следом, то он почувствовал, как ветер закручивается вокруг. Давление воздуха увеличилось, невидимые потоки сместились и нахлынули штормовой бурей энергии, будоражившей его тело, трепещущее от силы, которую, словно, не могло выдержать.
Даже несмотря на то, что Хаджар давно достиг крепости плоти уровня Императорского Артефакта.
Обычно невидимый ветерок начал материализовываться вокруг его клинка, приобретая яркий синий оттенок, закручиваясь и сворачиваясь, как живое существо. Лезвие гудело, рассекая воздух, словно шепот, легкое, уверенное и стремительное. Ветер был частью его самого так долго, что он не знал, сможет ли он вспомнить, как это — жить без его едва слышимой песни.
Но в этот раз к песне добавилось что-то новое. Что-то, чего ей так долго не хватало. Что-то холодное, но от того не менее родное. Что-то пришедшее из края, где среди белоснежных пустынь не спрятаться и не скрыться за иллюзиями, где свет так ярок, а смерть так близка, что проявляет в человеке все самое настоящее, разделяющее зерна от плевел.
И Хаджар застыл на миг, вплетая в песню своего ветра тысячи иголок льда, которые цеплялись за его сухожилия, словно защищая его от тьмы, от мрака, разливавшегося черными волнам вокруг.
Рядом с ним Бадур сжимал свой исполинский топор. Лезвие, широкое и жестокое, представляло собой зеркало из ледяной стали, зловеще поблескивающее в тусклом свете, едва пробивавшемся сквозь мрак. Казалось, что оно, как и у давнего предка, может расколоть саму реальность одним ударом.
Все это длилось меньше секунды, быстрее мгновения. Как если бы на краткий срок Хаджар смог заглянуть глубже, чем видели глаза адепта. Куда-то под самую изнанку мира, в самую суть того, что они называли реальностью.
А затем…
Затем темнота хлынула на поляну, как ползучий туман, сопровождаемый воем ветра, словно его высасывали из дыхания зимы, а затем возвращали обратно, оставляя после себя лишь пустоту.
Редкие деревья, укрытые белоснежными шапками, колыхались от темных всполохов, а снег на земле покрывался ледяной коркой, пока не превратился в твердую корку. Тогда волки, безмолвные дети Фенрира, соткали из мрака всевозможное оружие, и отвратных существ, видом которых восхитился бы Хельмер. Своим диким воем они разом превратили заснеженное поле в край страха и ужаса, а затем бросились бросились вперед, в порыве уничтожить вставших на их пути.
Но в ответ меч Хаджара, пронизанный ветром, запел новую песню, наполненную непокорностью буревестника, не желающего отдаваться на волю стихии. Бесплотный ветер закружился, обретая цвет. Не призрачный и эфемерный, как прежде. А яркий и отчетливый.
Генерал, окутанный синим ветром, не отступил ни шага перед угрозой.
Когда волна кошмарных тварей хлынула в разные стороны, стремясь окружить двоих воинов, Хаджар перевел взгляд на приближающихся волков. Их гротескные формы скользили в колеблющейся тьме, то исчезая, то появляясь вновь. Сердцебиение генерала отдавалось в ушах громовым стуком, пульсируя в гармонии с окружающей какофонией. Холодный воздух должен был бы морозить кожу, пытаясь надломить волю, но вместо этого генерал чувствовал что-то другое…
Он чувствовал нежную ласку легкого ветерка, который шелестел листьями на деревьях. Деревьями, что стояли где-то далеко. Не здесь. А там, где начался его путь. Там где…
Ветер дразнил его длинные пряди волос, нашептывая ему свои секреты. Его меховой плащ хлопал вокруг него, крыльями верного Кецаля.
Генерал вытянул перед собой меч и блестящий синий клинок прорезал воздух, призывая этот ветер. Тот отозвался резким свистящим звуком, закружился вокруг мечника, сливаясь с его существом и клинком. Мгновением позже энергия первозданной стихии превратила Синий Клинок в сияющее олицетворение неистового шторма, которым обернулся и сам Хаджар.
Глава 1791
Его суть представляла собой плотно завязанный узел спящей силы, а мышцы дрожали в предвкушении скорой битвы. Немедля, оборачиваясь потоком атак, внезапных и мощных, как буря, Хаджар ворвался в бой, а его мир слился в головокружительный поток цвета и шума. Боевой марш ветра стал его симфонией, а меч — дирижером, превращающим сырую мощь стихий в силу, такую же дикую и необузданную, как громыхающая поступь духов грома.
Хаджар несся по полю боя с непринужденной плавностью, его движения стали захватывающим проявлением точности и грации. Каждое движение оборачивалось сложным узором, а быстрые и выверенные удары несли за собой не только мистерии меча, но и что-то совершенно новое. Каждый шаг, каждое вращение, каждый удар несли на себе отпечаток чего-то смертоносного, а его оружие, наполненное ветром, рассекало воздух во вспышке непостижимой скорости и разрушительной красоты молодой молнии.
Генерал был олицетворением шторма, воплощением неумолимой бури, выпущенной на волю во тьме. С каждым взмахом Синего Клинка, окутанного воющим ветром, он рисовал сверкающие полосы на полотне реальности и их сияющие разрезы резко контрастировали с плещущейся вокруг тьмой.
Волки-тени вздрогнули от его атаки и их туманные формы разорвало на части выкованное бурей лезвие клинка. А их горестный вой оказался заглушен яростью шторма и не слышим для ветра, ревущего неукротимым зверем, свидетельствуя о яростном шторме, которым обернулся генерал.
Хаджар не останавливался.
Он был везде и нигде. Клубящееся пятно лазурного и серебристого света среди наступающего моря мрака. Крутанувшись в потоках ветра, он парировал удар теневых челюстей, рванувшихся к нему, а ветер пронзил черную фигуру, рассекая ее на рассеивающиеся фрагменты исчезающего тумана.
Хаджар был оком бури, ветром — его самым истовым гневом, обретшим форму. С каждым ударом пропитанного ветром меча он не только рассекал материю, но и нарушал саму суть мрачного бытия сыновей Феденрира, превращая их тела в клочья ускользающей ночи.
Каждый удар клинка высвобождал водоворот силы, своим воем и буйством сотрясавший основы мироздания. Его дикая сила неслась вперед с неудержимой свирепостью, сметая все на своем пути и кружа в неудержимом вихре разрушения. Каждый взмах оборачивался порывом ледяного вердикта, отказывающего поверженному в самом праве на существование.
Хаджар бежал среди волков-теней словно дух, овеваемый ветрами войны, оставляя за собой лишь разрозненные остатки разорванной тьмы.
Его меч в этой битве был не просто оружием; он обернулся проводником — мостом между владельцем и бесплотными потоками воздуха, которыми тот повелевал. Ветер ревел от ярости, наполняя голосом симфонию природного гнева, эхом отражалась в ударах клинка.
Каждый его взмах, каждый удар, каждое движение оборачивались одой разрушения. Буря вокруг него обрекала очертания пышного надгробия для тех, кто рискнул сойтись в схватке с генералом.
И так же как Хаджар превратился в вихрь изящного разрушения, Бадур стал воплощением первозданной силы самой земли.
Стоящий во весь рост, его суть, казалось, сливалась с окружающим их ледяным пейзажем, как древнее дерево, стойко
