«Здеся! Здесь!» — вдруг закричал рабочий «Здрасьте», обнаруживший Юрку в погребе, вырытом в склоне рыхлых песчаников для хранения воды и продуктов. Юрка сидел с кочергой между бочек с водой, и к нему прижимался пёс Василий Иванович. Юрка был в состоянии ступора, одеревенелый, с помутневшим взглядом, будто не ел три дня, пёс колотил зубами и поскуливал. «Юрка, что тебя занесло сюда? Оцепенел от безделья?!» — спросил дядя Вася. Юрка вместе с Василием Ивановичем не сдвигались с места, какое‑то время, а когда вылезли из погреба… вот что рассказал Юрка, сбивчиво и путаясь.
Как только все уехали, он по обыкновению, залёг у себя в палатке спать. Вдруг слышит, что Василий Иванович загавкал: Ну, думает Юрка, чёрт проклятый, не даёт спать! Видно, кто‑то из мелких зверей бродит, ящерицы или мыши. Скоро успокоится. Но пёс всё воет и воет, без передыха. Тогда Юрка, хоть и лень было, вышел дать псу затрещину и увидел, что уж больно темно вокруг стало. Огляделся. У пса волосы на голове поднялись. Пёс весь дрожит. И Юрка замечает, что со стороны Сары— Шагана над степью висит тёмное облако с опускающимися вниз хоботообразными выступами, которые вихрем крутятся и несутся на лагерь. Юрка говорит, что сильно испугался и побежал в кухню. Слышит, что ветер того гляди опрокинет кухню, тогда он помчался в вырытый погреб. Посидел там чуть–чуть, а ветер ещё сильнее воет. И тут ещё пёс скребётся — ну, Юрка открыл ему дверцу. Василий Иванович скулит, трясётся. Юрка высунулся посмотреть, что же происходит?
Он увидел, что один хобот начал удлиняться и вытягиваться книзу. Вытягивается и вытягивается. И уже степь под этим удлиняющимся хоботом начала втягиваться в хобот и соединилась с облаком в одно целое. «Степь как шерсть вся поднялась, и гул идёт, будто повозка с камнями по плохой дороге едет. Рванул такой сильный–сильный ветер, что дверцу от погреба оторвало, в кухне всё попадало, бочка с душа упала и покатилась по лагерю. А за облаком неслись две воронки, слившиеся своими узкими концами, одна отверстием вниз, а другая вверх. Друг на друге летят две воронки, из одной в другую, я знаю, процеживается, из верхней в нижнюю. В нижней всё бурлит, как в автоклаве смесь кипятится.» И тут Юрка принял такой озабоченно–таинственный вид и начал такое говорить, что я должна передать всё полностью его словами: «Ну вот, по дну нижней воронки, вижу, плавают в смеси несколько человек с длинными ушами–антеннами. Все лёгкие. Тела прозрачные, но фигуры выделяются. Два вышли наружу и протянули руки…»
— Есть спросили! — перебил дядя Вася. — Дорогу на Агадырь выведывали. Как это они тебя, Юрка, с собой не прихватили!? Полетал бы с ними. И обед пришельцы съели? А потом ушли под землю? Или улетели вместе с обедом?!»
Вместо ответа Юркины глаза остекленели, губы перестали шевелиться, и он приобрёл такой вид будто он, и правда, собирается улететь в другие галактики.
И тут началось обсуждение. Философ–геолог Яша значительно произнёс: «Есть объективная причина галлюцинаций, — стимулы для восприятия внешнего мира идут из раздражений нашей нервной системы. Карл Юнг считает, что такие явления связаны с архетипами психики». Геолог–старожил, Саша, выросший в Казахстане, добавил: «На самом деле известно, что смерчи могут переносить людей без всякого вреда для них, из‑за быстрого изменения давления». Пока все были заняты разговорами, Юрка сидел в ошарашенном виде, насупившись. Он был озадачен и не знал, как себя вести из‑за причастности к космическим явлениям и архетипам психики. Раньше когда его хвалили, он принимал снисходительно–игривый вид, был хвастливым, когда расписывал «хрустали» и осетров, заискивал, но — это были его естественные состояния, а вот сейчас? Теперь незадумчивый Юрка вдруг задумался, но для этого актерства не хватало, и он выглядел глуповато–важным. «Юрка, что ты себе в голову забрал, будто Ленина видел! Эка важная птица», — усмехался дядя Вася. И Юрка, который всегда простодушно болтал, на этот раз, наливая в миску борща, ни слова в ответ не произнёс.
«Здрасьте», глядя на Юркину задумчивость, осмелился досказать окончание своей присказки: «…а жена лежит с другим — до свиданья!»
Но Юрка не желал расставаться со своими грёзами о пришельцах и причастности к чудесам, архетипам, космическим явлениям. Как только все уходили из кухни, он бросал всё и бежал во весь дух в своём обычном виде за сопки в сопровождении Василия Ивановича. Они вместе разглядывали последствия смерча, искали окурки, записки, следы, замысловатые знаки. Юрке так хотелось найти какие‑нибудь свидетельства прихода инопланетян, что он перестал днём укладываться спать, и только бегал на поиски. Но кроме щепок от бочки ни он, ни Василий Иванович ничего не обнаруживали. При виде щепок от бочки, стимулы для восприятия внешнего мира не раздражали нервную систему и не вызывали объективных галлюцинаций. Непонятные явления остаются притягательными и волнующими всю жизнь.
Когда мы вернулись в Агадырь сдавать материалы, рассчитываться, Юрка был ещё тихий и важный, помалкивал и даже на прощальном ужине всех работников экспедиции ни словом не обмолвился про пришельцев, видно, боялся, что буровики его побьют из зависти. Но уже через день повеселел и самодовольно ходил в компании агадырских красавиц, — не знаю, чем он их развлекал, какие он им диковины рассказывал, но девки упоительно смеялись и даже визжали.
Сезон закончился. Юрка получил от Бориса Семеновича желанную характеристику для заграничного плаванья и уплыл. В Агадыре ходили слухи, что он куролесит где‑то под океанами на подводной лодке «Двенадцать хрусталей» и обланжирует макароны по— флотски луком–шарлот. И ещё поговаривали, что видели Юрку в Кремле, будто бы он встречал делегацию из Африки кланялся и пил водку. «Ну, один к одному Юрка!»
— «Нет, это не Юрка, он — не пьёт!»
А пса Василия Ивановича, откормленного Юркой всеми способами, шофёр дядя Вася обменял на барана, и пёс Василий Иванович стал караулить отару овец, которые слушались его беспрекословно и восхищались его умом и смелостью.
Донской казак в Вирджинии
В те дни, когда горы «Париж» коснулись первые прикосновения осени, раскрасив гору такой свободнонеобузданной кистью и такими невиданными красками, мы познакомились с русским человеком, донским казаком, живущим по соседству.
Воспоминание моей первой американской осени в Вирджинии было иным, чем в России: там — в бабье лето белые нити, неизвестного происхождения, носятся по воздуху: по верованиям язычников, один из славянских богов покрыл всю землю паутиной, а тут — набросил на всю землю царский плащ чистой музыки, звенящей в красках осенних листьев: белые тополи, фиолетовые ясени, сахарные клёны, лоскутовые деревья, сусальное золото карликовых берёз.
Не только американских осенних красок не доводилось мне видеть в России, само собой разумеется, но и человека, русского крестьянина, владеющего землёй по своему усмотрению, хоть я и деревенская: мне попадались одни колхозники, а независимых хозяйственных тузов — «кулаков» с величием и достоинством, энергично кормивших Россию и Европу хлебом, я встречала только высмеянными, отрицательными образами в литературе и в кино, на картинках, и высланными в Агадырь в Казахстан, но уже без ничего. — Революционная мораль не позволяет богатеть одной личности, и всех «кулаков» в 20–е — 30–е годы разоряли, прогоняли, всё отбирали, выравнивали, восстанавливая справедливость, и высылали голыми— босыми в Сибирь и Казахстан. Оставшись без таких знающих толк в хозяйстве людей, коммунистическая Россия стала покупать зерно в Америке, — пусть в Америке богатеют, не так обидно, а мы будем воспевать хлеб и колоски в стихах, в искусстве, возвышаясь над меркантильным, прагматичным миром.
На свадьбе сына нашей знакомой Наташи Питерсон, опять же «русско–китайского» происхождения, родившейся в Китае в русской семье, бежавшей через пекинские ворота и живущей в городе Роноке, среди приглашённых были люди, говорящие по–русски.
— Кто они такие? — спросила я у Наташи.
— Это Сергей Наугольнов. Он родился в станице на Дону, попал в плен к немцам, и сейчас живёт в Америке с женой Аней и дочкой Валей. Я его зову «донской казак». Я вас представлю, — сказала Наташа, — и тут же познакомила.
Сергей был низкого роста (про таких в простонародье говорят: метр с кепкой), коренастый, крепко скроенный человек в пиджаке с рукавами, закрывающими руки, в брюках, морщинами волочившихся по полу. Сергей был похож на движущийся прочный квадрат: черты лица чёткие, определённые, квадратные, рот крепкий — прорезан одной линией. Его лицо было преисполнено такого внутреннего значения, как у людей, про которых говорила моя бабушка: «Самостоятельный!»
Узнав, что мы русские, Сергей оживился, замахал руками, обрадовался так, будто встретил своих родственников или «столетних» друзей, и немедленно пригласил нас в гости: русские быстро знакомятся.
