Свет принял сидячее положение, взял расписную деревянную посудину в руки, отхлебнул.
Бульончик оказался сродни тому, что готовил Касьян.
– Очень вкусно!
Ива тут же приободрилась.
– А после бульончика будет рисовая кашка.
Свет вздохнул. Ему вдруг до смерти захотелось мяса.
Здоровый такой кусище, хорошо прожаренный и проперченный, и пусть аж с рисовым гарниром.
Хотя лучше все же к такому кусищу подошла бы картошечка фри.
Хрусь! Хрусь! М-м-м…
Тем не менее он посмотрел на девицу с благодарностью.
В ауре ее по-прежнему переливались розовые оттенки.
И Свету вдруг показалось, что от розовости этой идет к нему странная волна, обогревает, омывает, прибавляет Силы.
– А вы летать умеете, сударь чародей?
– Умею, – сказал Свет.
«Вернее, допрежь умел, – добавил он мысленно. – А сейчас… Одному Семарглу это известно!»
– Я тоже раньше летала. – Ива поставила поднос на тумбочку и грустно улыбнулась. – Давно-давно, в детстве. Только не сама, а как будто была божьей коровкой. Или стрекозкой… А вы научите меня летать?
Свет чуть было не фыркнул. Но сдержался.
Все-таки девица эта – изрядный еще ребенок. Божья коровка, видите ли… «Стрекозка»!.. Летать ей, видите ли, хочется! Погодите, стрекозка, придет время, когда Додола загребет вас своими нежными коготками. И будете вы летать одной и той же дорогой – из-под мужа к повитухе да обратно!..
– Научу, – сказал он вслух. – Почему бы и не научить?!
– А разве вам разрешается учить заклинаниям женщин?
Свет вдруг неожиданно для себя улыбнулся, в открытую, не боясь, что эта девица расценит его улыбку, как доказательство того… Он и сам не знал – чего. Ему было просто приятно сидеть вот так, с нахлынувшим неведомо откуда чувством безопасности и уюта, и с аппетитом попивать бульон. Да с удовольствием выслушивать Ивины глупости…
– А мы с вами никому об оной учебе не скажем. – Он не удержался и подмигнул девице.
А та вдруг смутилась, потупила взор, суетливо подала ему миску с рисовой кашей. Замолчала.
И промолчала до самого конца Световой трапезы.
А после трапезы Свету снова нестерпимо захотелось спать.
Но теперь он уходил в сон с некоторой уверенностью в завтрашнем дне.
17. Взгляд в былое. Век 76, лето 3, вересень: Ива
То, что вокруг происходит неладное, Ива поняла в пятницу.
Мамочка Ната вдруг надумала поболеть. Именно «надумала» – помимо своего бесплодства, во всем ином она была необыкновенно здорова. Правда, у нее начался зеленец; но зеленец для женщины – буде она не колдунья – разве хвороба?..
Как бы то ни было, большинство своих каждодневных обязанностей мамочка Ната передала сестре Воле, а сама тут же улеглась в постель.
Однако неожиданная «хвороба» вовсе не мешала мамочке Нате систематически интересоваться самочувствием раненого чародея.
Освобожденная от лечения всех прочих своих больных, Ива, как могла, успокаивала предводительницу, пока не поняла вдруг, что странное недомогание мамочки Наты как раз с оным чародеем и связано.
По-видимому, она спряталась за мнимой «хворобой» от неких возможных неприятностей, связанных с пребыванием колдуна в обители.
Иву покоробила такая трусость, но ей ли, соплюшке, укорять предводительницу Ордена?!
Между тем, чародей начал выкарабкиваться из своей болезни. К вечеру он, хоть и ненадолго, даже пришел в себя.
Ива, правда, при первом пробуждении больного не присутствовала, но дежурившей в палате Забаве удалось попоить хозяина чаем. Да и явившаяся для очередного руконаложения Ива сразу почувствовала перемены.
Тепло, исходившее из ее ладоней, виски больного теперь поглощали гораздо интенсивнее, чем раньше.
Будто чародей оголодал по излечению…
Однако потом из висков хлынуло в ладони такое, от чего захолонуло сердце, а ноги наполнила столь могутная слабость, что Ива едва не упала. За слабостью пришла не менее могутная сила, обильная, будто великокняжеские закрома, безграничная, аки море-окиян, грозная, как небесный Перунов рык.
С оной силой Иве было не справиться, мрак крепкими перстами сжимал ее мозг, во мраке, тут и там, проплывали разноформенные и разноцветные фигуры, беззаботные, дружелюбные, чудные, волшебные…
Как удалось оторвать ладони от чародеевых висков, Ива не помнила. Потом она долго смотрела в лицо больного, ее била мелкая дрожь, и вновь подгибались ноги.
А с чародеем происходило неладное. Лицо его то краснело, то бледнело. Глазные яблоки под веками бегали; персты вытянутой из под одеяла десницы сжимались и разжимались; дыхание рвалось, будто высохшая простыня на ветру…
С виду все было похоже на то, что чародею снится сон, но Ива чувствовала: сон чародею не снится. Буде же и снится, то вовсе не сон!
Обмерев, она стояла и смотрела, что делает с телом неподвластная чародееву мозгу колдовская сила, и ей становилось страшно от одной мысли о том, что на оную силу претендует и она сама.
А потом пришла мысль, враз принесшая ей облегчение.
Колдунья – не колдун!
Чтобы лишиться возненавиденной вдруг Силы, колдунье вовсе не требуется вселить твердость в свой собственный корень. Колдунье достаточно твердости корня чужого, а уж такая-то вещь любой женщине доступна. Индо особо стараться не нужно. Достаточно скинуть с себя платье да показаться избраннику в таком виде…
А потому у нее, у Ивы, присно есть стези отхода, стези обретения самой обычной женской доли, с ее любовью, со счастьем, с детьми…
Успокоенная, Ива вновь глянула на больного.
Колдовская сила в нем угомонялась. Лицо стало просто розовым, глазные яблоки замерли, дыхание выровнялось. И лишь персты на деснице все еще потрясывало. Отдаленный гром грозы, улетевшей за окоём…
Ива вновь наложила на чародеевы виски ладони (теперь волна пошла в обратном направлении), дождалась, пока персты больного уснут, поправила на нем одеяло и отошла от койки. Вздохнула облегченно.
Неладное покинуло чародея, покинет оно и мамочку Нату.
* * *
В шестерницу неладное мамочку Нату не покинуло.
Зато чародей пришел в себя уже надолго.
Поначалу ему, правда, вздумалось немного попритворяться, ну да Ива сразу поняла его хитрость. Успокоила, как могла. Накормила. Дала поговорить со служанкой. И поняла, что больной все-таки изрядно напуган.
Как они все, Семаргловы дети, с их колдовскими предрассудками, боятся додолок! Будто мы врагини ненавистные, будто зла им желаем! Будто к одному токмо и стремимся – немедленно лишить их Таланта! И выбросить потом – за ненадобностью!
Впрочем, наверное, она не права. Буде бы так происходило, все чародеи давно бы умерли от страха…
Как бы то ни было, а причинять лишнее беспокойство хворому не стоило.
И потому, когда чародей попросил оставить его в одиночестве, так Ива и поступила. Да и Забаву с собой увела. А когда, через часик, снова заглянула в палату, больной уже спал.
Ива некоторое время постояла возле его кровати.
Чародей был весьма взрачен. Мужественное лицо. Высокий лоб. Даже сейчас – в спящем! – угадывалась сила; не та сила, волшебная, Семарглова, а простая, самая обыкновенная, человеческая.
Говорят, они все занимаются боевыми единоборствами. Индо учителей из-за кордона нанимают. Кто-то фехтует, кто-то противника на лопатки кладет. Видно, на необычное рассчитывают, да и про дюжинное не забывают. Мудрые люди!..
Полюбовавшись больным, Ива приступила к руконаложению. С опаской приступила, надо сказать, и с порядочной опаской.
А ну как опять его корежить начнет, а потом, через ладони, и на нее перекинется!..
Однако она быстро обнаружила, что неладное оставило чародея в покое окончательно.
* * *
А утром в седмицу Ива почувствовала, что неладное происходит ныне уже с нею.
Едва она проснулась, душу тронуло легкое беспокойство. Умываясь и одеваясь, она пыталась разобраться, что же именно ее тревожит.
И поняла: опять чародей.
Это было странно – ведь теперь клиническое состояние раненого не вызывало каких-либо опасений. Рана была сложной, но Иве уже приходилось лечить покусанных собаками.
К тому же, собака явно не была бешеной.
А главное, сила в нем угомонилась… Есть ли повод для беспокойства?
Пожалуй, теперь можно вернуться и к другим больным в лечебнице.
Решено – сделано!
Ива приступила к утреннему осмотру хворых, надеясь за давно привычными заботами успокоиться.
Однако тревога ее не покидала.
Ива проделывала с больными всегдашние манипуляции и ловила себя на том, что ей не терпится в палату раненого чародея. Кое-кто аж обратил внимание на ее необычное состояние.
Осмина Столяр, к примеру, две седмицы мучающийся животом, но уже начавший выкарабкиваться из хвори, так ей и сказал: «Вы не в себе, Ивушка… Нешто влюбились? Кто же сей счастливчик?»
