На другой день мы вошли в гавань Тромсё, и перед нами предстал «Фрам» – крепкий, широкий, изведавший полярные бури и непогоду. С каким-то особенным чувством смотрели мы опять на эти высокие мачты, на этот так хорошо знакомый нам корпус. Когда мы прощались с «Фрамом», он был почти наполовину погребен во льду, а теперь снова свободно и гордо колыхался на голубых волнах норвежских вод. Мы подошли вплотную к нему. Экипаж «Отарии» приветствовал прекрасный заслуженный корабль троекратным английским «ура»; с «Фрама» ответили девятикратным норвежским. Мы бросили якорь, и в следующее мгновение «Отария» была взята на абордаж отважным экипажем «Фрама».
Я не буду и пытаться описывать нашу встречу. Сомневаюсь, чтобы кто-нибудь из нас понимал что-нибудь ясно, кроме одного: мы снова все вместе…
Мы снова дома, в Норвегии.
Мы выполнили свою задачу.
Затем мы пошли все вместе вдоль берегов Норвегии к югу. Впереди шло лоцманское судно «Хологалан», потом «Фрам», медлительный и тяжеловесный, но тем более надежный, и последней – элегантная «Отария», провожавшая нас до Тронхейма.
Как приятно было сидеть, наконец, сложа руки, предоставляя другим выбирать путь, вести корабль вперед.
Повсюду, где мы ни проходили, нам навстречу раскрывалось сердце норвежского народа – оно билось на пароходах, переполненных празднично одетыми горожанами, и на самой бедной рыбацкой лодке, одиноко качавшейся среди шхер. Казалось, сама Родина-мать, старая наша Норвегия, гордясь нами, крепко заключает в свои горячие объятья, прижимает к сердцу, благодарит за то, что мы сделали[384].
А что, собственно, мы сделали особенного? Мы исполнили свой долг, сделали не более того, что взяли на себя, и скорее мы должны были благодарить ее за право совершить плавание под ее флагом.
Памятно одно утро в Брёнёзунде. Было еще пасмурно и свежо, когда меня разбудили. Много народу собралось приветствовать нас.
Полусонный вышел я на палубу. Весь залив был заполнен лодками; мы медленно пробирались среди них.
Но вот лоцманский «Хологалан» пошел быстрей, и мы тоже ускорили ход.
Один рыбак изо всех сил старался не отстать в своей лодчонке, но это было нелегко. Тогда он закричал мне:
– Не надо ли вам рыбы?
– Нет, рыбы нам не нужно.
– Не можете ли вы сказать мне, где Нансен? Верно, там у себя на «Фраме»?
– Нет, он здесь на палубе.
– О, нельзя ли мне как-нибудь взобраться на судно, посмотреть его каюту?
– Это, пожалуй, трудно. Вряд ли есть время останавливаться.
– Вот жалость! А мне хотелось бы повидать этого человека.
Он продолжал грести. Ему становилось все труднее поспевать за нами, но он не отрывал от меня глаз. Я стоял, опираясь на релинг, и улыбался. Кристоферсен, стоявший рядом, тоже.
– Ну, если уж вам так хочется видеть этого человека, могу сказать, что он перед вами, – промолвил я.
– Это вы! Это вы! Я так и думал. Добро пожаловать на родину!
При этих словах рыбак бросил весла, встал во весь рост в лодке и снял шапку.
Плывя в это прекрасное утро на элегантной английской яхте и глядя на скудный, но прекрасный берег, который расстилался передо мной, освещенный лучами солнца, я со всей полнотой почувствовал, как близки моему сердцу эта страна и этот народ.
Если я внес хоть один-единственный луч света в его жизнь, то эти три года не пропали даром.
Норвегия, моя дорогая родина…Чудная страна, звезда Севера!Ни один народ не имеетТакой прекрасной отчизны, как мы.
О, как чудесна ты сейчас весной,Когда весело щебечут птицы,И солнце отражается в прозрачных ручьях,Которые низвергаются с зеленых гор в море…
Кто знает Норвегию, тот должен понять:За такую страну можно и пострадать ее сынам!
Чувствовалось, сколько жизни и сколько внутренних сил таится в этом народе, и, словно видение, вставало перед взором моим великое и славное будущее наше, когда все скованные теперь силы народные освободятся от оков и станут свободными!..
Теперь я вернулся к жизни, полной света и надежд. Наступил вечер, солнце село где-то далеко за синим морем, и светлая прозрачная осенняя прохлада легла на воду. Было так чудесно, что с трудом верилось в реальность окружающего мира. Но женский силуэт у борта, рисовавшийся на горящем от заката вечернем небе, вливал в душу спокойствие и уверенность.
Так проходили мы вдоль берегов Норвегии, от города к городу, от одного торжества к другому. 9 сентября «Фрам» вошел в Христианийский залив, где была устроена встреча, которой мог бы позавидовать любой принц. Старые заслуженные броненосцы «Нордетьернен» («Северная звезда») и «Элида», новый изящный корабль «Валкирия» и проворные маленькие миноноски показывали нам путь. Флотилия пароходов окружила нас; на палубах было черным-черно от массы народа. Все суда были украшены флагами, гремели салюты, раздавались «ура», люди махали платками и шляпами, везде виднелись сияющие лица. Весь фьорд слился в одно восторженное приветствие.
Тронхейм. 29 августа 1896 г. Чествование участников экспедиции на «Фраме»
Справа Триумфальная арка, сооруженная специально по этому поводу
А вот там, вдали, на хорошо знакомом берегу стоял родной дом, на солнце сверкала улыбкой его крыша… И опять новые и новые пароходы, возгласы и приветствия. Держа шляпы в руках, мы раскланивались в ответ на бесконечные «ура».
Весь Пеппервикен представлял сплошную массу судов, людей, флагов и развевающихся вымпелов. Затем военные корабли салютовали нам тринадцатью пушечными выстрелами каждый; вслед за ними прогремели тринадцатью выстрелами пушки старой крепости Акерсхус, и эхо прокатилось по окрестным горам.
Пульхёгда, построенная в 1902 г. по чертежам архитектора Ялмара Вельхавена
Вечером я стоял на набережной в глубине фьорда. Праздничный шум стих. Кругом безмолвно вился темный хвойный лес, догорали последние угли приветственного костра, а у ног моих плескалось море, нашептывая: «Вот ты и дома». Глубокий мир осеннего вечера охватывал утомленную душу.
Я не мог не вспомнить то дождливое июньское утро, когда я в последний раз шел по этому берегу. Прошло больше трех лет с тех пор. Мы боролись, работали, сеяли зерна. Теперь настала осень, пора жатвы. Я готов был зарыдать от избытка радости и благодарности.
Полярные льды и долгие лунные ночи там, на Севере, со всеми их лишениями и тоской казались теперь давним сном из иного мира, сном, пригрезившимся когда-то и давно растаявшим…
Но – «чем бы была наша жизнь, лишенная грез»?
