Здесь они должны были научиться танцевать, изящно приседать в реверансе, играть на скрипке и клавесине, поддерживать с двумя или тремя подругами беседу на заданную тему и даже постичь искусство обмахиваться веером и накладывать румяна. Затем их знакомили с домоводством. В предвидении невзгод, которые могут быть ниспосланы им небом, учениц заставляли выполнять и черную работу. Они по очереди трудились на кухне и в прачечной, подметали и мыли полы. И наконец, в монастыре они получали элементарные знания из истории и географии, изложенные весьма сухо, из мифологии, арифметики, теологии и астрономии. Больше внимания уделялось стилистике, поскольку эпистолярным искусством в основном увлекались женщины, и переписка с подругами и любовниками считалась одним из главных занятий светской женщины. Вести свой блог и набирать подписчиков, оказалось целой наукой.
Нельзя сказать, что Лика была непокорной воспитанницей, но и удовлетворения своим наставницам она тоже не доставляла. Она исполняла все, что от нее требовали, но, казалось, не могла взять в толк, зачем ее принуждают делать столько бессмысленных вещей. Случалось, она удирала с уроков, и после долгих поисков ее обнаруживали в саду — в большом тенисто саду, возвышавшемся над малолюдными, прогретыми солнцем улочками. В ответ на суровые упреки она говорила, что, на ее взгляд, нет ничего дурного в том, что она пошла посмотреть, как растет каштан.
Летом в городе разразилась эпидемия, как утверждали, чумы, потому что полчища крыс повылезли из нор, и их трупы валялись в домах и на улицах Лунасити.
Война принесла голод и разорение и сюда. Город заполонили толпы нищих и инвалидов, которые всюду громыхали своими механическими протезами. Протезов, чуда кибернетической техники хватало далеко не всем.
В определенные дни и часы маленькие воспитанницы шли раздавать милостыню беднякам, которые попрошайничали у входа в монастырь. Девочкам объяснили, что это тоже входит в круг их обязанностей как будущих великосветских дам.
Лика впервые столкнулась с такой безнадежной нищетой, нищетой злобной, настоящей нищетой с жадным и ненавидящим взглядом. Но это зрелище не взволновало, не возмутило ее в отличие от других воспитанниц, из которых одни плакали, а другие брезгливо поджимали губы. Анжелике казалось, что все это — прообраз чего-то, что она носит в себе, словно она уже предчувствовала ту странную судьбу, которая была ей уготована…
Запруженные нищими улочки, где от июльской жары пересохли фонтаны, были благодатной почвой для распространения чумы. Поговаривали, что эту заразу нарочно притащили с Земли, и что именно этим штаммом в своё время проклятый материк хотел уничтожить своих соперников.
Несколько воспитанниц тоже заболели. Однажды утром во время перемены Лика не увидела во дворе Мэд. Она справилась о ней, и ей сказали, что сестра ее больна и помещена в лазарет. Через несколько дней Мэд умерла. Глядя на ее белое, словно высохшее личико, Лика не плакала. А показные слезы Орты ее разозлили. Чего она рыдает, эта семнадцатилетняя дылда? Ведь она никогда не любила Мэдлон. Она любила только себя.
После смерти Мэд Лика стала еще более нелюдимой и, пожалуй, даже совсем непокорной. Она делала все, что взбредет ей в голову, часами сидела одна где-нибудь в укромном уголке огромного дома. Ей запретили ходить в огород и в сад. Но она все же ухитрялась проскользнуть туда. Уже подумывали о том, чтобы отослать ее домой, но бретец Раймон, несмотря на денежные затруднения, которые он испытывал в связи с гражданской войной, очень аккуратно вносил плату за обеих сестёр, чего нельзя было сказать о многих других родителях. Кроме того, Орта обещала стать одной из самых примерных воспитанниц своего выпуска. Из уважения к старшей сестре оставили и младшую. Но махнули на нее рукой…
И вот однажды, Лика — ей только исполнилось пятнадцать лет — заняла свое излюбленное место на стене лицея в саду и, греясь на скупом солнышке, с любопытством наблюдала прохожих, сновавших взад и вперед по улице.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})
В эти дни в Лунасити царило большое оживление, так как в город только что прибыли императрица-мать, юный император и их сторонники. Из-за вечных мятежей им приходилось скитаться. Они только что сражались с принцем Конде, и вот желанная передышка.
Прижавшись к стене, Лика слушала гул взбудораженного города, доносившийся даже сюда, в их отдаленный квартал.
Проклятия таксистов — их мобили то и дело застревали на узких, кривых улочках, — смех и перебранка пажей и служанок.
Вдруг внизу, у стены, появилась вереница пажей, в своих атласных и шелковых костюмах, напоминавших стаю экзотических птиц.
Один из пажей остановился, чтобы завязать бант на туфле. Выпрямляясь, он поднял голову и встретился взглядом с Ликой, которая сверху наблюдала за ним.
Паж галантно взмахнул своей шляпой, взметнув столб пыли.
— Приветствую вас, мадемуазель. Видно, вам не очень-то весело там, наверху.
Он был похож на тех пажей, которых она видела в замке Плесси: на нем были такие же широкие короткие штаны с буфами, по последней моде, отчего ноги у него казались длинными, как у цапли.
Но в общем-то, он был довольно милый — загорелый, смеющийся, с красивыми каштановыми кудрями.
Она спросила, сколько ему лет. Он ответил, что шестнадцать.
— Но вы не беспокойтесь, мадемуазель, — добавил он, — я умею ухаживать за дамами.
Он бросал на нее нежные взгляды и вдруг протянул руки.
— Идите сюда.
Лику охватило какое-то радостное чувство. Ей почудилось, будто ворота унылой и мрачной тюрьмы, за стенами которой она изнывала душой и телом, вдруг распахнулись. Очаровательная улыбка пажа сулила ей что-то приятное, сладостное, по чему она изголодалась, как после великого поста.
— Идите сюда, — прошептал юноша. — Если хотите, я отведу вас в отель герцогов Аквитанских, где разместился малый императорский двор.
Чуть поколебавшись, Лика подобрала полы своей черной суконной накидки с капюшоном и крикнула:
— Ловите меня, я прыгаю.
Паж раскинул руки, и она оказалась в его объятиях. Оба расхохотались. Он живо обнял ее за талию и увлек за собой.
— А что скажут ваши преподаватели?
— Они привыкли к моим причудам.
— А как же вы вернетесь?
— Позвоню у ворот и попрошу милостыню.
Паж фыркнул.
Попав в водоворот городских улиц, Лика словно опьянела. Среди сеньоров и дам, роскошные туалеты которых вызывали восхищение у провинциалов, сновали торговцы. У одного из них паж купил две палочки с нанизанными на них цукатами. Они уплетали лакомство с огромным аппетитом. Паж сказал, что молодой император — весёлый малый, который периодически устраивает шумные вечеринки.
Болтая, паж потихоньку увлекал Лику подальше от оживленных улиц. Она заметила это, но промолчала. Всем своим существом она трепетно ждала чего-то.
Вдруг паж остановился, легонько подтолкнул Лику к двери какого-то дома и принялся осыпать ее пылкими поцелуями, бормоча какие-то избитые и смешные слова:
— Ты красивая… у тебя щечки, как маргаритки, а глаза зеленые, как изумруды… Стой спокойно. Я хочу расстегнуть твой корсаж… Позволь мне. У меня есть в этом деле сноровка… О! Никогда я не видел таких славных и белых грудок… И крепких, как яблочки… Ты мне нравишься, подружка…
Она не мешала ему говорить глупости, ласкать ее. Слегка откинув голову назад, к замшелой каменной стене, она бездумно глядела в голубое небо, на фоне которого вырисовывался щипец крыши.
Теперь уже паж молчал, дыхание его становилось все чаще. Охваченный волнением, он несколько раз с досадой оглядывался. Улица была тихая, но все же время от времени на ней кто-нибудь появлялся. А тут еще пробежала веселая компания студентов. Заметив притаившуюся в тени парочку, они дружно заулюлюкали.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})
Юноша отпрянул от Лики и топнул ногой.
— О, я в бешенстве! В этом проклятом провинциальном городишке все дома битком набиты. Даже знатные сеньоры вынуждены принимать своих любовниц в прихожей. Где же, я тебя спрашиваю, нам найти укромный уголок?
