— Пришлю кого-нибудь, — устало, но с улыбкой проговорил он, — проводят.
И с этими словами, он действительно ушёл, даже дверь прикрыл. На этот раз, его шаги были отчётливо слышны в, похоже, пустом и от того гулком для звуков, каменном замке.
Мерно и однообразно потекли дни безделья. Дом-крепость оказался не пустым, как вначале показалось. В узкое окно-бойницу, выходящее на маленький, внутренний дворик, Асаргад видел и тренирующихся воинов мечников, которых за эти дни он насчитал порядка двух десятков и кучу ребятни, разного возраста, женщин и старух прислуги, да и мужчин, кроме воинов, он голов пятнадцать насчитал, как минимум, и всё это только то, что он увидел, а сколько всего народа в крепости, оставалось только гадать.
Асаргад, проявляя стойкость, не любопытствовал и помещение, куда их определил Кудак, без нужды не покидал и своим телохранителям не позволял. Он ждал, просто ждал.
Асаргад даже не думал и не размышлял о будущем, не строил планов своего восхождения к власти, так как был уверен в том, что поворот судьбы у Артембара, всё равно окажется непредсказуемым и только пройдя этот судьбоносный узел, можно будет принимать, хоть какие-то конкретные решения.
На второй день, вечером, когда в замке уже начали зажигать факела, к ним в казарму зашёл Кудак и с ехидной улыбкой осмотрев троицу, неожиданно спросил, ни к кому не обращаясь:
— Золотом богаты?
Асаргад вопросительно посмотрел на хитрющего и довольного собой Кудака и задал встречный вопрос:
— Смотря сколько и для чего?
— По бруску на брата, думаю хватит, — не переставая улыбаться, уточнил домоуправ и тут же разъяснил, — предлагаю сходить в храм Анахиты. Знаю я, вашу ордынскую жизнь. Воюешь среди баб, а самих баб, годами не видишь.
Телохранители Асаргада резко встрепенулись и чуть ли не скуля, уставились на начальника. Асаргад глянул на них, усмехнулся в усы и решил:
— Ну что ж, дело хорошее. По бруску, так по бруску. А не дорого?
И с этими словами, не ожидая ответа, полез в один из своих походных мешков. Тем временем Кудак продолжил:
— Артембар с Мазаром расстарались. Мазар посыльного прислал с весточкой. Ближе к ночи, когда в храме мало кто останется, туда заявятся очень важные особы, притом сознательно по ваши души. Так, что, на дар не скупитесь. Окупится с торицей. Я не знаю, что им там про вас наш толстяк наговорил, но то, что они вот так, разом заявятся, уже говорит о многом.
— Кто такие? — как бы между делом поинтересовался Асаргад, облачаясь в ненавистный мидийский балахон, путаясь в его безразмерных рукавах.
— Лучше вам не знать. Это для вашей же безопасности и упаси вас Ахурамазда, их об этом спрашивать. Особы хоть и молоды, но несвободны и их мужья, очень серьёзная угроза. Поверьте, на слово, — проговорил Кудак, резко становясь серьёзным, — коли узнают, то не спасут даже эти стены. Да, что стены, даже заступничество самого царя вас не спасёт. Вот насколько они опасны. У каждого по ручной армии отпетых головорезов, так что вам, даже из города не уйти. Из-под земли достанут, но с другой стороны, обладание их жёнами, согреют душу каждого, кто ненавидит Иштувегу и его свору, — он о чём-то с грустью призадумался и тут же перешёл на другую тему, — но и вести себя с ними, вы должны так, как подобает царям, не ниже, чтоб не унизить их достоинство и оставить женщин довольными вами. Коли сделаете, как говорю, в будущем, глядишь, может пригодиться…
Он замолчал, опять о чём-то задумавшись. К этому времени, гости нарядились. Асаргад выделил каждому по бруску золота, и они, в предвкушении приятных во всех отношениях событий, в сопровождении Кудака, отправились в храм Анахиты.
Было ещё одно различие в верованиях у мидийцев и персов. Оно касалось не основных постулатов, а второстепенных, но тем не менее. У мидийцев был значительно сильнее развит культ почитания богини плодородия Ардвисуры Анахиты. Нет, персы тоже про неё не забывали, но не до такой степени.
В Экбатаны находился храм богини Анахиты, самый большой и самый роскошный во всей мидийской империи, а если учесть, что за пределами Мидии ей храмы не ставили, то получалось, что храм в Экбатаны, был лучший в мире.
Мидийские женщины, служа в этом храме, по уверениям чужестранцев, просто, предавались разврату и зачастую не могли понять, как всё «это», согласуется с религией, но мидийки, знали что-то такое об этом, о чём чужестранцы не догадывались, при этом, они так ласково обращались со своими любовниками, что не только оказывали им «гостеприимство на ложе» и обменивались подарками, но нередко давали больше, чем получали, так как столичные львицы, по большей части, происходили из богатых семей, снабжающих их для этого средствами.
Впрочем, они принимали любовников не первых встречных, а преимущественно равных себе по общественному положению и по понятным соображениям, предпочитали не местную аристократию, которую, как облупленных знали, а аристократию заезжую. Вот он был, а вот его и нет. Он не спрашивает, кто она такая, она, им не интересуется. Злые мужья останутся в неведении, слухов и пересудов по городу, ходить не будет. Идеальный расклад.
Храмовая проституция, с точки зрения тогдашнего мидийца, была, по своей сути, проста и понятна. Не каждому верующему дано было счастье впадать в религиозный экстаз, для общения с богом, но, оказывается, каждой женщине в храме богини, при оргазме, как некой разновидности экстаза, легко и просто было слиться с «божественным» воедино. Поэтому, раз в год, каждая женщина, была обязана пройти процесс единения с Анахитой в её храме, правда, не всегда им это удавалось.
Женщина не имела права выбора, в прямом смысле. Соответственно, войдя в храм, кто-то из них не успевал даже добраться до каменной скамьи, где сидели в ожидании конкурентки, оказываясь в загребущих мужских руках, а кто-то, сидел там днями, а то и годами в ожидании хоть кого-нибудь, кто на неё позарится, ну, или скорее, сжалится.
У персов, для женщин такой «обязаловки» не было и если кто и решался на единение с Анахитой, то это было исключение, чем правило.
В величественном храме, не только мало кто остался к их приходу, он был абсолютно пуст. Вообще никого. Кудак провёл гостей по светлой дорожке, посыпанной мелким песком и выйдя к пустым каменным скамьям, на которых должны были, по идее, восседать жаждущие единения с богиней, остановился, пристально всматриваясь в сумрак колонн.
Наконец, он обернулся к Асаргаду и не говоря не слова, указал ему направление рукой, давая понять, что конкретно ему, надо идти, именно туда. У Асаргада, в предвкушении скорой близости с женщиной, которой у него не было уже почти год, сердце вылезало из ушей, в диком желании, хоть одной артерией, взглянуть на предмет вожделения. От грохота, с которым оно колотилось, мужчина оглох и похоже, вообще уже ничего не соображал, не то что слышал. Он, было рванул в указанном направлении, но тут же был остановлен Кудаком за рукав.
— Остынь, — зашипел тот шёпотом и тут же напомнил о договоре — ты царь, а не дикий варвар.
Это несколько остудило непроизвольный порыв Асаргада, и он, как будто вернулся в чувство из забытья.
— Я рык царя, — медленно проговорил он про себя, расправляя при этом плечи, становясь величественным и важным сам в себе.
Предательская дрожь, во всём теле, постепенно успокаивалась, даже дышать стало легче. Он утёр длинными рукавами мокрое, от выступившего пота лицо, проделав это в виде некой молитвенной интерпретации, с запрокидыванием головы к тёмному небу и наконец, посчитав, что полностью успокоился и вполне контролирует себя, орлиным взглядом впился в темноту, туда, куда указал Кудак.
Там, между двух колонн, шелохнулась тень. Если б не это движение, то он, вряд ли, разглядел что-нибудь, но благодаря тому, что соискательница, его тела, не выдержала прямого повелительного взгляда и заметалась, видимо не зная, что предпринять, он чётко понял куда ему надо идти. И Асаргад пошёл. Величаво, важно, не спешно, наигранно небрежно, выражая всем своим видом силу, абсолютную уверенность и полную власть над той, кто сейчас попадёт в его руки.
