него еще до того, как спросил.
— Неужели, генерал, ты действительно думал, что вы первыми проникли сюда из-за стены? — хмыкнула собеседница, после чего посмотрела в глаза Хаджару и коротко представилась. — Дубрава, дочь Ясеня, из рода хранящих истории.
Хранящие истории… как и всегда — Хаджар не знал откуда, но знал, что так на севере называли семьи, не принадлежащие к тем или иным городам и деревням.
Живущие обособленно от остальных северян, они занимались волшебством и тем, что, как и говорилось в названии — собирали и хранили истории своей родины, передавая их из уст в уста. Эдакие ходячие библиотеки.
Хотя, учитывая косвенные признаки и то, насколько малое количество старейшин явилось на суд Хаджара, городов здесь и не осталось. Да и деревень — не так, чтобы много.
Северные Земли вымирали. Как и многие их “близнецы” во внешнем мире смертного региона. Взять хотя бы родину Албадурта…
— Хотя никто из них прежде не выбирал столь же, — Дубрава некоторое время подбирала следующее слово. — гротексный… пожалуй да… гротескный способ добраться до нас.
Легенды действительно рассказывали о тех, кто находил способы добраться до Северных Земель. Но обычно их считали просто сказками, пусть в глубине души и надеялись, что это не совсем уж пустые россказни — иначе что им, авантюристам в поисках края смертного мира, еще делать в приграничных горах.
И вот теперь Хаджар стал свидетелем того, что все те байки, над которыми смеялись в “Безумце”, на самом деле — не байки.
— И что они все здесь…
— Силу души, — перебила старуха. — Каждый, кто приходил сюда, искал способ обрести силу души. Глупые оскверненные… в поисках этой силы они потеряли честь своего пути и каждый из них, в итоге, стал пищей сыновей Феденрира.
Хаджар предпочел молча слушать. Он и без того слабо понимал о чем идет речь. О силе души им уже немного рассказал Арнин, но деталей генерал не понял. Да и оборотень не спешил их пояснять.
Дубрава замолчала и продолжил смешивать что-то в своих многочисленных склянках.
— Почему вы называете энергию Реки Мира — скверной? — спустя несколько минут молчания, решил спросить Хаджар.
Старуха еще немного поскоблила что-то в склянках, после чего отвернулась к окну.
Там с тихой величественностью солнце продолжало свой путь, пронзая тяжелую мантию зимней серости. Каждый луч света копьем пробивал осаждённое небо, рассеивая облака стаями испуганных птиц. И сквозь прорехи выглядывали голубые пятна, таящие в себе осколки лазурной высоты.
Хаджару нравилось это небо. Такое знакомое. И столь же родное.
Дубрава, заметив его взгляд, тонко улыбнулась.
— Душа душу ищет, — тихо прошептала она.
— Что? — дернулся Хаджар.
— Это такая поговорка, — пояснила старуха. — Сложно объяснить её смысл. Каждый понимает лишь когда находит. Сам. Но есть много историй, которые её пытаются объяснить. Горшечник и Принцесса. Черный Генерал и Ведьма. Пепел и Королева Пиратов, — тут старуха прищурилась и посмотрела на Хаджара, только как-то… иначе. Словно смотрела не на него, а… в него. Куда-то очень глубоко. Глубже, чем даже тот край, где был заперт осколок Черного Генерала и птица Кецаль. — А есть ли такая история у тебя, генерал, носящий цвета бескрайнего неба?
Хаджар в недоумении изогнул правую бровь.
— Я видела, как ты бился с сыновьями Феденрира, доблестный воин, — пояснила Дубрава. — Ветер одел тебя в одежды северного неба и, если бы я плела гобелен твоей истории, то нарекла бы тебя Синим Генералом.
Хаджар никак на это не отреагировал. Хоть пурпурным. Сред всех тех прозвищ, коими его называли в песнях бардов — Синий звучало хотя бы более менее нейтральным.
— Знаешь, генерал, в детстве мать моей матери рассказывала мне легенду о том, что этот мир стоит на четырех столпах, — Дубрава снова повернулась к окну. — Каждый из них представляется в разных образах, но перед тем, как наш мир встретит свой конец, они примут формы четырех генералов. Серого, что подарит людям мечты. Красного, что объяснит смысл прощения. Черного, что примет на себя всю боль и ненависть мира. И последнего, самого слабого из них, но дошедшего до конца — Синего.
— И что же должен сделать этот Синий Генерал?
— Принести свободу, — коротко ответила Дубрава.
Свобода… Хаджар так долго к ней стремился, столько крови ради неё пролил, что… уже давно забыл смысл этого слова. Свобода… последняя истина человека. Но человека сытого, обутого, согретого, не роняющего слезы над дцатой могилой родственника; человека не знающего запаха тлена прогнившего утра после кровавой битвы; человека, что не стоптал в бесцельной плеяде дней-близнецов, неотличимых друг от друга, сотню подошв очерствевшей души.
Хаджар не помнил, что такое свобода.
А может забыл.
Он просто шел вперед, не желая признаваться себе в том, что делает это для того, чтобы не упасть. Потому что, видят Вечерние Звезды, он так устал, что сомневался — хватит ли сил, чтобы встать.
— Тогда это имя мне не подходит, — покачал головой Хаджар. — Предпочту остаться просто Безумным Генералом.
— Просто… — повторила Дубрава и чуть криво улыбнулась почти беззубым ртом. — Никто из генералов не выбирает свой цвет, чужеземец. Но все они, в итоге, облачаются в него. Не потому, что хотят, а потому что — никто, кроме них, не выдержит его веса.
Хаджар только вздохнул и покачал головой. Он привык вести подобные разговоры с Древними, но слышать их от смертной, годящейся по возрасту ему в правнучки это уже через чур.
— Вижу мой разговор утомляет тебя, славный воин, — улыбка слезла с лица Дубравы и она вернулась к склянкам. — Возвращаяськ началу нашего разговора о скверне… Чтобы понять, почему мы здесь её так называем, тебе стоит представить колодец.
— Колодец?
Дубрава кивнула.
— Представь, что ты вырыл неглубокий колодец в земле сухой глины, где не растут ни травы, ни кустарники. В таком не будет воды, и он не утолит жажды путника.
Хаджар опять нахмурился в попытке уловить суть сравнения.
— И тебе придется рыть колодец глубже, — продолжила старуха. — Но с каждым ударом лопаты земля становится крепче, она сопротивляется тому, чтобы ты копал. Ведь она уже все для тебя придумала и там, буквально рукой подать, есть река. Полноводная, холодная, с вкусной и полезной, столь необходимой тебе влагой.
— И почему я не могу пойти к ней
