2 мая полынья снова сомкнулась. Штурман Нурдал и Амунсен, ходившие в этот день на лыжную прогулку к югу вдоль полыньи, были очевидцами сжатия; по их словам, это было величественное зрелище. Свежий юго-восточный ветер гнал льды с большой скоростью, и сила столкновения была очень велика. Прежде всего столкнулись два высоких ледяных мыса, из обломков которых в одно мгновение с громовым треском вырос торос высотой 6–7 м; вслед за этим столь же внезапно он развалился и исчез под краем льда. Повсюду, где лед не выжимало кверху, один край полыньи наскакивал на другой или проскальзывал под него, а все ледяные выступы, плоские и высокие, дробились на тысячи мелких осколков, которые плотно забивали небольшие отверстия, кое-где остававшиеся от недавно еще огромной полыньи.
Наш дрейф к северу в течение первого месяца был почти равен нулю. Так, к 19 апреля мы подвинулись на север не больше, чем на четыре минуты. Дрейф к западу тоже был не особенно сильным – за то же время нас отнесло всего лишь на 41 морскую милю. Впоследствии мы стали двигаться быстрее, но все же далеко не так быстро, как в 1894 г. В дневнике за 23 мая я писал следующее: «Все мы очень интересуемся, каков будет результат нашего дрейфа. Если бы мы могли достигнуть к лету или к осени хотя бы 60° восточной долготы, можно было бы надеяться вернуться домой осенью 1896 г. Но весенний дрейф в этом году значительно слабее прошлогоднего, хотя, быть может, он продлится и захватит лето. При скорости летнего дрейфа, как в прошлом году (с 16 мая по 16 июня), к 16 июня нынешнего года мы должны были бы находиться под 68° восточной долготы. Но этой долготы при данных обстоятельствах, по-видимому, невозможно достигнуть. Впрочем, нам, может быть, удастся избежать сильного обратного дрейфа в течение лета и вместо того подвинуться немного вперед. Это было бы всего лучше. Лед в нынешнем году не так изрезан полыньями, как в прошлом году в это же время, когда из-за разводьев почти невозможно было ходить по льду. Перед нами расстилаются широкие равнины почти сплошного льда, без полыней».
Для наблюдения за дрейфом льда мы устроили своего рода лаг. Он представлял собой 200—300-метровый линь, на конце которого был укреплен конусообразный открытый мешок из редкой ткани, служивший для ловли мелких морских животных. Над самым мешком к канату привязали груз так, чтобы мешок мог свободно плавать в воде. Лаг был спущен через довольно широкое отверстие во льду, сохранить которое открытым в течение холодного времени года стоило немалых трудов. Несколько раз в день линь осматривали и измеряли угол отклонения, вызванный дрейфом. Для этого сконструировали квадрант, снабженный лотлинем. Иногда лаг вытаскивали наверх, чтобы проверить, в порядке ли он, и вынуть из мешка весь улов. Обычно он был незначителен.
К концу мая весенний дрейф кончился. Ветер перешел в юго-западный, потом в западный и северо-западный, и начался летний дрейф, относивший нас назад. Но продолжался он, однако, недолго: уже 8 июня снова подул довольно сильный восточный ветер, погнавший нас снова на запад, и 22 июня мы очутились под 84°31,7 северной широты и 80°58 восточной долготы. В конце июня и в течение большей части июля дрейф был еще лучше.
Однообразие нашей жизни среди плавучих льдов в течение зимы и весны 1895 г. в немалой степени усугубилось отсутствием животной жизни в той части Полярного моря, в которой «Фрам» в то время находился. Долго мы не видели ни одного живого существа: не показывались даже белые медведи, которых раньше блуждало вокруг очень много. Поэтому появление днем 7 мая тюленя в новой полынье возле судна встретили всеобщим восторгом. Это был молоденький тюлень, первый с марта месяца. Позднее мы часто видели таких тюленей в разводьях, но они были настолько пугливы, что нам удалось убить только одного из них и уже в середине лета. Он был, однако, так мал, что мы в один присест съели его целиком, исключая внутренности.
14 мая Петтерсен сообщил, что видел птицу; как ему показалось, белую чайку, которая летела на запад, 22-го Мугста видел кружившую около судна пуночку. Потом с каждым днем число вестников весны росло.
С охотой дело долгое время не ладилось. Только 10 июня у нас на столе появилась первая дичь: доктору удалось застрелить глупыша и моевку (Larus tridactulus). Правда, начал он охоту несколькими промахами, но в конце концов ему все-таки посчастливилось попасть в цель, а «все хорошо, что хорошо кончается». За глупышом была дикая погоня: он был подстрелен в крыло и бросился в полынью. Петтерсен пустился ловить его. За Петтерсеном Амунсен, за Амунсеном сам доктор, за доктором Скотт-Хансен и все собаки. Общими усилиями удалось глупыша прикончить.
С тех пор почти ежедневно можно было видеть поблизости птиц. Чтобы легче было охотиться на них, а также и на тюленей, мы спустили на воду в полынье промысловую лодку. Ее снабдили парусом и балластом из чугунных частей ветряного двигателя. В первый же вечер Скотт-Хансен, Хенриксен и Бентсен решили покататься под парусом. Собаки воспользовались этим для основательного моциона. Они носились взад и вперед вдоль края полыньи взапуски с лавировавшей в полынье шлюпкой. Больших трудов стоило им не отставать от шлюпки: часто приходилось обходить небольшие полыньи и бухточки, а когда они, запыхавшись и высунув языки догоняли наконец шлюпку, та поворачивала, и им снова приходилось повторять свои маневры. 20 июня доктор и я застрелили по кайре. Мы видели также несколько люриков, но собаками тоже овладел охотничий пыл, и, желая вкусить прелесть погони за птицей после столь долгого и скучного одиночества, они, опередив нас, разогнали люриков, прежде чем мы успели подойти к ним на расстояние выстрела.
Ветряную мельницу пришлось снять. В один прекрасный день лопнула ось верхнего колеса. Петтерсен сварил ось в кузнице, и 9 мая мельницу опять можно было пустить в ход; однако ее части были уже сильно изношены, особенно зубчатые колеса, и через какой-нибудь месяц, т. е. в первую же неделю июня, пользоваться ею стало почти невозможно. Тогда мы разобрали ее и сложили все деревянные и литые части на торосе с левого борта, оставив на судне только куски твердого дерева, которые годились на полозья и другие такие же поделки.
Погода в течение марта, апреля и мая держалась все время хорошая: преобладал слабый восточный ветер или полный штиль, воздух обычно бывал прозрачным. Раза два-три ветер переходил в южный или западный, но такие перемены бывали всегда кратковременными. Вечное безветрие стало в конце концов для нас истинным наказанием, так как еще больше увеличивало уныние; томительное однообразие окружающей обстановки угнетающе действовало на настроение. Немного лучше стало к концу мая, так как некоторое время дул свежий западный ветер. Правда, это был неблагоприятный для нас ветер, но все же он принес некоторые перемены. 8 июня ветер снова перешел в восточный и усилился, превратившись в воскресенье 9-го в штормовой от ВСВ, со скоростью 10,6 м. Попутного ветра такой силы уже давно не было.
