Вскоре, однако, их оттуда выставили, и Ист повёл Тома в спальню, умыться и переодеться перед пением.
— Что ещё за пение? — спросил Том, выныривая из тазика с холодной водой, в который опустил голову.
— Ничего-то ты не знаешь, — ответил Ист от соседнего тазика. — Каждые последние шесть суббот полугодия мы поём, а сегодня первая из них. Завтра ведь нет первого урока, можно валяться в постели сколько хочешь.
— Но кто поет?
— Да мы все, конечно, скоро сам увидишь. Начинаем сразу после ужина и поём до самого отбоя. Сейчас, правда, это не так здорово, как в конце летнего полугодия, тогда мы поём во дворе, возле библиотеки. Мы вытаскиваем столы, и старшие сидят вокруг них и пьют пиво, — по субботам дают двойную порцию; а мы между песнями бегаем по двору, и это так здорово, прямо как разбойники в пещере. А хамы приходят и стучат в большие ворота, а мы тоже стучим и орём на них. Но в этом полугодии мы поём в холле. Пошли в мой кабинет.
Их главным занятием в кабинете стала очистка стола Иста, — они вытащили ящики, убрали скатерть и все безделушки, потому что Ист проживал в нижнем этаже, и его стол подлежал реквизиции для пения.
Ужин, состоявший из хлеба, сыра и пива, был подан как обычно в семь часов, но всё съестное оставили до пения, и фаги сразу же приступили к подготовке холла. Холл Школьного корпуса, как уже было сказано, представлял собой длинное высокое помещение с двумя большими каминами с одной стороны и двумя длинными окованными железом столами, один из которых стоял посередине, а другой — у стены, противоположной каминам. У одного из каминов фаги расставили принесённые столы в форме подковы, а на них — кувшины с двойной субботней порцией пива. Начали собираться старшие, неся с собой пиво в бутылках и песенники, потому что, хотя они прекрасно знали все песни на память, считалось особым шиком иметь старый рукописный песенник с песнями, старательно записанными рукой какого-нибудь уже окончившего школу героя.
Шестиклассники ещё не появились; поэтому, чтобы заполнить время, проводится интересная и уходящая корнями глубоко в прошлое церемония. Каждый новенький должен был влезть на стол и спеть какую-нибудь песню, а если он отказывался или сбивался, то должен был в качестве штрафа выпить большую кружку солёной воды. Сегодня, однако, все новенькие поют как соловьи, и солёная вода не требуется; Том, когда пришла его очередь, спел старинную песню западных графств под названием «Кожаная бутылка», чем заслужил значительные аплодисменты. Наконец через полчаса вниз спускаются пяти- и шестиклассники и рассаживаются вокруг столов, а оставшиеся места заполняются другими ребятами постарше; остальные, которым мест не досталось, стоят вокруг.
Стаканы и кружки наполнены, и запевала заводит старую морскую песню.
В Школьном корпусе эта песня всегда поется первой, и её дружно подхватывают все семьдесят голосов, не особенно гармонично, зато громко; но, несмотря на это, общий эффект получается совсем не плохой. Затем следуют «Британские гренадеры», «Билли Тейлор», «Осада Серингапатама» и «Три весёлых почтальона»; а потом другие песни, не менее шумные, продолжают непрерывно сменять друг друга; среди них и «Чизпик и Шеннон», песня, которая недавно вошла в репертуар специально в честь старшего Брука, и, когда доходят до слов
Подстрочник:
“Brave Brook he waved his sword, crying,Храбрый Брук взмахнул клинком, крича,
Now, my lads, aboard,«На абордаж, ребята,
And we’ll stop their playingСейчас они у нас перестанут играть
Yankee-doodle-dandy, oh!”Своё «Янки-дудль-дэнди»!»*
то кажется, что от мощного хора голосов сейчас сорвёт крышу. Шестой и пятый классы, конечно, знают, что «отважный Брук» из Шеннона не имеет никакого отношения к нашему старшему Бруку. Четвероклассники в этом не очень уверены, а большинство из них придерживается мнения, что старший Брук действительно был мичманом на корабле своего дяди. Что же касается более младших ребят, то они ни минуты не сомневаются в том, что это именно наш старший Брук вёл матросов на абордаж, а в каком именно звании, им совершенно наплевать. В паузах между песнями откупоривается бутылочное пиво, и ведутся оживлённые разговоры, а старшие, по крайней мере те, которым не чуждо сочувствие к пересохшим глоткам, протягивают через плечо кружки младшим, стоящим за ними.
Затем поднимается Уорнер, глава корпуса, и хочет что-то сказать, но не может, потому что все присутствующие уже знают, о чём пойдёт речь. Старшие, сидящие за столами, колошматят по ним и кричат «Ура!»; младшие, стоящие сзади, тоже кричат «Ура!» и колошматят друг друга, и с восторженными криками носятся по холлу. Когда, наконец, устанавливается порядок, Уорнер напоминает им о старинном обычае Школьного корпуса в первый вечер пения пить за здоровье тех, кто покинет школу в конце этого полугодия. Конечно, он видит, что они уже и так знают, что он собирается сказать, — говорит он среди одобрительных возгласов, — и потому не задержит их долго, а только просит встретить этот тост так, как он того заслуживает. За капитана команды по крикету и футбольной команды корпуса, за нашего лидера в этот славный день — за Патера[85] Брука!
Снова раздаются вопли восторга и стук по столам; шум становится особенно оглушительным, когда старший Брук поднимается на ноги; тишина наступает только после того, как ломается один стол и около галлона[86] пива проливается на пол, а глотки успевают как следует пересохнуть. Старший Брук начинает говорить, опершись руками на стол и слегка наклонившись вперёд. Речь его такая же, как его игра — сильная, ясная и простая, ни ораторских приёмов, ни патетики.
— Джентльмены Школьного корпуса! Я очень горжусь тем, как вы встретили сейчас моё имя, и мне очень многое хотелось бы сказать вам в ответ. Я знаю, что всё сказать не получится. Но постараюсь всё-таки сказать то, что должен, как я считаю, сказать парень, который вот-вот уйдёт из школы, в которой провёл изрядную часть своей жизни. Целых восемь лет, и таких восьми лет у меня больше уже не будет. И я надеюсь, что вы все меня внимательно выслушаете (громкие возгласы «Конечно!»), потому что я собираюсь говорить серьёзно. Вы должны меня выслушать, потому что какой же смысл называть меня «патером» и всё такое прочее, если вы не прислушиваетесь к тому, что я говорю? А я собираюсь говорить серьёзно, потому что считаю, что это действительно необходимо. Сегодня мы веселимся; приближается конец полугодия, и к тому же мы забили гол в первый же день (бурные аплодисменты), хотя это была одна из самых тяжёлых и жёстких игр за все эти восемь лет (неистовые крики). Должен сказать, что Школа тоже играла здорово до самого конца. Эта их последняя атака могла бы снести дом. Я уж и не надеялся снова увидеть старину Краба, разве что какие-нибудь клочки, когда они его повалили (смех и крики, ближайшие соседи хлопают Джонса по спине). Но мы у них выиграли (радостные крики). Да, но почему мы выиграли? Кто мне ответит? (крики «Ты сделал игру»). Ерунда! Дело не во мне и не в начальном ударе — этого недостаточно. И не в том, что у нас в корпусе шесть лучших игроков во всей школе. Я бы не променял Уорнера, и Хеджа, и Краба, и моего младшего на любых шесть игроков с их стороны (бурные возгласы одобрения). Но шесть человек не могут два часа продержаться против двух сотен. Так почему же тогда? Я скажу вам, что я думаю. Это потому, что мы больше полагаемся друг на друга, у нас больше чувства товарищества и единства, чем у Школы. Мы лучше знаем друг друга и больше можем друг на друга положиться, — вот почему мы победили сегодня. Мы едины, а они разделены, вот и весь секрет (возгласы одобрения). Но как нам поддерживать это дальше? Как сделать так, чтобы это ещё усиливалось? Вот в чём вопрос. Ведь мы, как я понимаю, все хотим победить Школу, даже если в остальном цели у нас разные. Сам я скорее выиграю два матча Школьного корпуса подряд, чем получу когда-нибудь стипендию Бэллиол-колледжа[87] (неистовые крики одобрения).
— Я горжусь нашим корпусом не меньше других. Я считаю, что наш корпус лучший в школе, самый-самый (одобрительные возгласы). Но ему ещё далеко до того, каким бы я хотел его видеть. Во-первых, наезды.[88] Я прекрасно об этом знаю. Я не разнюхиваю и не вмешиваюсь, потому что тогда это просто станут делать тайком, и я не хочу приучать младших бегать к нам, размазывая сопли, и ябедничать, — от этого будет только хуже. Вообще вмешательство шестого класса — не Бог весть какое доброе дело, запомните это, младшие. Вы все станете только лучшими игроками в футбол, если научитесь выдерживать это, и защищаться, и стоять за себя. Одно могу сказать — ничто так не разрушает единство корпуса, как эти наезды. Те, кто этим занимается — трусы, а один трус плодит многих. Поэтому мы можем сказать «прощай» матчу Школьного корпуса, если это будет продолжаться и усиливаться. (Бурные аплодисменты со стороны младших мальчиков, которые многозначительно поглядывают на Флэшмена и других). А потом, есть ещё некоторые, которые шатаются по пабам и пьют пунш и ещё всякую гадость. От этого вы не станете хорошими игроками, можете мне поверить. Здесь вам дают достаточно хорошего пива, и этого с вас довольно; в пьянстве ничего хорошего нет, и мужественного тоже, что бы вы там себе ни думали.
