Пробило без четверти пять, и игра у ворот пошла помедленнее; но вот Кру, умелый полузащитник, отправил мяч за линию наших ворот со стороны «островка», там, где наши четверти слабее всего. Неужели там некому его встретить? Нет, есть! Посмотрите на маленького Иста! Мяч находится на равном расстоянии между ними, и они бросаются к нему вместе, семнадцатилетний юноша и двенадцатилетний мальчишка, и ударяют по нему одновременно. Кру даже не пошатнулся, а Ист летит кувырком вперёд и приземляется с такой силой, как будто хочет провалиться сквозь землю; но мяч уже взлетел и упал за спиной у Кру, в то время как игроки Школьного корпуса приветствуют криками «Браво!» самый смелый удар этого напряжённого дня. Уорнер поднимает Иста; он хромает и наполовину оглушён, и ковыляет назад, в зачётное поле, зная, что поступил как мужчина.
Идут последние минуты матча, Школа собралась для последней атаки, — каждый из ста двадцати игроков, у кого ещё остались силы. Уже не думая о защите собственных ворот, они устремляются через всё большое поле к нашим воротам; мяч внизу, между ними, и они упорно идут вперёд, как колонна Старой гвардии вверх по склону при Ватерлоо. Все предыдущие атаки по сравнению с этой кажутся детской игрой. Уорнер и Хедж попытались их задержать, но они по-прежнему двигаются вперёд. Бульдоги кидаются в последнюю атаку, но их опрокидывают или отбрасывают назад, хоть они и упираются руками и ногами. Старший Брук спешит с другой стороны поля и сразу же вклинивается в самую гущу схватки; они дрогнули — мяч у него! Но нет, он проскочил мимо, и голос Брука громко раздаётся над наступающей толпой: «Внимание на воротах!» Краб Джонс на мгновение ловит мяч, но, прежде чем он успевает ударить, толпа наваливается на него и опрокидывает; а он встаёт как ни в чём ни бывало, с соломинкой во рту, слегка в грязи, но такой же спокойный, как всегда. Мяч медленно вкатывается за линию ворот Школьного корпуса всего в трёх ярдах впереди дюжины самых крупных игроков схватки Школы.
Там стоит староста Школьного корпуса, самый надёжный голкипер, а рядом с ним Том Браун, который к этому моменту уже изучил основы своего ремесла. Пришёл твой час, Том. Кровь Браунов взыграла, и вот они оба одновременно бросаются на мяч, прямо под ноги наступающей колонне; староста становится на четвереньки и выгибает спину, а Том просто растягивается на животе. На них валятся лидеры атаки, через старосту они перелетают, а на Тома наваливаются всей массой; дыхание у него прерывается.
— Мяч наш, — с гордостью говорит староста, поднимаясь на ноги, — давайте вставайте, там под вами малый.
Их растаскивают, и они скатываются с него; Том не двигается.
Старший Брук поднимает его.
— Отойдите, ему нужен воздух, — говорит он и добавляет, ощупывая ему руки и ноги, — Кости целы. Как ты себя чувствуешь, малый?
— Х-х-ха-а-а, — судорожно вздыхает Том, когда к нему возвращается дыхание, — всё хорошо, спасибо, я в порядке.
— Кто это? — спрашивает Брук.
— Это Браун, он новенький, я его знаю, — говорит подошедший Ист.
— Храбрый парнишка, из него выйдет игрок, — говорит Брук.
Часы бьют пять. Первый день матча Школьного корпуса окончен.
Глава VI После матча
Немного пищи…
Шекспир, «Буря», пер. М.А.Кузмина.
Мальчики начали расходиться со спортивной площадки, а Ист, хромая и опираясь на руку Тома, прикидывал, что бы такого вкусного купить к чаю, чтобы отметить славную победу; как раз в этот момент мимо них проходили два Брука. Старший Брук увидел Иста, остановился, положил ему руку на плечо и сказал с теплотой:
— Молодец, малый, отлично сыграл. Надеюсь, не очень ушибся?
— Да нет, ерунда, — сказал Ист, — просто небольшой вывих от того удара.
— Смотри, поправляйся к следующей субботе, — сказал предводитель и пошёл дальше, а Исту от этих слов стало лучше, чем от всего оподельдока[81] в Англии, вместе взятого; что же касается Тома, то он готов был отдать одно ухо за такое внимание. Ах, всего лишь несколько слов от тех, кого мы любим и уважаем, какой силой они обладают, и как скупо и небрежно расходуют их те, кто мог бы использовать! Без сомнения, Господь потребует с нас отчёт и за это тоже.
Понимаешь, чай сразу же после закрытия, — говорил Ист, хромая со всей доступной скоростью, — поэтому мы сейчас пойдём к Салли Хэрроуэлл, это съестная лавка нашего корпуса, там отличная печёная картошка, возьмем на пенни каждому; идём, а то всё расхватают.
Новый кошелёк с деньгами так и жёг Тома сквозь карман, и, пока они шли через внутренний двор и по улице, он размышлял, не обидится ли Ист, если он предложит ещё большее расточительство, потому что печёной картошки на пенни показалось ему маловато. Наконец он выпалил:
— Слушай, Ист, а может, давай ещё что-нибудь кроме картошки? А то знаешь, у меня ведь куча денег.
— Ну да, я и забыл, — ответил Ист, — ты же только что приехал. Я за эти двенадцать недель уже потратил все свои монеты. Вообще-то мне их только на две недели и хватает, а карманные деньги нам с сегодняшнего дня перестали выдавать за разбитые окна, поэтому я на мели. Салли, конечно, даёт мне в кредит, но я стараюсь много не набирать к концу полугодия, а то потом, когда приезжаешь после каникул, сразу же приходится раскошеливаться, а это не очень здорово.
Том не всё понял из этой речи, но ухватился за то, что у Иста нет денег, и поэтому он не может позволить себе купить то, что ему хочется.
— Ну, что купить? — спросил он. — Я страшно хочу есть.
— Слушай, — сказал Ист, останавливаясь, чтобы дать передохнуть больной ноге, и глядя на Тома, — ты молодчина, Браун. В следующем полугодии я тоже с тобой поделюсь. Давай купим фунт сосисок, это лучшая жратва к чаю, которую я знаю.
— Отлично, — ответил Том, очень довольный.
Они перешли улицу и зашли в чистенькую комнатку маленького домика, полугостиную — полумагазинчик, и купили там фунт отличных сосисок; Ист дружески болтал с миссис Портер, пока она заворачивала их в бумагу, а Том взял на себя оплату.
Из лавки Портеров они отправились к Салли Хэрроуэлл, где обнаружили кучу мальчиков из Школьного корпуса, которые ожидали печёной картошки и громогласно пересказывали друг другу свои сегодняшние подвиги. С улицы можно было зайти прямо в кухню Салли, низкую комнату с полом, выложенным кирпичом, с камином в большой нише. Бедняжка Салли, самая добродушная и самая терпеливая из женщин, носилась с салфеткой в руке через задний двор от своей духовки к духовкам соседей. Стампс, её муж, низенький сапожник, который жил в основном на заработки своей жены и отличался огромными икрами, стоял в углу комнаты. Он подвыпил и находился в беззаботно-шутливом расположении духа, а потому обменивался со всеми мальчишками по очереди остроумными замечаниями самого низкого пошиба.
— Стампс, хам ты этакий, опять пива налакался!
— А ты что, платил за него, что ли?
— У Стампса икры свисают на лодыжки, видно, просятся на травку, попастись![82]
— Лучше так, чем как у тебя, твои-то вообще сошли на нет! — и т. д. и т. п.
Дурной тон, конечно, но это помогало скоротать время; а Салли то и дело вбегала с противнем дымящейся картошки, которую разметали в минуту, причём каждый мальчишка, схватив свою долю, убегал, крича:
— Запиши два пенса на мой счёт, Салли!
— Запиши три пенса пополам нам с Дэвисом! — и т. д.
Уму непостижимо, как ей удавалось точно вести счета, но она это как-то делала.
Том и Ист получили, наконец, свою картошку, и направились к Школьному корпусу как раз когда начал звонить колокол к закрытию; по дороге Ист пересказывал жизнь и приключения Стампса, который был местной достопримечательностью. Помимо прочих мелких занятий, он был задним носильщиком портшеза,[83] последнего в своём роду, в котором леди из Рагби всё ещё отправлялись в гости. Для маленьких озорных мальчишек было великим удовольствием следовать за ним, когда он впрягался в портшез и нёс свою ношу, и стегать его по икрам. Этого не мог вынести даже беззаботный характер Стампса, и, как только ему удавалось освободиться, он кидался в погоню за своими мучителями, пыхтя и задыхаясь; впрочем, его легко было угомонить с помощью двухпенсовика, на который он покупал себе пиво.
Ученики младших классов Школьного корпуса, всего человек пятнадцать, пили чай в комнате младшего пятого класса под присмотром кого-нибудь из служителей. Каждый получал четверть буханки хлеба и кусок масла, а чаю — кто сколько пожелает; и вряд ли был хотя бы один, который не прибавил бы к этому ещё какое-нибудь лакомство, — печёную картошку, селёдку, шпроты или ещё что-нибудь в этом роде; но мало кто в это время года мог позволить себе фунт сосисок от Портера, и Ист немало этим гордился. Он притащил из своего кабинета тостерную вилку[84] и пристроил Тома поджаривать сосиски, пока сам охранял их масло и картошку. Как он объяснил Тому, «ты ведь новенький, они ещё сыграют с тобой какую-нибудь шутку и стащат наше масло, а вот жарить ты можешь не хуже меня». И вот Том в окружении ещё трёх — четырёх ребят, занятых таким же делом, поджаривал сосиски, а заодно и собственную физиономию, перед пылающим очагом; когда сосиски лопнули, Ист со своего наблюдательного поста закричал ему, что они готовы, и начался пир. Чашки наполнялись чаем и выпивались, Том понемножку угощал сосисками всех своих соседей и думал о том, что никогда в жизни не ел такой вкусной картошки и не видел таких весёлых ребят. Они, со своей стороны, отбросили все церемонии, уплетали сосиски и картошку и, вспомнив о том, как Том сыграл у ворот, постановили, что новый кореш Иста — отличный парень. После чая, пока убирали посуду, они собрались у очага и продолжали обсуждать матч, а те, кому было что показать, закатывали брюки и показывали полученные синяки и ссадины.
