Рейтинговые книги
Читем онлайн Как далеко до завтрашнего дня… Свободные размышления 1917–1993. Вехи-2000. Заметки о русской интеллигенции кануна нового века - Никита Моисеев

Шрифт:

-
+

Интервал:

-
+

Закладка:

Сделать
1 ... 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25

В летописях города Костромы есть такая запись – передаю ее почти текстуально: новогородские девки-ушкуйницы взяли приступом городок Кострому (тогда это еще был городок) и учинили с его мужиками всяческие безобразия. На этот раз так не случилось. О других говорить не могу, но с одним мужиком все окончилось вполне благополучно (и с ушкуйницей, кажется, тоже).

Одним словом, мирная жизнь, которую мы совсем забыли, – это совсем иное, чем война. Она нам приносит и новые радости, и новые горести. Ко всему этому надо снова привыкать. Что просто лишь на первый взгляд.

Ожидание завтра

В ту памятную осень сорок пятого очень рано начались утренние заморозки. Погода стояла прекрасная – настоящая золотая осень. Солнце, бездонное голубое небо, золото листьев. Казалось, что каждое утро жизнь начиналась сначала. И созвучный этому утру я спешил морозной ранью по тропинке, которая вилась вдоль Волги, к своим самолетам.

Прозрачная свежесть осеннего утра,Яркий румянец на женских щеках.А под ногами хрустящая пудраИнея в травах, на желтых листах.И с шагом упругим желанья рождались,Созвучные ветру, морозу, заре.Так здравствуй же, утро, заволжские дали,Синеюший лес на высокой горе!

Я пробовал заниматься. Ездил в Ярославль в публичную библиотеку. Убедился, что забыл математику – совершенно! Наука была от меня бесконечно далеко – еще в той, прошлой и совсем не реальной жизни. И тем не менее, она существовала. Более того, она все приближалась. И понемногу становилась реальностью – к ней надо быть готовым. Пробовал писать стихи. Быстро понял, что это не мой удел: так, иногда, для себя, под настроение, а серьезно…

Я знал, что пока надо оставаться в полку. Будущее само покажет, что и как. А служба у меня пока получалась. Дело свое я, кажется, знал. Начальство меня ценило, товарищи тоже. Ну а то, что чины росли медленно, – в этом ли дело? На то я и технарь. Зато и демобилизовывать меня никто не собирался. За плечами у меня Академия имени Жуковского – не так было много оружейников с таким дипломом. На всю дивизию я один. Вот так я и рассуждал тогда.

И все же я понимал, что состояние, в котором я пребывал, временное. Я чувствовал приближение перемен и ждал их. Но даже не догадывался, откуда они могут прийти. Несмотря на послепобедную эйфорию ощущение жизни было тревожным.

Мой последний военный парад

В первых числах ноября наша дивизия перелетела в Прибалтику. Ее полки расположились на аэродромах в Якобштадте (как его звали русские и немцы, или Якобпилсе по-латышски) и Крустпилсе – двух городках, расположенных по обе стороны Западной Двины. Штаб дивизии разместился в столице Курляндии, старом немецком городе Митаве, который латыши переименовали в Елгаву. Для него отвели старый замок, вернее, большой дом, который, как говорили, принадлежал еще Бирону. Я поселился вместе с Володей Кравченко, который тоже получил звание капитана. Мы сняли комнату у учительницы русского языка. Елисеева со мной уже не было. Его должны были демобилизовать и он остался в Туношной. Демобилизация шла не очень активно. Пока демобилизовали лишь нескольких техников старших возрастов, которые сами хотели уйти в гражданку. Летный состав не трогали – медицинские комиссии ожидали только весной. Начальство стремилось сохранить профессиональные кадры. И летчиков, и техников. Но несколько человек по медицинским показателям были все же отстранены от летной работы – в мирное время требования к здоровью ужесточились, да и самолеты теперь у нас стали посложнее.

Весной сорок шестого был демобилизован мой непосредственный начальник – дивизионный инженер по вооружению подполковник Тамара. Его подвела графа об образовании – ЦПШ (церковно-приходская школа; по нынешним временам это четыре класса деревенской школы). Он вышел из простых оружейных мастеров. А достиг в своей профессии очень многого. Во время войны прекрасно справлялся со своими обязанностями, и я многому у него научился. Особенно хорошо знал он стрелковое оружие, гораздо хуже понимал прицелы и совсем пасовал перед разными расчетами. Он, например, меня спрашивал: «Ну, объясни мне, почему синус бывает и большой и маленький?» Он совершенно не разбирался в таблицах стрельбы, особенно реактивными снарядами. Но зато великолепно умел ремонтировать и отлаживать любое стрелковое оружие и научил этому нас всех. Он был добрым, хорошим человеком, и мы с ним сдружились за годы войны, любил выпить, впрочем, кто тогда не любил выпить? Тем более, что спирта было море разливанное.

Уехал от нас Иван Тимофеевич Тамара в свою Северскую землю и, как рассказывали, устроился механиком в МТС. Я же был назначен на его место, и он мне сдавал дела. Меня все поздравляли: место дивизионного инженера для капитана почетно, тем более, что в соседнем полку полковым инженером был майор Алексеев, которого как старшего по званию и прочили на эту должность. Но начальство выбрало меня.

Странная была эта зима сорок пятого – сорок шестого года. Все было непривычно, прежде всего – безделье. Летом и осенью сорок пятого в Туношной мы осваивали новые бомбардировщики, новое незнакомое вооружение, были полеты, были учебные стрельбы. Одним словом, осмысленная работа. Конечно, это был уже не фронт. Исчезло постоянное напряжение, постоянные дежурства. Но дело оставалось. В Прибалтике его уже приходилось придумывать. Я постепенно начал понимать, что означает строевая служба в мирное время. Лев Толстой назвал ее узаконенным бездельем. Я бы еще добавил – непрерывным поиском и выдумыванием дела. Бензина больше не давали – он нужен был теперь для других дел. Поэтому полеты практически прекратились.

Все это имело множество пренеприятнейших следствий. Началось повальное пьянство, дебоши, пошла волна венерических заболеваний. К этому располагали тогдашние латышские нравы: женщины оказались поразительно доступными. Ничего подобного в России не было. Каждая пьянка превращалась в оргию. Дисциплина падала. Бесконечные ЧП и разбирательства личных дел.

Но бывали моменты, когда мы снова чувствовали себя настоящей кадровой частью. Я помню девятое мая 1946 года. Праздновалась первая годовщина дня Победы. В Якобштадте было решено провести гарнизонный парад. На параде я шел в составе сводного офицерского батальона нашей дивизии. Мы вяло, кое-как, почти не в ногу прошли мимо начальства и уже покинули площадь. Вдруг кто-то запел, запел шуточную строевую песню, которую пели в авиационных учебных заведениях:

Давно уж знаем,Ходить как надо,А все же ходим,Как ходит стадо… и т. д.

Батальон подтянулся, шаг стал четким – любо-дорого смотреть! Командир дивизии догнал на «виллисе» нашу колонну: «Что, мерзавцы, пройти как следует перед трибунами не могли, а тут вдруг курсантскую жизнь вспомнили?» А в ответ, не сговариваясь, в пару сотен молодых глоток батальон гаркнул такое «ур-р-а-а», что стало ясно – есть порох в пороховницах.

У меня лично тоже была довольно трудная зима: я продолжал искать себя и дело, которое могло бы меня по-настоящему занять. Служба постепенно стала терять для меня всякую прелесть. Мы проводили проверки в эскадрильях, устраивали разные «тревоги». Даже занимались строевой подготовкой. Служба в строевой части меня начала угнетать.

Но никогда ничего не рисуется одними черными красками. У меня образовалась своеобразная отдушина. Среди всякого трофейного хлама, которого было в избытке, я обнаружил забавный автомобиль. Это был фиат «Западная пустыня». Трудно сказать, откуда он взялся в Латвии, ибо был приспособлен для езды по пескам. На нем стояли широченные колеса, больше похожие на самолетные дутики. Проходимость его была потрясающая. К тому же у него было правое управление, а слева стоял пулемет. Первыми этот экспонат обнаружили мои механики на какой-то свалке трофейного имущества. Мы его отбуксировали на аэродром и отремонтировали – оказалось, что на нем можно еще ездить. Эта смешная машина дала мне дело, которым можно было заниматься с удовольствием. И я начал на ней раскатывать. Изъездил всю Латвию. Пулемет я, конечно, снял, но всегда возил с собой автомат: в лесах еще постреливали, хотя дороги, в особенности большие, были уже безопасными. Все же однажды недалеко от городка Мадона он мне пригодился. Я лихо отстреливался, но несколько пробоин в кузове я потом обнаружил.

Очень часто, иногда два раза в неделю, я ездил в Ригу. Мне там было интересно все, а люди – прежде всего. Я познакомился там с несколькими русскими интеллигентами, оставшимися с дореволюционных времен, и со многими латышскими интеллектуалами. Я специально не употребляю термин «интеллигенция», ибо латышской интеллигенции я так и не обнаружил. Сначала я был удивлен, а потом понял, что ее еще и не могло быть – она просто не успела «созреть». До революции рижская интеллигенция – это русские и немцы. Причем немцы в Прибалтике и немцы в Германии, даже в близкой Пруссии – это совсем разные немцы. Корфы, Ранненкампфы, Плеве не просто служили верой и правдой русскому престолу, но и внесли заметный вклад в русскую духовную жизнь. Они действительно восприняли нашу культуру. Благодаря жизни в России они и сами во многом изменились, показав на деле возможность и благотворность симбиоза православия и лютеранства. К сожалению, латыши к нашей культуре были значительно менее восприимчивы, чем немцы, – я понял, почему именно латыши делали революцию и служили в ЧК.

1 ... 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25
На этой странице вы можете бесплатно читать книгу Как далеко до завтрашнего дня… Свободные размышления 1917–1993. Вехи-2000. Заметки о русской интеллигенции кануна нового века - Никита Моисеев бесплатно.
Похожие на Как далеко до завтрашнего дня… Свободные размышления 1917–1993. Вехи-2000. Заметки о русской интеллигенции кануна нового века - Никита Моисеев книги

Оставить комментарий