. Заказать часы можно на сайте Bamford Watch Department.
Диваны и пуфы Monomoka делают выпускницы Wroclaw Polytechnic архитекторы сестры Моника и Кася Гвиздовские. Точнее, они вяжут мебель из разнообразной пряжи на спицах и крючком. На изготовление каждого предмета уходит несколько месяцев работы, а всего их в коллекции Monomoka тринадцать, например «Зебра», обтянутая крупной оранжевой сеткой, или «Суфле» в форме грецкого ореха, собранного из 76 подушек. С 6 по 10 сентября в Париже пройдет очередная выставка мебели и предметов интерьера Maison & Oject, где можно будет увидеть все эти не просто чрезвычайно декоративные, но остроумные и ироничные вещи сестер Гвиздовских.
