— «Вольно!» — это не значит вольно, — хрипел военрук. — Нечего перед наркомом гусарить.
По рядам прошелестел восторженный шумок. Прошелестел и затих. Теперь стало понятным, отчего отменили занятия. Напротив, через дорогу, в корпусах Высшего военно-морского училища имени М. В. Фрунзе находился сам народный комиссар Военно-Морского Флота. Его ждали в спецшколе с минуты на минуту.
Сергей Петрович Уфимцев на построение не вышел. Через рассыльного в директорский кабинет был вызван боцман, третий кадровый военный моряк из всей спецшколы. Плотно притворив за ним дверь, Сергей Петрович объявил:
— Дударь! Вы адмирал! Становитесь в том углу, а я буду докладывать.
Очевидно, главный старшина Дударь не одобрил выправку директора, и вскоре Уфимцев отбыл из спецшколы «по срочному вызову гороно».
Встреча с наркомом дежурного по школе преподавателя Святогорова, по мнению Сергея Петровича, была в такой же степени нежелательна. Еще скомандует: «Попрошу смирно!» Поэтому директор предложил Святогорову тоже отбыть со своего поста, но не так далеко.
— Тщательно проверяйте наряд по школе, — завещал Уфимцев в вестибюле. — Обращайте особое внимание на внешний вид учеников и чистоту всех помещений.
За два месяца старое, запущенное здание совершенно преобразилось. В сверкании натертого паркета не так замечались его изъяны. Лоснились свежей краской стены коридоров. В классах выстроились просторные светло-бежевые парты. Стоимость ремонта уже в три раза превысила сумму, отпущенную Наркоматом просвещения. Каким образом удавалась Уфимцеву эта высшая математика, не представляли даже специалисты. Михаил Тихонович обходил этаж за этажом и думал, что такую школу вполне можно показывать члену правительства.
В туалете восьмых классов дежурный подозрительно повел носом. В воздухе как будто еще не рассеялся табачный дым.
— Смирно! — выскочил навстречу дневальный. К кому относилась команда, так и осталось неизвестным, поскольку, кроме дневального, в туалете никого не было. Григорий Мымрин с сине-белой повязкой на рукаве, нисколько не смущаясь этим обстоятельством, подошел к Святогорову и доложил:
— В гальюне третьей роты по списку числится шесть очков. Пять исправных, один засорился.
— Вольно! — растерялся преподаватель. Михаил Тихонович не знал, как ему поступить. Курильщики карались беспощадно, но дым — лишь косвенное доказательство. Пусть так. Однако мальчик проявляет наглость, как и тогда с угрозой обратиться в арбитраж. Его рапорт — издевательство. Но вот глаза… В слегка расширенных зрачках Мымрина застыла растерянность и удивление.
— Продолжайте нести службу, — сухо сказал Михаил Тихонович. — И будьте внимательны…
Уже в коридоре Святогоров сообразил, что его совет можно понять и так: «Кури, но больше не попадайся!» Ничего себе педагогика.
О происшествии следовало записать в журнал замечаний. Михаил Тихонович так и собрался поступить, Но вот глаза… Каждый раз, когда дежурный по школе брался за вставочку, перед ним возникали глаза. Возможно, Мымрин просто испугался, и все остальное произошло неожиданно для него самого? Тогда, обидевшись, Михаил Тихонович просто поставит себя на одну доску с растерявшимся мальчишкой. Запись в журнале могла иметь не однозначный педагогический результат. Такие эксперименты Святогоров не одобрял. Он решительно отложил вставочку. Скандальная встреча с Мымриным до поры до времени была оставлена им без последствий.
Прошло время второго урока, заканчивался третий. Перемены не объявлялись. Ребята ждали в строю. В вестибюле позицию директора занял старший политрук Петровский. В кабинете военно-морского дела у любимой модели крейсера «Худ» переминался с ноги на ногу Билли Бонс. В актовом зале до тонкости отработали реакцию на свисток военрука. Ребята уже умели стоять просто вольно и так, как принято стоять перед наркомом. А гость все не приезжал.
Жора Куржак и другие отверженные подглядывали из соседнего зала. Они вполне могли там побегать, размяться, но не пользовались этой возможностью. Как на ликах великомучеников, в глазах у двоечников застыло страдание.
В полдень на первом этаже хлопнула дверь, и, как эхо, отозвался трубный глас Политуры. Строй сразу подобрался и затих. Зашаркало по парадному трапу множество ботинок. Разговор все ближе. Слышны отдельные слова…
И вдруг у капитана 3-го ранга Радько прорезался голос:
— Товарищ народный комиссар Военно-Морского Флота Союза Советских Социалистических Республик…
Нарком — высокий, ладный, совсем молодой моряк — остановился посередине зала. На рукавах его форменного кителя сияли золотые шевроны как раз до локтя: один широкий, а сверху еще три — поуже, и все венчали большие, обшитые по краям канителью флагманские звезды.
Адмирал дружески улыбнулся Радько как старому знакомому, пожал ему руку и поздоровался с учениками. Было странно, отчего в актовом зале в ответ не вылетели стекла.
— Что у вас сейчас по распорядку дня?
— Большая перемена! — не моргнув глазом ответил военрук.
Дима Майдан не поверил своим ушам: «Какая перемена?»
Впрочем, военрук не соврал. В полдень как раз должны были закончиться три урока, и по расписанию значилась большая перемена. Сегодня она просто растянулась, как резина у взведенной рогатки.
— Значит, у меня еще есть десять минут для того, чтобы обратиться к учащимся? — уточнил народный комиссар.
Находчивый военрук только этого и желал. Иные десять минут нельзя ни измерить по часам, ни уложить в железный распорядок дня. Радько знал, что делал. Мальчишки слушали как завороженные.
— Подготовка командных кадров для флота является большой и сложной задачей, в решении которой специальные школы могут и должны сыграть немаловажную роль, — говорил адмирал.
Конечно, подобные слова Майдан слышал и раньше. Но теперь это сказал сам народный комиссар, член Советского правительства, который специально приехал к ним из Москвы и назвал их будущими кадрами флота.
Слова высекали искры из тысячи глаз. Каждый слушатель представлял себя с такими же широкими шевронами. Ну, может быть, не с такими же, а чуть поскромней. Никто из присутствующих не мог предполагать, насколько точен прогноз народного комиссара. Что через тридцать лет из этих мальчишек вырастут адмиралы и капитаны 1-го ранга, которым придется командовать соединениями кораблей, крейсерами и атомными подводными лодками, иные станут профессорами и доцентами военно-морских учебных заведений, военно-морскими атташе за границей, изобретателями нового могучего оружия, докторами и кандидатами наук. Что каждый из ребят через всю жизнь пронесет эту встречу и будет считать ее началом флотской биографии.
Однако все это им еще предстояло заслужить. А пока мальчишки мечтали, и было важно, чтобы такие смелые жизненные планы никого не укачали. Адмирал оглядел юных слушателей и обо всем догадался. Для предупреждения пожара он заранее подлил забортной воды:
— Ученики должны помнить: если их сейчас одели в военную форму, это отнюдь не значит, что они обязательно будут курсантами. Флот насыщен самой новейшей и сложнейшей боевой техникой, для овладения которой требуется серьезная подготовка. Мы будем требовать отличных знаний…
Дверь соседнего зала, где находился Жора Куржак с коллегами в гражданской одежде, потихоньку скрипнув, затворилась. Остальные слушатели тоже вспомнили в своих дневниках. Одно дело, когда дневники подписывают только родители. В крайнем случае поругают. А в спецшколе на снисхождение рассчитывать не приходилось. Старший политрук потом приказал начертать слова наркома на кумаче в назидание всем двоечникам. Но еще вернее наглядной агитации подействовал приказ директора об отчислении троих слабых учеников. Им не помогли ни слезы, ни клятвенные обещания. За мечту требовалось платить трудом, и только трудом. Векселя никого не устраивали.
А нарком уже советовал ребятам изучать иностранные языки, чтобы обходиться без толмачей. Он не мог тогда публично рассказать о своей работе в республиканской Испании. Но ученики и не требовали примеров. Ведь это рекомендовал сам адмирал, да еще трижды орденоносец.
Гена Ковров потупил глаза. Ему плохо давался английский язык. Последнее время он приспособился читать новый текст, который Мария Яковлевна задавала к следующему разу. Перевода она не требовала. Только произношение. Генка готовил текст заранее и вызывался читать. Он произносил незнакомые слова с выражением, однако не понимая ни одного слова. Наивная Мария Яковлевна умилялась и ставила не меньше чем «хорошо». Теперь Геннадий понял, что долго на таком обмане не выедешь, и с уважением посмотрел на Донченко. Учительница сказала, что ей нечему учить Антона. Значит, он первый кандидат в заграничное плавание.
