Узнав об этом, Барабаш и Ильяш решили порвать с королем и скрыть его привилеи для набора казацкого войска. Это было предательство по отношению не только к королю, но и к своим побратимам. Хмельницкий старался уговорить Барабаша не делать этого, не вносить раскол в казацкое братство, но тот ничего не желал слушать. Тогда Хмельницкий потребовал дать королевский документ ему, но получил отказ.
Народ создал немало версий, как Хмельницкому удалось забрать у Барабаша королевские привилегии, чтобы использовать их на пользу народа. Одну из них излагает Величко.
Из летописи Самоила Величко: …Между тем жена Хмельницкого родила дитя, тогда-то Хмельницкий просил того Барабаша приехать на крестины. На тех крестинах Хмельницкий у Барабаша, немного подвыпившего, выведал, где привилегии и приватное письмо королевское лежат сокровенны; потом его, Барабаша, нарочно так упоил, что он в доме Хмельницкого, безпамятен ночью спать положась, крепко уснул. Хмельницкий у спящего шапку, пояс и перстень взяв, оные с верным своим нарочным к жене его в Черкассы ночью отправил с тем, чтоб требовал у нее, показавши оной шапку, пояс и перстень Барабашевы, отдачи оних привилегий и партикулярного письма и с тем всем, той же ночи, у него Хмельницкого явился б. Жена Барабаша сего обмана не ведая, тому посланному все отдала, а тот нарочный все Хмельницкому той же ночью привез».
С тех пор и распространилось по Украине известие о королевском привилее, о том, что король разрешил формировать казацкое войско. Новость вызвала у казаков надежду на изменении их положения, зато немало потревожила шляхту и казацкую старшину. Они знали, что за всем этим стоит Хмельницкий.
— Досадить ему нужно так, чтобы забыл свои фантазии и помнил свое место хлопа, — приговорила чигиринская шляхта.
Как-то, когда Хмельницкого не было в Субботове, в его усадьбе появился Чигиринский урядник Дольгерт со своими помощниками. Презрительно отмахнувшись от приглашения войти в дом, он медленно проследовал к конюшне, в которой стояли лошади, в частности, любимый жеребец Хмельницкого сивой масти, подаренный тещей. Видно, конь сразу бросился Дольгерту в глаза. Он приказал вывести его из конюшни и забрать в уплату за поволовщину[34]. Об этом сообщили хозяйке, и та, поддерживаемая слугами, вышла во двор. Все ее просьбы вернуть коня остались без внимания. Тогда она предложила откупить его. Взяв двенадцать с половиной злотых наличными, Дольгерт вернул коня.
Видя, что Хмельницкий лишен всякой поддержки, Чаплинский совсем распоясался. Он попросил у Конецпольского разрешить ему напасть на усадьбу Хмельницкого и разорить ее. С таким предложением Чаплинский раньше обращался и к старшему Конецпольскому и получил его согласие. Но тогда еще не пришло время. А сейчас он почувствовал свою безнаказанность.
— Окажите мне единственную милость, — говорил Чаплинский молодому Конецпольскому, — дайте мне самому расправиться с Хмельницким. Я нападу на него, выгоню из дома и овладею хутором. Если же он придет к вам с жалобой, то вы скажете, что ничего не знаете, что я сделал это без вашего позволения, а если он хочет удовлетворения, то пусть идет в суд. Суд мне не страшен, потому что я польский шляхтич, а он хлоп.
Конецпольский согласился, Чаплинский со своими головорезами в тот же день напал на Субботов. Был учинен настоящий разбой. Все было разрушено и разграблено. Остались одни руины.
Из письма Богдана Хмельницкого великому коронному гетману Николаю Потоцкому 3 марта 1648 г.: «Пан Чаплинский, которому приглянулся мой собственный, унаследованный от отца хутор под Чигирином в Субботове, не имея другого способа захватить его, выпросил разрешение у покойного святой памяти пана Краковского осадить слободу на вышеупомянутом хуторе, где у меня было четыре рыбные пруда и мельницы, нивы, сеножати, на которые я имею привилей его королевской милости. Придя в эту слободу, голодный люд снопами разнес собранный за несколько лет хлеб, которого было на гумне 400 коп. Высеянное на поле зерно все пропало, ибо посевы вытоптаны скотиной, лошадьми, овцами. Так меня насильно выгнали отовсюду и только разрешили взять 150 флоринов у Чигиринского арендатора, словно старцу, тогда как мне эта земля стоит 1000 флоринов…
Этот же пан Чаплинский оскорбил меня, приказав своей челяди поймать на рынке моего сына, еще малого хлопца, а татарину своему побить его, так что хлопец еле живой остался…»
Беда одна не ходит. После нападения на хутор жена совсем слегла и уже не встала. Хмельницкий тяжело пережил ее смерть. В это трудное для него время он окончательно решает — откладывать выступление против шляхты нельзя. Необходимо немедленно действовать. Тем более к этому подталкивали события в Варшаве. Послы сейма, собравшегося в мае 1647 года, стремясь «навсегда покончить с мыслью короля о войне», приняли соответствующее решение, чем окончательно связали королю руки. Теперь было очень важно знать, не отказался ли Владислав IV от своих намерений. После того как Барабаш и Ильяш перешли на сторону магнатской оппозиции, необходимо было все связи с королем и его сторонниками взять в свои руки и получить деньги для набора казаков и их вооружения не кому-нибудь, а ему, Хмельницкому. А тут еще и личные дела. Его старания восстановить справедливость и наказать виновных ни к чему не привели. Все шло к тому, что нужно ехать к королю. И в начале июня, еще до окончания сейма, Хмельницкий в сопровождении десяти казаков появился в Варшаве.
Встреча состоялась тайно, ночью. Владислав IV принял казаков в своих покоях и с первых же минут начал жаловаться на свою судьбу, на магнатов, на то, что его унижают как короля. У него был нездоровый вид, лицо его обрюзгло. Казалось, ему не хватало воздуха и он вот-вот задохнется.
Хмельницкий подумал, что король не жилец на этом свете. Успеть бы осуществить задуманное! Он рассказал королю об измене Барабаша и Ильяша и заверил его, что он и его товарищи готовы поддержать намеченные его королевской милостью планы набора «охочего» казацкого войска. Владислав IV ответил, что он увеличивает число казацкого войска, и дает Хмельницкому право набирать его, и вручит письмо о том, что «ему итить на море, сколько челнов на море оберется».
Из записки государева гонца Григория Кунакова о казацкой войне с Польшею. 1649, март: «А Владислав де король в те поры гнев держал на сенаторов и на всю Речь Посполитую за то, что ему не дали воли на турского царя войны весть и собранное для тое войны немецкое войско приговорили на сейме распустить… И призвал Владислав король Богдана Хмельницкого и черкас челобитчиков в покоевые хоромы»…
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
