среди таких вот беззащитных существ. И немного поодаль, отстранившись, хотя и присутствуя, дядюшка Паршем, патриций (даже имя его говорило о том, как связан он с этим городом, с этой землей, на которой мы сейчас стояли), аристократ среди всех нас, судья над всеми нами.
— Сдурели вы, что ли? — сказал Бутч. — Разве ж он выиграет скачки, если все время будет стоять? А ну, давай. Сделай ему проминку.
— Мы послали за жокеем, — сказал Нед. — Тогда увидите, как этот конь работает. — Потом прибавил: — Разве что вы торопитесь назад.
— Куда назад? — спросил Бутч.
— Туда, где вы начальник, — сказал Нед. — В Пассем или не знаю куда.
— Ну нет! Я в такую даль приперся, чтобы посмотреть на скачки, а пока вижу только сонного одра, — сказал Бутч.
— Спасибо вам на добром слове, — сказал Нед, — а то я боялся, что вам неинтересно. — Он повернулся к Буну. — Так что, может, вам с мисс Корри лучше отправиться сейчас в город и встретить остальных, когда они приедут поездом? Дрожки отошлете обратно за мистером Бутчем, и Люцием, и другим парнишкой, а мы покамест проветрим Громобоя.
— Ха-ха-ха! — сказал Бутч, но в его голосе не было веселья, в нем вообще ничего не было. — Неплохая мыслишка, а? Как по-твоему, Красавчик? Ты с милашкой, взявшись за ручки, покатите в гостиницу, а я, и этот дядюшка Римус, и лорд Фаунтлерой[83] прискачем к полуночи на палочке верхом, если, конечно, справимся тут. — Он вразвалку зашагал вдоль забора к Буну, пристально глядя на него, хотя обращался к Неду: — Не может Красавчик уйти без меня. Мне никак нельзя оставить его одного, не то он всех в беду впутает. Они тут выпустили закон насчет провоза через границу штата смазливых бабенок в безнравственных целях, — они это так называют. А Красавчик здесь чужак, не знает, где проходит эта самая граница, может ненароком залезть ногой в чужой штат, у него сейчас голова другим занята, не об ноге думает. По крайней мере, мы здесь это место не ногой называем. Верно, Красавчик? — Он хлопнул Буна по спине, все еще ухмыляясь, наблюдая за ним, — так хлопают друг друга приятели-весельчаки, только он хлопнул сильнее, хотя и не чересчур сильно. Бун стоял неподвижно, крепко ухватившись за верхнюю перекладину забора. Костяшки пальцев не побелели — были слишком черны от загара, а может — от въевшейся грязи. Но я видел мускулы. — Да, сэр, — продолжал Бутч, наблюдая за Буном и ухмыляясь. — Все дружки в сборе и не расстанутся — еще не время расставаться. Либо все уйдут, либо никто не уйдет — сейчас еще не уйдет. Пока чего-нибудь не стрясется — мало ли что человек натворит и его изымут из обращения — к примеру, чужак, которого никто не хватится. Правильно я говорю, Красавчик? — И снова хлопнул Буна по спине, на этот раз еще сильнее, наблюдая за ним и ухмыляясь. Но тут и Эверби увидела руку Буна; она сказала быстро и негромко:
— Бун. — Только это и сказала: — Бун. — Увидел и дядюшка Паршем.
— А вон и другой парнишка идет, — сказал он. Из-за угла дома появился Отис и вплотную за ним, в два раза выше его — Ликург. Хотя я уже знал, в чем дело с Отисом, все равно, милее он от этого не становился. Нед сурово воззрился на него. Отис шел спокойно, будто прогуливался.
— Кому я тут понадобился? — спросил он.
— Мне, — сказал Нед. — Но я вас в первый раз на дневном свету вижу, так что, может, еще передумаю. — Он сказал Ликургу: — Собери коня. — И мы — они — собрали Громобоя, и, во главе с Ликургом и Недом, все снова пошли вдоль изгороди к выгону у ручья, и теперь даже Бутч был поглощен тем, что нам предстояло, разве что он тут действовал как рыболов: умышленно давал Эверби возможность передохнуть, чтобы потом она с новыми силами еще раз вступила в единоборство с крючком — жестяной звездочкой на его потной рубахе. Когда мы дошли до выгона, Нед и Отис уже стояли там, лицом к лицу, шагах в восьми друг от друга; немного поодаль Ликург держал Громобоя. У Неда было напряженное, усталое лицо, — по-моему, он всю ночь не спал, разве что часок вздремнул на охапке сена в товарном вагоне. Но не измученное: бессонная ночь утомила его, но не вымотала. Отис все так же спокойно ковырял в носу. — Ученый парень, — сказал Нед. — Ученее я не видывал. Когда вам в два раза годов прибавится, хорошо бы ваша ученость вполовину по-уменьшилась.
— Премного благодарен, — сказал Отис.
— Ездить верхом умеете? — спросил Нед.
— Я прожил на арканзасской ферме порядочно годков, — сказал Отис.
— Ездить верхом умеете? — повторил Нед. — Мне без надобности, где вы прожили или проживаете.
— Ну, это, как говорится, зависит, — сказал Отис. — Я задумал уже сегодня уехать домой. И давно был бы уже в Киблите, штат Арканзас, уже сейчас был бы. Но моя планы изменили, не спросясь меня, так что я еще не решил, что мне делать дальше. Сколько вы заплатите жокею?
— Отис! — сказала Эверби.
— Об этом покамест еще рано говорить, — сказал Нед так же спокойно, как Отис. — Сперва надо три раза на нем проскакать и уж не меньше двух выиграть, тогда и поговорим, сколько будет причитаться жокею.
— Хе-хе-хе! — даже не улыбнувшись, сказал Отис. — Выходит, никто ни шиша не получит, пока ты не выиграешь — ты, а не кто другой. А сам ничего не можешь, чужого дядю на конягу сажаешь, меня, а не кого другого, так?
— Отис! — сказала Эверби.
— Правильно, — сказал Нед. — Мы тут все на паях работаем, чтобы потом было что делить. Вот и вам вместе с нами тоже придется подождать своей доли.
— Угу, — сказал Отис. — Я уже насмотрелся, как делят доходы от хлопка в Арканзасе. Беда в одном, — кто свой труд вкладывает, тот малость меньше получает, чем кто доходы делит. Вкладчик свою долю получает после дождика в четверг, потому что даже и не знает, где ее искать. Так что я теперь свое авансом беру, а вы потом делитесь как хотите.
— Сколько ж это выходит? — спросил Нед.
— А тебе это сейчас ни к чему знать, ты пока что на первых скачках не поставил, не говорю — выиграл. Но все равно, могу и сказать — по секрету, как говорится: десять долларов.
— Отис! — сказала Эверби. Она шевельнулась, крикнула: — И тебе не совестно?
— Погодите, мисс, — сказал Нед. — Я сам с ним договорюсь. —
